Нежданно-негаданно дед Митяй остался один. Жена его, бабка Марья, которую внук Пашка называл «мама старая», с неделю назад сильно занемогла.
Вызвали врача. Пришла молодая девчонка, недавно приехавшая в деревню по распределению. Посмотрела, послушала и направила старушку в стационар.
- Сердечко вам надо поддержать, подлечить, - заключила в итоге.
Бабка Марья и руками замахала:
- Да Бог с тобой, дочка, никогда я по этим больницам не лежала. Выпиши мне каких-нибудь таблеток и ладно. Никуда я не пойду. Дома, на своей кровати лучше отлежусь.
Не отлежалась. Через несколько дней ее не стало. Дед Митяй сначала малость растерялся – как одному жить? Даже в панику впал. Потом понемногу успокоился, пришел в себя.
А сыновья стали звать к себе.
- Тятя, давай дом продавать и перебирайся к нам жить.
Но он как представил себе, что родной дом станет чужим, решительно отказался.
- Никуда из своей хаты не пойду. Поживу пока один, поколь силы хватит. Да я что – супчика себе не сварю? Антон с Ольгой всегда смогут помочь. Ольга придет, состирнет мне бельишко… Ну, а когда уж невмоготу станет… Там видно будет.
Антон, младший из двух сыновей деда Митяя, живет со своей женой Ольгой здесь же, в родной деревне. Старший "интеллигент" давно уже стал горожанином.
Так и стал дед Митяй жить один. Ходил он постоянно в поддевке, надетой поверх темной рубашки. Поддевка эта несколько лет назад была сшита бабкой Марьей.
Она уже порядком поизносилась, была латаной-перелатаной. Спереди и сзади на ней красовалось несколько больших заплат.
Сыновья не раз пытались заставить деда Митяя снять с себя это старье, даже подарили ему каждый по пуловеру с карманами, на пуговицах.
- Тятя, давай сожжем эту твою рванину. Ну что ты нас в деревне позоришь, ходишь в этом латаном старье. Стыдно от людей.
Дед Митяй на эти слова просто закипал. Услышит такие слова, как стукнет кулаком по столу:
- А ну цыц! Не сметь! Мать ваша сшила мне эту душегрейку, берегу ее как зеницу ока… Она как память у меня об ей, матери вашей.
После нескольких подобных уговоров и сцен сыновья отстали от деда Митяя, решили не обращать внимания на эту его причуду. Нравится ему, не стесняется людей – пусть ходит в заплатках.
Снимал он поддевку, только когда спать ложился. Вешал ее себе в изголовье на железную спинку кровати и, кряхтя, укладывался сам. Утром одевался и опять поверх рубашки надевал ее.
Сколько раз Ольга предпринимала попытки хотя бы постирать ее, но дед Митяй не давал.
- Ничего, она у меня еще не замаралась, - отвечал на ее просьбы отдать в стирку душегрейку.
А поддевка была уже настолько заношена, что лоснилась от времени.
– Боюсь, вдруг совсем порвется от стирки, - пояснял невестке свой решительный отказ.
Время шло. Заплатки на душегрейке деда Митяя лишь прибавлялись. Но он по-прежнему носил ее, не снимая.
Однажды внук Пашка, когда приехал навестить деда, все-таки не выдержал и вновь бросился уговаривать его снять свою обветшавшую поддевку:
- Тятя, посмотри, какую я привез тебе безрукавку, специально искал для тебя. Темного цвета, материал прочный - сносу ей не будет… А карманов сколько! Тятя, прошу, давай выбросим твою.
На дворе стояло лето. Дед Митяй сидел с Пашкой на лавочке во дворе под березкой. Пашка держал в руках подарок, показывая и расхваливая его Тяте.
Дед Митяй помолчал немного, слушая любимого внука. Потом взял в руки привезенную им безрукавку, помял ткань.
- Хорошая вещь. Спасибо, внучок, я возьму. Только пусть она полежит маленько в шифоньере, подождет своего срока. Когда время придет – положите меня в ней.
- Тятя, я привез ее тебе, чтобы ты носил, а не складывал на потом.
- Да теперь уж и носить-то мне ее, пожалуй, некогда. Сон я, Пашка, видел. Бабка твоя за мной приходила. Ждет меня. Выходит, пора мне уже, хватит небо коптить… Есть у меня к тебе лишь одна просьба, внучок. Когда я покину этот свет, вы все приезжайте проводить меня.
- Тятя, ну о чем ты начал говорить. Будем жить.
- Нет, Пашка. Жить вы без меня будете. А ты дай мне слово исполнить мою просьбу.
- Тятя, ну конечно. А что у тебя за просьба?
- Когда меня не станет, возьми себе вот эту мою душегрейку, - он ласково погладил свою поддевку. - Сбереги ее, внучок. Ничего, что она старенькая. Она мне душу грела, пусть и тебе потом греет памятью обо мне.
Обещаешь, что не выбросишь? А то тут много желающих было в костер ее запихнуть.
- Тятя, ну что за прихоть такая – рванье хранить? Ты посмотри, она ж у тебя заплатка на заплатке…
- Внук, пообещай исполнить мою последнюю волю.
- Ой, Тятя, ты будто и вправду помирать собрался. Ну хорошо, обещаю. Возьму ее себе, если что.
Дед Митяй как в воду смотрел. Вскоре действительно его не стало. А душегрейка его, аккуратно сложенная, лежала в целлофановом пакете. На пакете лежала записка, в которой корявым почерком деда Митяя было нацарапано четыре слова: «Внуку Пашке. Ты обещал».
Пашка помнил свое обещание и после похорон забрал пакет с Тятиной душегрейкой.
Он увез ее с собой в город и дома закинул пакет в коридоре на антресоли, где у него скопились вещи, которые вроде и не нужны, но жалко выбросить.
Прошло несколько лет. Однажды Пашка решил, наконец, навести порядок в антресоли и стал перебирать скопившийся там хлам. Тогда-то ему и попался пакет с Тятиной душегрейкой, о которой он давно и благополучно забыл.
Достал душегрейку. Развернул. Прижал к себе, прошептав: «Тятя». Что-то плотное и необычное почудилось ему под пальцами. Начал ощупывать поддевку. Что-то есть под заплатками.
Оторвал одну заплатку, другую, третью… И из-под каждой начали сыпаться на пол денежные купюры…
Ну, Тятя, ну ты, даешь! – только и смог вымолвить ошалевший Пашка.
Благодарю вас, друзья, за лайки и подписку на мой канал.