Всем привет! Сегодня мы рассмотрим самый тяжёлый период жизни Юрия Алексеевича Гагарина и всей его семьи – военные годы. Основной вопрос оставим тем же – как эти годы повлияли на будущего первого космонавта? Поехали!
Предыдущая часть: Космонавт №1. Часть 1. Детство
Великая Отечественная война началась как поётся в знаменитой песне:
«Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили
Что началась война.
Война началась на рассвете
Чтоб больше народу убить.
Спали родители, спали их дети
Когда стали Киев бомбить…»
Удивительным остаётся тот факт, что по прошествии более восьмидесяти лет мы до сих пор не знаем всех деталей этой войны. Пока готовился к этой статье пересмотрел много справочников, монографий и энциклопедий по этой теме и пришёл к интересным выводам: за всё время изучения Великой Отечественной войны во время существования Советского Союза основной упор делался на «точку зрения маршалов». В этом условном термине кроется основной метод «персонализации» войны за счёт командующих и полное обезличивание личного состава.
Работы более низкого уровня («полковники», «капитаны», «рядовые» и т.д.) как были очень редкими, так и остаются по сей день. Со временем появляются мемуары, но достоверность описанных в них событий ещё нужно доказать, что бывает непросто или нереально. К чему я всё это рассказываю: про освобождение Гжатска в ходе Ржевско-Вяземской операции написано очень мало, если не сказать ничего, правда, нужно отдать должное, сейчас вышла как минимум одна книга, к которой я присмотрюсь и допишу эту статью, если найду в ней нужную информацию.
Но вернёмся к Юрию Алексеевичу Гагарину и его семье. Обратимся к воспоминаниям Анны Тимофеевны Гагариной:
«…Тот воскресный день июня сорок первого ворвался в нашу жизнь, как в жизнь всех советских семей, неожиданно.
Алексей Иванович по колхозным делам был с утра в сельсовете, оттуда пришел почерневшим: война!
Уже в первые дни отправились на фронт наши деревенские парни. Первыми ушли комбайнеры, трактористы, шоферы. Вскоре каждая семья стала семьей фронтовика. Ушел добровольцем на фронт мой младший брат Николай, были мобилизованы муж младшей сестры Ольги, муж Марии, братья Алексея Ивановича. Сам Алексей не мог вступить в ряды Красной Армии: еще с младенчества одна нога у него была короче другой. В мирной жизни это не особенно замечалось – Алексей Иванович мастерил себе сам специальную обувь, так что хромота не бросалась в глаза. Но ощущать он ее всегда ощущал: на здоровую ногу падала двойная нагрузка, и Алёшка к концу дня уставал сильно. Замечала это только я по особенной тяжести походки, но жаловаться было не в его характере.
То обстоятельство, что не может он стать красноармейцем, очень на Алексея Ивановича подействовало. Всю жизнь он жил и работал, как все. А тут вдруг исключение. Он стал мрачным, угрюмым. В первые дни войны заболел тифом.
Пролежал Алексей Иванович в больнице около двух месяцев, вернулся похудевшим до измождения. После первоначальной растерянности пришла особенная собранность. Нам, колхозникам (а точнее, колхозницам), нужно было кормить армию. Враг захватил Прибалтику, Украину, Белоруссию.
В то время я работала свинаркой. С фермы ушли на фронт все мужчины. Мы, женщины, работу поделили между собой. Свиноферма у нас в колхозе была знатная, а молодняка в том сорок первом было много. Нужно было сохранить поголовье, выполнить задание по поставкам мяса. Выполнили.
Наступил сентябрь. Старшие мои отучились. Теперь об образовании Зои и речи не шло. Она работала в колхозе. Валентин остался на селе, не пошел в школу, не уехал в Москву на завод, как задумывали. В колхозе каждая пара рабочих рук была на вес золота. Военная пора, забравшая мужчин, требовала работы от подростков.
