Слухи и кривотолки о второй волне массового сокращения личного состава «Забайкалавиа» снова появились в конце марта. В них верили и не верили. Большинство работников Акционерного Общества склонялись к тому, что дальнейшего сокращения штатов не будет, так как оно не имеет смысла: гибельный финансово-экономический крен предприятия устранен, временно стабилизированные цены на авиаперевозки позволили несколько увеличить и оживить пассажиропоток, вследствие этого более или менее регулярно стала выдаваться заработная плата и погашаться прошлые долги по ней.
Гром грянул как всегда неожиданно. Первым из пяти командиров эскадрилий к заместителю генерального директора снова был вызван Сергей Романов. Кожухов был уже не таким веселым и гостеприимным, как прежде. Едва поздоровавшись, он тут же перешел к делу, был предельно лаконичен и официален:
– Сергей Александрович, процесс приведения численности лётного состава в соответствие с объемами авиаперевозок продолжается, и сейчас предприятие находится на середине пути. Из имеющихся в вашей второй эскадрилье двадцати экипажей принято решение оставить десять. В самые короткие сроки вы должны представить списки кандидатов на сокращение. Аналогичное указание сегодня будет дано и остальным комэскам… Да вы хоть слушаете меня, Сергей Александрович? – Кожухов озадаченно смотрел на отрешённо уставившегося в пол Сергея. Тот медленно поднял на него тяжелый испепеляющий взгляд:
– Господин заместитель генерального директора, – слово «господин» он выделил. – Ваш первый приказ я выполнил беспрекословно: людей, подлежащих сокращению, смог убедить, что это необходимо, и они меня поняли, кто в большей, кто в меньшей степени. Основным аргументом было отсутствие первого и второго класса, а также международной подготовки. На данный момент в эскадрилье почти все командиры – пилоты-первоклассники и второклассники, бортмеханики, вторые пилоты, штурманы и бортрадисты – на семьдесят процентов также специалисты первого и второго класса. Какие аргументы прикажете выдвигать в этот раз?
У Кожухова был готов исчерпывающий ответ:
– Все очень просто, остаются в силе прежние факторы: наличие в семье двух и более иждивенцев, знание английского языка, стаж работы. Кроме этого должен быть соблюдён принцип, примененный на первом этапе сокращения: лучшие, остаются, худшие уходят.
– А кто может наверняка определить: кто лучше, кто хуже? – поинтересовался Сергей. – Может быть – вы?
– Да нет, дружище, – деревянно усмехнулся Кожухов. – У нас комэски на это поставлены, им и карты в руки!
С плохо скрытой ненавистью Сергей сказал:
– Раньше за такое отношение к пилотам вам бы так член прищемили, что…
– По коммунякам ностальгируешь, Романов? Давай, давай, они, если вернуться, живо ГУЛАГ восстановят да в затылок всю Россию по магазинным очередям построят за куском бумажной колбасы по талону… – с жесткой издевкой процедил Кожухов и стал развивать тему. – Самому последнему кретину было понятно, что прогнившая и насквозь коррумпированная советская система исчерпала себя и ее надо спихнуть! Или ты забыл про нескончаемое вранье партийной номенклатуры о недалеком светлом будущем, про дефицит абсолютно на всё, про волшебное слово «достать», а отнюдь не «купить».
– Я всё прекрасно помню! Да только чем вы-то лучше: дерьмократы и новые русские реформаторы? – зло усмехнулся ему в лицо Сергей. – Такие же, если не хуже! Последнее разворовали, людей по миру пустили, заводы и фабрики угробили! Дожились до того, что америкосов править Россией позвали! «Господи, благослови Америку!» - провозгласил ваш главный кремлевский пахан! На Россию-то он хрен забил! В кои веки такое было? А сейчас и до авиации добрались, гоните взашей народную элиту. С кем останетесь-то, если лётчиками будете так разбрасываться? Или карманы ещё больше набьете да отвалите за границу?
Кожухов словно не расслышал последнюю фразу, снисходительно изрек:
– Не смеши меня бесплатно, Романов, какая на фиг элита? Летчик, это использованный презерватив - выполнил свою функцию, и в помойное ведро.
– То есть, выжали из него всё что только можно, и пошел на хрен! Так вас надо понимать?