Но все-таки один школьник у нас был. Хоть тогда учиться ребята начинали с восьми лет, а Юре только шел восьмой, он, мечтавший о школе уже давно, 1 сентября 1941 года отправился в первый класс. Даже в тот военный сентябрь мы постарались все-таки отметить такой день. Я с утра пораньше побежала на ферму, а к восьми была уже дома. Провожали Юру братья, Зоя и я. Он шел гордый, в наглаженной матроске, с Зоиным портфелем, в котором лежал аккуратно обернутый в газету его первый учебник – букварь.
Война не давала о себе забыть, ни на минуту. Дни и ночи шли через деревню беженцы. Люди рассказывали, как катится вал фашистских армий, как уничтожают они наши города, села, как бомбят мирных граждан. С запада в сторону Москвы пролетали немецкие бомбардировщики.
«От Советского Информбюро...» Вести были страшные. Пали Рига, Таллин, Вильнюс, Минск, фашисты обложили Одессу, двигались к Ленинграду, а потом в сводках замелькали и совсем близкие названия: Ельня, Смоленск.
В село пришли первые «похоронки»...
Слово «мобилизация» вошло в наш деревенский быт. Мы тоже считали себя мобилизованными, потому что работали для фронта…»
В этом месте я сознательно опускаю момент встречи с лётчиками, его мы разберём отдельно в другой рубрике. Если коротко, то в деревню произвёл аварийную посадку советский истребитель. Лётчика с этого самолёта подобрал другой лётчик, приземлившись неподалёку. Многие «исследователи истории Гагарина», особенно в позднем Советском Союзе связывали этот эпизод с тягой Гагарина к небу. Повторюсь, об этом поговорим отдельно.
«…Фронт приближался. Однажды, как по тревоге, в школу собрали молодежь, военный из Гжатска сказал, что фашисты забрасывают на нашу землю десантников. Их надо выявлять. Предложил создать из молодежи, комсомольцев оперативные группы по пять-шесть человек, которые должны патрулировать по селу и ближайшим окрестностям.
На эти ночные дежурства из нашей семьи ходили Зоя и Валентин. <…>
Пока ходили они дозором, я все прислушивалась: не будет ли где стрельбы, судьбу молила, чтобы все обошлось. В школе с первого октября прекратились занятия. Погас последний огонек мирной жизни.
Пала Вязьма. Через село ехали колонны грузовиков – везли раненых. Шли наши войска. Красноармейцы были усталые, измученные. Мы смотрели на них и плакали, а они головы не поднимали.
В колхозе заговорили, что всем надо эвакуироваться. Увязали мы на телегу самое необходимое. Брат Алексея Ивановича Павел погнал на восток колхозное стадо, а я с другими свинарками – свиней. Но уйти далеко нам со свинарками не удалось. В нескольких километрах от Клушина повстречались нам красноармейцы:
– Куда?
– Отступаем! – говорим.
– Впереди – немцы! – предупредили они. – Возвращайтесь.
Мы повернули назад. Свиней раздали по дворам.
Мы вовсе растерялись. Еще не осознавали, что остались «под немцем», но ужас, растерянность уже охватили. Прибежала соседка, была в правлении, там сказали: «Все. Конец. Гитлеровцы вокруг».
Распаковали мы воз. Документы стали разглядывать. Надо было запрятать их подальше. Алексей Иванович собрал все, пошел на скотный двор, заложил за стреху…»
А теперь давайте отдалимся от деревни Клушино и посмотрим на всю картину в целом, чтобы не сложилось ошибочного мнения о «предательстве мирных жителей советским руководством» по той причине, что их не предупредили, не сообщили о том, что надо всё взять и бежать. Хоть тема этой статьи не «начало Великой Отечественной войны», а остановиться поподробнее всё равно придётся.
Начнём с нескольких грустных, но важных истин:
- На момент начала Великой Отечественной войны Советскому Союзу противостояла лучшая армия мира. Это важно понимать;
- Дату нападения Германии на Советский Союз невозможно было предугадать по ряду объективных причин, основной из которых был непрерывный поток противоречивых донесений и убеждение, что Гитлер не будет вести войну на два фронта;
- План Барбаросса был разработан как молниеносная операция. Это был отход от канонов всех предыдущих войн, в том числе Первой мировой войны, которая была позиционная.