–Совершенно в трещинку! – одобрительно усмехнулся Кожухов. - Согласно скорректированному «бизнес-плану», аэропорт Горноозерска в недалеком будущем станет транзитным. Своего самолётного парка у нас не будет, вполне хватит пролётного. Взлётная полоса после реконструкции теперь три с половиной версты в длину и может принимать самые тяжелые аэробусы, здание аэровокзала отреставрировано – теперь не стыдно зарубежных пассажиров приглашать. Только-то и осталось, что закачать во все наши ёмкости керосин, постоянно пополнять его и – живи не тужи! Пролётные рейсы нам такие бабки будут отстегивать за стоянку, заправку, техническое обслуживание, УВД и использование нашего воздушного пространства, что…
– Если я правильно понял: лётного отряда здесь не будет вообще? – как ни старался Сергей держаться спокойным, это у него не получилось.
– В общем, да… – кивнул Кожухов. – Впрочем, на Москву рейса два – три в неделю все же придётся оставить. Но для этого не нужно держать три сотни пилотни', вполне достаточно восьми – десяти экипажей Ту-154, – сказав это, Кожухов понимающе усмехнулся. – Я знаю, Серёжа, почему этот вопрос тебя так встревожил и хочу подтвердить свое обещание: если все получится так, как я планирую, – он неожиданно перешел на «ты», – то ты будешь летать на «Тушке», можешь в этом не сомневаться. Только не ударь в грязь лицом, помоги по-тихому разогнать лишнюю шушеру, уж расстарайся, дружище…
Сергею показалось, что ему в глаза плеснули кипятком, настолько нагло и цинично прозвучали слова Кожухова. Значит, чтобы летать на суперсовременном лайнере, он, Серёга Романов, должен выгонять своих лётчиков, которых этот лощеный хлыщ назвал использованными презервативами и шушерой. Это было уже за пределами его понятия о совести и чести. Но, черт побери, ведь один раз он уже пошёл на поводу у этого лощеного мерзавца и составил первый список сокращаемых товарищей, а значит, предал их! Недаром в том жутком сне он видел себя помощником палача…
– Вот что, Кожухов! Не был ты никогда настоящим пилотом, поэтому тебе меня не понять! – медленно поднимаясь и наступая на попятившегося директора, проговорил сквозь зубы Сергей. – Лично я больше ни единого специалиста на сокращение не подам, пусть этим занимается кто-нибудь другой. Единственное, что немедленно сделаю, так это напишу рапорт о переводе на должность рядового командира корабля. В палачах ты меня больше не увидишь, понял?!
– Я смотрю, у тебя голосок прорезался, приятель… – с кривой усмешкой сказал тот, стараясь сохранить на побледневшем лице видимость спокойствия. – Из всех комэсков только ты на рожон лезешь, да ещё Фролов, остальные дуют в одну дуду' с директоратом. Советую не пороть горячку: ни о каком рядовом командире Романове и речи быть не может: или ты комэск и в точности исполняешь мои приказы, или будешь стоять в списке сокращаемых первым. А человечка, который внесет тебя в этот реестр, найдём, можешь не сомневаться, и аргументы нужные подыщем… Зачем ты ломишься в открытую дверь, Романов, кому и что хочешь доказать?
- Скажи, Володя, а ты не боишься испортить свой некролог? Ведь в будущем всё может измениться и в некрологах станут писать не ложь, а правду: ушел из жизни деятель, разваливший авиацию Забайкалья, выгнавший на улицу пилотов, оставивший их семьи без средств к существованию, ну и все такое…
- Плевать я хотел на то, что будут базарить, когда я ласты склею! - презрительно усмехнулся Кожухов. - И потом, мне до некролога еще очень-очень долго жить… А вот ты остаться без работы можешь буквально сейчас. Так что ступай, уйми свою гордыню, все взвесь и, я уверен, придёшь к выводу, что тебе лучше со мной ладить, чем на меня лаять.
- То есть жить по принципу: «Чего-с изволите-с, мой господин?» - уточнил Сергей и смиренно, как на молебне, сложил ладони.
- А хотя бы и так! Невелик барин, чтобы ерепениться.
- Хрен ты угадал, Володя, я жопу лизать не приучен и привык ходить с прямым позвоночником – уж так меня папа с мамой спроектировали.
- Тогда советую вспомнить одну старинную присказку: «Руки в брюки, ..й в карман и вали отсель, друган!» То бишь, вали из нашей авиакомпании! Вник?
– Теперь я во все вник, Кожухов! И понял главное: ты и твоя свора специально всю грязную работу по сокращению спихнули на комэсков. Чуете, гады, что с первых спрос будет, когда народ за вилы и топоры возьмётся! А у вас, хитрожопых, ответ готов: не мы, мол, вас, летуны, гоним, а Романовы, Фроловы, им и выпускайте кишки! — Сергей перевёл бешеное дыхание. – Что касается меня, то ты отлично знаешь, на чем ломать – на небе! Теряя его, я теряю смысл жизни. Только не надейся, сволочь, что испугаешь, найду, где летать, переучиванием на «Туполь» меня не купишь!
– Пасть закрыл и пошёл вон, ублюдок! – голос Кожухова сорвался на визг.
Сергей мстительно усмехнулся:
– Я-то отсюда сам уйду, а вот тебя в свое время уведут в наручниках! Запомни, ворюга, свою паскудную жизнь ты закончишь на нарах возле тюремной параши или с пулей в башке – твои же братки-мафиози прикончат! – и с этими словами так двинул кулаком дверь, что та едва не слетела с шарниров.
***
Придя к нему под вечер следующего дня, Лариса долго не могла дозвониться и открыла квартиру своим ключом. Сергея она застала спящим на диване одетым. По-видимому, он был пьян, рядом валялась порожняя бутылка из-под водки, ещё одна, недопитая, виднелась на столе. Балконная дверь была распахнута настежь, форточки раскрыты, по квартире гулял холодный и влажный ветер ранней весны. Видно, разгорячённый выпивкой, Сергей выходил на балкон поостыть да так и забыл закрыть дверь.
Когда Лариса кое-как растолкала Сергея, с почерневшего небритого лица на неё глянули его провалившиеся глаза. Она присела рядом, обняла за взлохмаченную голову, прижала её к груди и только сейчас заметила, что его лицо покрыто нездоровым липким потом, а лоб пылает.
– Серёжа, любимый… Дорогой мой человек… Как же так? Как ты мог… – и вдруг, спохватившись и поняв, что нельзя его сейчас укорять, она резко изменила направление разговора. – Нет, нет, прости, я не права! Ты все правильно сделал, надо было обязательно снять стресс, иначе можно сойти с ума… Мне Чернов рассказал про твою встречу с Кожуховым. Что этому негодяю ещё надо от тебя, милый мой, родной? И зачем ты пораскрывал всё настежь, холодина какая в квартире…
– А мне – жарко! – сипло проговорил он и зашелся приступом кашля. – Жарко мне! И не милый я, и не родной, – сволочь продажная, скотина я, понятно тебе, нет?! – он попытался оттолкнуть Ларису. – И не обнимай меня, дерьмо такое, руки измажешь!
– Почему ты так говоришь, Серёжа? – она ещё сильнее прильнула к нему, на глазах заблестели близкие слёзы. – Какая продажная сволочь, что ты несёшь? Ты честный и принципиальный, это знает каждый. Ведь никто не упрекнул тебя за то первое, проклятое, сокращение, никто! А в этом ты участие принимать не будешь.
– А ты хоть знаешь, чем это может закончиться? – cнова захрипел он. – Хоть догадываешься?
– Знаю, могут выгнать, – проговорила она дрогнувшим голосом. – Но небо есть не только над Забайкальем. Мы уедем вместе и будем летать где-нибудь, на Чукотке, например… Я слышала, что там сейчас нужны лётчики. Попросимся в один экипаж: ты – полярный пилот, я – полярная стюардесса… На все пойду, любимый мой, жить с тобой согласна хоть в землянке, а если рожу сына или дочь, то пелёнки буду стирать в ледяной воде, снегом умываться, лишь бы с тобой быть, Серёженька.
И он, огромный и сильный, ожидавший от неё жесткого разноса за эту свою неожиданную одинокую пьянку, а не слов сострадания и такого неподдельного сочувствия, вдруг обмяк и безудержно и пьяно зарыдал тем горьким безысходным рыданием, каким рыдал в далёком детстве, точно также припадая к тёплой и родной груди матери.
Сложное чувство страха, жалости и боли от этой жуткой сцены овладело Ларисой. Было дико и непривычно видеть таким Сергея. Она знала его несгибаемым, упрямым, волевым, мужественным, веселым… Но сейчас все было по-другому: её рыцарь, её возлюбленный, её жених, её командир рыдал так страшно, как могут рыдать лишь люди, поставившие на себе крест.
Утешая и успокаивая, Лариса гладила его жёсткие волосы и тихо приговаривала:
– Плачь… Ты только плачь, Серёжа… Не стыдись слез, это ведь не ты плачешь, а водка да обида твоя… И не вини себя, ты самый честный, самый лучший… Я люблю тебя, никому не отдам, никому не позволю издеваться…
Слабость Сергея длилась недолго, всего несколько минут. То ли овладев собой, то ли, реагируя на тёплый тихий голос Ларисы, он вскоре стал успокаиваться, а потом и вовсе умолк на её коленях, какое-то время спустя, заснул, хрипло и прерывисто дыша, тяжело поводя грудью.