Принимая во внимание вышеизложенные утверждения становится понятно, почему нацистские войска продвигались по советской территории как цунами или ураган. На приложенных картах видно, как быстро отодвигалась линия фронта, что исключало всякие возможности к грамотному отступлению войск и мирных жителей.
В четвёртом томе «Истории второй мировой войны 1939-1945 гг.» об оставлении Гжатска написано достаточно лаконично:
«…К 10 октября, в разгар работы по созданию Можайской линии обороны, обстановка на фронте ещё более обострилась. Враг захватил Сычёвку, Гжатск, вышел к Калуге, вёл бои у городов Брянск, Мценск, на подступах к Понырям и Льгову. Частью сил 9-й армии и 3-й танковой группой гитлеровцы повели наступление против правого крыла Западного фронта в направлении Ржев, Калинин…»
Как я уже писал ранее, события разворачивались настолько глобальные, что пока лучше всего изучен только «маршальский уровень» хода войны. Всего город Гжатск упоминается в этом выдающемся, без скидок, труде, четыре раза. И это я про три тома, где этот город является участником событий. А про деревню Клушино, как вы догадываетесь, не написано нигде.
Итак, Гагарины оказались в зоне нацистской оккупации. Сам Юрий Алексеевич Гагарин описывает этот период в своей книге «Дорога в космос» предельно коротко:
«…События разворачивались быстро. Через село поспешно прошли колонны грузовиков, торопливо провезли раненых. Все заговорили об эвакуации. Медлить было нельзя. Первым ушёл с колхозным стадом дядя Паша. Собирались в путь-дорогу и мать с отцом, да не успели. Загремел гром артиллерийской канонады, небо окрасилось кровавым заревом пожаров, и в село неожиданно на велосипедах ворвались немецкие самокатчики. И пошла тут несусветная кутерьма. Начались повальные обыски: фашисты все партизан искали, а под шумок забирали хорошие вещи, не брезговали и одеждой, и обувью, и харчами…»
В первые дни оккупации нацисты сожгли школу, а информация о событиях на фронте перестала поступать. Деревня оказалась в информационном вакууме, приходилось опираться только на собственные наблюдения. В какой-то момент самолёт разбросал листовки о разгроме немцев под Москвой.
«…Нашу семью выгнали из дому, который заняли немецкие солдаты. Пришлось выкопать землянку, в ней и ютились. Жутко было ночами, когда в небе заунывно гудели моторы фашистских самолётов, идущих в сторону Москвы. Отец и мать ходили темнее тучи. Их волновала не только судьба семьи, но и судьба колхоза, всего нашего народа. Отец не спал по ночам, все прислушивался, не загремят ли советские пушки, не наступают ли наши войска, он беспокойно шептался с матерью о появившихся вблизи белорусских партизанах, тревожился о Валентине и Зое – они уже были почти взрослые, а в соседних сёлах гестаповцы и полицаи угоняли молодёжь в неволю.
Ни радио, ни газет, ни писем – никаких известий о том, что делается в стране, в село к нам не поступало. Но вскоре наши почувствовали: немцам крепко наломали бока. Через село повезли раненых и обмороженных гитлеровских солдат. И с каждым днём всё больше и больше. Помню, как ночью отец вздул огонь, поднялся из землянки наверх, постоял там и, вернувшись, сказал матери:
– Стреляют…
– Может, партизаны? – переспросила мама.
– Нет, регулярная армия. По всему окоёму гремит…
С утра через село сплошным потоком пошли немецкие машины с солдатами, танки и пушки. Это уже была не та армия, что совсем недавно двигалась на восток. Как потом мы узнали, мимо нас пятились остатки эсэсовской дивизии, разгромленной под Москвой. Все наши сельчане ждали близкого часа освобождения. Но фашистам удалось удержаться на оборонительном рубеже, и наше село осталось в их ближних тылах…»
Волею судьбы Гжатск оказался в так называемом Ржевско-Вяземском выступе – плацдарме, образовавшемся в обороне нацистов по ходу контрнаступления советских войск под Москвой. В этом месте было сосредоточено почти две трети войск армии «Центр», которые не оставляли своей основной цели – захвата Москвы. Захват данного плацдарма станет одной из составляющих коренного перелома в Великой Отечественной войне.