Ночью ему стало плохо. Градусник показывал температуру тридцать восемь и семь, и Лариса едва успевала менять на пышущей жаром голове холодные компрессы. Далеко за полночь он впал в полубредовое состояние. Ни на минуту, не отходя от него, она с ужасом слушала бессвязные хриплые выкрики:
– Крррылья нам рррубить, гады?! Нннам, рррубить! Сссуки… Сссволочи! Мммы в нннебе всю жизнь… Мы за нннаше небо… Нас… Нас ззза борррт! Пррроклятое ворьё!
На короткое время он вдруг затихал, взгляд прояснялся, обретал смысл, Сергей искал руку Ларисы, прижимал ее к горящей щеке:
– Лара… Лариса… Девочка моя… Жизнь моя… Ты только не уходи, не уходи… без тебя – холод… умру… – слёзы вновь и вновь текли по его провалившимся щекам. И она, сама заливаясь горячими слезами, но не теряя, однако, при этом самообладания, все твердила и твердила ему:
– Я здесь, мой милый! Я никуда не ухожу. Я не оставлю тебя, лучше умру рядом… Мы никогда, никогда не расстанемся.
И он, казалось, внимал этим её словам, успокаивался ненадолго, но вскоре снова начинал метаться головой по подушке:
– Всех… Всех гадов под винты и взлётный рррежим турррбинам! Вы нас топорррами, мы вас лопастями! Угробили авиацию Зззбайкалья, сссуки! Это вам так не пррройдёт! – и жутко скрежетал зубами.
Лишь под утро Лариса рискнула оставить Сергея одного на несколько минут, чтобы позвонить от соседей в «Скорую помощь». Его госпитализировали с диагнозом: двустороннее воспаление лёгких. Стресс, полученный от встречи с Кожуховым и длительное пребывание в пронизанной ледяными сквозняками квартире, не прошли даром.
***
Больше месяца провёл Сергей на больничной койке, а когда выписался и снова приступил к обязанностям командира эскадрильи, подивился, сколько событий произошло за это время. Сокращение шло полным ходом и касалось теперь уже не только лётной службы, уполовинивались и все наземные: отдел авиаперевозок, спецавтоколонна, авиационно-техническая база, даже воспитателей аэропортовского детсада и врачей поликлиники сократили наполовину. Один за другим переставали существовать аэропорты местных воздушных линий, увольнялся их немногочисленный персонал и как следствие, разворовывалось дорогостоящее аэродромное имущества. Даже антенны-«чина'ры» приводны'х радиостанций не щадила жадная и безнаказанная рука мародёра, они были разграблены на металлолом. Процесс, видимо, был уже необратимым: Открытое Акционерное Общество «Забайкалавиа», некогда мощное авиапредприятие, насчитывающее около двенадцати тысяч работников и входившее в десятку крупнейших, разваливалось на глазах.
Проводя первый после болезни разбор полётов эскадрильи, Сергей, глядя в зал техкласса, недосчитался многих своих лётчиков. Не блестели весёлые чёрные глаза Сашки Корешкова, не приходилось делать замечания вечно непоседливому Игорю Жильцову, не высился статной фигурой солидный Василий Шестаков, исчез неприметный Генка Орлов, безвозвратно пропали Вадим Окань, Володька Иванов, Димка Савченко, Стас Дахно, Евгений Торопов, Валерий Теляпов…
И невольно вспомнились слова из самого любимого Сергеем произведения Гоголя: «…Огляделся Тарас теперь вокруг себя: всё новое на Се'чи, все перемерли старые товарищи. Многих недосчитался из тех, которые стояли за правое дело, за веру и братство. Все изгибли, положив в честном бою удалую голову…»
И ещё подумалось Сергею, что также, наверное, было и на войне… Собирал комэск после тяжелых воздушных боёв свою эскадрилью и многих, многих уже не видели его глаза.
А когда Сергей, записав себя в полётное задание проверяющим, взлетел, то за целых два часа полёта до Иркутска услышал в эфире всего лишь три-четыре радиообмена. Редкостью стали в небе воздушные корабли и уже не так густо исчерчена бездонная заоблачная синь пушистыми верёвками белоснежных инверсий.
Опустело небо, растеряло многих своих летающих сыновей и дочерей.