Но мы пока вернёмся в оккупированную деревню Клушино. Из воспоминаний Ю.А. Гагарина:
«…Наш дом теперь облюбовал матёрый фашист из Баварии. Звали его, кажется, Альбертом. Он занимался зарядкой аккумуляторов для автомашин и терпеть не мог нас, детей. Помню, как-то раз младший братишка Боря подошёл из любопытства к его мастерской, а он схватил его за шарфик, повязанный вокруг шеи, и на этом шарфике подвесил на яблоневый сук. Подвесил и заржал, как жеребец. Ну, мать, конечно, бросилась к Боре, а баварец не пускает её. Что мне было делать? И брата жалко, и мать жалко. Хочу позвать людей – и не могу: спёрло дыхание, будто не Борьку, а меня повесили. Был бы я взрослым, я бы ему показал, этому фашисту треклятому…
Хорошо, что баварца кликнул какой-то начальник, и мы с мамой спасли нашего Бориса. Унесли его в землянку и едва привели в чувство.
Подражая старшим, мы, мальчишки, потихоньку, как могли, вредили немцам. Разбрасывали по дороге острые гвозди и битые бутылки, прокалывавшие шины немецких машин, а Альберту этому, что в нашем доме хозяйничал, в выхлопную трубу от его движка запихивали тряпки и мусор. Он меня ненавидел и несколько дней не подпускал к землянке. Пришлось ночевать у соседей, а там только и разговору было, как досадить фашистам…»
Данные воспоминания полностью совпадают с воспоминаниями Анной Тимофеевной, которые она запишет значительно позже.
Чем больше проходило времени с начала оккупации, тем более жестокими становились нацисты. После прочтения воспоминаний Анны Тимофеевны остаётся чувство недосказанности. Есть у меня предположение, что более ужасные вещи, которые могли произойти, например, не с её семьёй, она не пожелала рассказать. Ей хватило ужасов самой войны, чтобы потом их же пересказывать.
В первые полгода немцы вели себя достаточно сдержанно. Например, они не стали искать виновного в поджоге мельницы, которую, по признанию Анны Тимофеевны подпалил её муж, (либо нам не рассказывают о последствиях) или не стали расстреливать Юру после явного вредительства. Но время шло, обстановка на фронте начинала складываться не в пользу Германии. В какой-то момент над деревней стала появляться советская авиация, что сильно впечатляло мальчишек. В различных материалах о Гагарине я встречал попытки связывания впечатлений от воздушных боёв над деревней с дальнейшей судьбой Юрия Алексеевича. Зачастую всё это было чрезмерно «натянуто». Одно можно сказать точно – именно в эти годы в Юрии Алексеевиче Гагарине зародился патриотизм к своей социалистической Родине, увидев, что творят на советской земле «цивилизованные европейцы».
18 февраля 1943 года (за 16 дней до освобождения деревни Клушино советскими войсками) в неволю угнали старшего брата Юрия – Валентина. Через несколько дней та же участь постигла и сестру Зою. О них не будет никаких вестей почти до самого конца войны. Анна Тимофеевна об этих событиях вспоминала так:
«…Не помню, как домой добрела. Сына забрали – было тяжело, а дочку увели – стало вовсе нестерпимо. Какие только мысли в голове не бились! Пятнадцатилетняя девочка, да в неволе, на тяжелейшей работе, в полной власти фашистов, у которых человеческих понятий-то нету совсем...
До освобождения оставалось всего несколько дней, нарастал гул боев. Через деревню потянулись отступавшие части гитлеровцев. Теперь это были уже не те нахальные мерзавцы, которые полтора года назад входили в село. Укутанные в обрывки одеял, тряпье, в грязных повязках, с обмороженными лицами. Но мы-то знали, что они еще на многие мерзости способны…»
Стало понятно, что советские солдаты уже близко. Перед оставлением деревни немцы заминировали дорогу, за чем внимательно наблюдал Алексей Иванович. После окончательного отхода немцев на опасных участках были установлены таблички. Также из воспоминаний становится ясно, что Алексей Иванович вышел на контакт с разведкой. Уже после прихода Красной армии, командир разыскал отца Юрия Алексеевича, поблагодарил за точные сведения и предупреждение о минах, при всех обнял и расцеловал.
В шестом томе «Истории второй мировой войны 1939-1945 гг.» об освобождении Гжатска написано ещё более лаконично:
«…3 марта советские соединения освободили Ржев, а 12 марта – Вязьму…»
Как раз между этими двумя событиями и находилось освобождение деревни Клушино и города Гжатск. Красная армия полностью ликвидировала ржевско-вяземский выступ, отодвинув линию фронта ещё на 130-160 км от Москвы.
Автор одной из лучших биографий Ю.А. Гагарина Антон Иванович Первушин о последствиях оккупации написал следующее:
«…Подводя итог, можно сказать, что семье Гагариных очень повезло. Впоследствии на Смоленском процессе было установлено, что в период немецкой оккупации на территории области погибло 151 319 мирных жителей и 230 137 военнопленных. Многие из них были замучены, казнены, сожжены живьем, другие умерли от голода и холода. Были полностью истреблены евреи и цыгане, не успевшие эвакуироваться. До войны в Гжатском районе насчитывалось свыше 32 тысяч жителей, а к освобождению осталось 7500. Если же добавить к этому, что вокруг Ржевского выступа четырнадцать месяцев продолжалась беспощадная мясорубка, затмившая самые кровопролитные сражения в мировой истории, то спасение клушинцев от пуль, снарядов и огня выглядит настоящим чудом…»
Хотя, если посмотреть на карту действий и базирования партизан можно сделать вывод об отсутствии на ржевско-вяземском выступе представительных советских сил. На это может быть несколько причин: хорошо отлаженная работа немецких войск (здесь находился основные силы для продвижения к Москве, а значит оперативная служба контрразведки была поставлена как надо), близость к линии фронта (деревню от линии фронта отделяло несколько километров) или очень сильное везение.
После освобождения деревни начала потихоньку возвращаться жизнь, но об этом периоде (от освобождения до окончания войны) крайне мало информации. Какие-то крупицы есть у Анны Тимофеевны в воспоминаниях, но видно, что человек наконец-то перестал ежесекундно бояться смерти за тех, кого может защитить и начал работать. Но несмотря на то, что пропал смертельно опасный элемент в лице нацистов, сама смерть могла наступить в любой момент, например, от голода. Анна Тимофеевна очень подробно останавливается в воспоминаниях о своей поездке в Москву к родственникам за помощью, о том, как сама помогала выжившим и искала своих родных. После увода основной части взрослой молодёжи работать в поле приходилось только оставшимся женщинам и детям, вроде Юры и Бориса. Алексей Иванович после освобождения деревни попросился на военную службу и был отправлен на охрану военного госпиталя в Гжатске. В то время у него развилась язва желудка от переживаний и плохого питания, что, возможно, и стало одной из причин этого назначения.
Большой же радостью для всей семьи Гагариных были весточки от Валентины и Зои в 1944 году. Обоим удалось вырваться из плена и оба присоединились к Красной армии до конца войны.
Вновь предоставим слово Анне Тимофеевне, как иллюстрацию неотступающей тревоги и близкой беды:
«…Отцову борону опробовали мы сразу же, на другой день. Впряглись сыновья, склонились от усилий, к земле пригнулись – и двинулись. Я иду «коренником». До конца поля они дошли, оглянулись – пот по лицам течет, а улыбаются. У Юры улыбка широкая, задиристая:
– Мама! Ты плачешь или устала?
– Не плачу и не устала, солнце припекло.
Огород весь вскопали, только тогда мальчики побежали играть: палки, как автоматы, схватили, начали свои бесконечные бои, которые неизменно оканчивались «нашей победой». Игр этих я остерегалась. Но что скажешь? Не будешь же постоянно предупреждать: с палками поосторожней, со «стрельбой» поосмотрительней. Побаивалась-то не зря. Однажды пришли Юра с Бориской в дом, я глянула – ахнула: лица у них черные от копоти, а у Бориса и брови опалены. Я поняла: самострелом баловались. В те годы ребячьи карманы так и распирало от гильз, осколков снарядов, патронов. Случались трагические истории, от взрывов дети гибли, становились калеками, слепыми. Хотела я наказать сыновей так, чтобы на всю жизнь запомнили, но поглядела в Юрино лицо, вижу: сам все понял. Только одно и сказала:
– Понял, что брат чуть глаз не лишился? Нельзя так!
Это еще в те дни было, когда Валя с Зоей не вернулись, поэтому я с горечью и добавила:
– Или у меня и без ваших игр горя мало?
Надо сказать, что после этого младшие мои ребята с патронами не баловались, хотя иной раз слышала – подсмеивались над ними товарищи. Насмешки сверстников перенести нелегко, но мальчишки держались…»
Ещё одной радостью было возобновление занятий в школе:
«…9 марта, в Юрин день рождения, был ему сделан самый желанный подарок: возобновились занятия в школе.
Накануне учительница Ксения Герасимовна Филиппова обошла все деревенские дома, извещала, чтобы назавтра к 9 часам все собрались в доме Веры Дмитриевны Клюквиной – там будет школа. Изба у Веры Дмитриевны была большая, а она осталась одна, вот и попросила Ксения Герасимовна разместить классы у нее. Школу-то нашу, которой колхоз до войны гордился, немцы сожгли.
Вера Дмитриевна охотно согласилась, избу всю почистила и полы помыла, у соседей лавки заняла, старалась как можно лучше все устроить.
Я разыскала на чердаке Юрин портфельчик. А положить в него было нечего: букварь и другие учебники пошли у гитлеровцев на растопку, ни одной тетради не осталось. Но ученик есть ученик, должен быть с портфелем. Проводили мы Юру на уроки с пустой сумкой.
Вернулся он возбужденный, стал делиться впечатлениями. Учебников в классе не было, но командир полка передал Ксении Герасимовне «Боевой устав пехоты». По нему-то и овладевали грамотой. В одной комнате располагалось по два класса: сначала первый и третий. Заканчивались у них занятия – начинали учиться второй и четвертый. Ксения Герасимовна сразу же дала задание набрать гильз, чтобы по ним учиться счету, поискать в домах бумагу.
Многого школе не хватало. Даже так скажу: ничего не было. А учила Ксения Герасимовна ребят хорошо. Да и воспитывала по-настоящему. В школе (в доме Клюквиной) даже самодеятельность была. Участвовал Юра в хоре, поначалу пели ребятишки довоенные песни, а потом стали услышанные по радио разучивать. Поставили спектакль «Встреча с Героем Советского Союза». Я ходила на этот утренник. Показывали, как в освобожденное от фашистов село возвращается раненый летчик, Герой Советского Союза. Его встречают родные, односельчане.
Он расспрашивает, как они жили, рассказывает о боях, в которых отличился. Тут по радио сообщается: «Победа!» Все кричат: «Ура!» И мы, зрители, тоже закричали: «Ура!»…»
Война близилась к завершению, все это чувствовали. Самый сложный период в жизни всего советского народа (в первой половине XX века) подходил к концу.
«…Весна сорок пятого выдалась ранняя. Сеять мы начали еще перед майскими праздниками. Торопились, а силенок было маловато. Рассчитывали каждый час, учитывали каждую пару рабочих рук.
По снегу еще прибыл в колхоз трактор. График ему был составлен чуть ли не на круглые сутки, обслуживали его три трактористки, чтобы в простое «стальной конь» не был.
Утром девятого мая позвали меня и Анну Алексеевну Дербенкову в правление колхоза. Председатель Иван Васильевич Бурдин говорит:
– Горючее для трактора на исходе, поезжайте-ка, женщины, в Гжатск.
Запрягли мы буренку, на телегу закатили железную бочку, поехали. Подъезжаем к селу Затворову — людей на улице полно, песни поют, нас окружили:
– Куда едете?
– За горючим для трактора в Гжатск.
– Никого там на складах не найдете. Победа!
Мы с Анной посовещались, решили вернуться. Но все-таки местного председателя в Затворове разыскали, взаймы горючего попросили. У них у самих запас небольшой был, но поделились.
Вернулись в Клушино — там тоже ликование. Ребята по улицам носятся, плакаты самодельные развесили на домах: «Ура! Победа!».
Юра ко мне подбежал, глаза горят:
– Мам! Я на нашем доме флаг вывесил!
– Где же, – спрашиваю, – материю взял?
– А я из бумаги. Но все равно здорово получилось. Красиво!
У правления колхоза женщины собрались, смеются, переговариваются, планы строят, думают: когда теперь мужья домой вернутся? Это, конечно, те, кто «похоронки» не получил.
Председатель на крыльцо вышел, поздравил всех с великим праздником, а потом тихо добавил: «Товарищи, время не ждет!»
Мы с Аней поехали в поле, к трактористкам, а потом объехали и другие бригады. Весть-то надо было донести до всех.
Когда говорят о Дне Победы, мне видится, как деловито в этот день идет по полю наш колхозный трактор, как сноровисто пашут на коровах клушинские женщины.
Урожай, что заложили в победном сорок пятом, собрали богатый. Но раны, нанесенные вражеским нашествием, затягивались трудно – уж очень много их было!»
Итак, время подвести итоги этого периода жизни Юрия Алексеевича Гагарина. Вся война для него разделилась на две равные части: первая прошла в оккупации, где он учился патриотизму и вторая, условно мирная, когда он остался старшим мужчиной в доме (ведь Алексей Иванович большую часть времени проводил в Гжатске). Военный период научил Юрия Алексеевича ответственности.
И, возможно, именно в этот период было посеяно зерно самостоятельности. Как мне кажется, Юрий Алексеевич в то время мог осознать, что их помощь с младшим братом не может внести серьёзный вклад в помощь родным. Это, как мне кажется, станет одной из причин раннего покидания родного дома в поисках первой профессии, чтобы не «сидеть у родных на шее». Но об этом в следующий раз.
Мог ли в это время мальчик Юра Гагарин «заболеть» небом, захотеть летать на самолётах, помня первое знакомство с подбитым самолётом или наблюдая за воздушными боями над родной деревней? Конечно, мог. Но точно также он мог захотеть стать танкистом, как старший брат, или стать конструктором самолётов, просто потому что их кто-то придумывает и строит.
Приведу в качестве примера человека, которому война выбрала цель всей жизни – Аркадий Георгиевич Шипунов. В одном интервью, текст которого гуляет по сети есть следующие слова:
«…Накануне мы ещё учились в школе. А в воскресенье, 3 октября, немцы уже вошли в город. Наскоро собрав кое-что из пожитков, мы с родственниками отправились вглубь страны. Мы уходили не по шоссе, а по его краю. Над нами безнаказанно, на малой высоте и с малой скоростью непрерывно пролетали гитлеровские самолеты. Порой они строчили из пулемётов и сбрасывали бомбы. Ответить мы им ничем не могли. Чтобы укрыться, нам приходилось прятаться в канавы, воронки, кусты. А в голове стучало: «Стрельнуть бы!»…»
В итоге этот человек прославился с своим коллегой Василием Петровичем Грязевым как создатели, не побоюсь этого слова, лучшего стрелкового (и не только) вооружения для нужд Советской Армии. Так что Юрий Алексеевич мог захотеть стать лётчиком, а мог и не захотеть, и по следующим событиям я предполагаю, что у него на тот момент были более «приземлённые» планы.
А на сегодня всё! Если было интересно, подписывайтесь на канал, пишите комментарии и ставьте пальцы вверх. До новых встреч!
Следующая часть: Космонавт №1. Часть 3. В послевоенном Гжатске