От раздражения даже глаз подёргиваться начал. Ира ловила своё отражение в любых случайных зеркальных поверхностях: видно или нет? И прижимала пальцем трепещущее нижнее веко.
Конечно, дышала и считала про себя, и уговаривала, но срывалась, покрикивала на Тошку, который именно сегодня, как назло, в садик волочился, а не шёл бодро. И чем сильнее уговаривала себя, тем сильнее душило воротом куртки, и уголки губ ползли вниз.
Тошка мало того что волочился и тащился еле-еле, он говорил всё время. Повторял вопрос по десять раз, требуя ответа! И если мать не отвечала, застывал, вырывал руку. Вот так замрёт, рот приоткроет и вдруг:
– А когда следующий новый год? Скоро, да? Снег же уже.
И пинал и ковырял снег ботинком.
– Ну что за глупость! – цедила Ира, а сын отвечал, что совсем не глупость. Потому что уже слишком много снега нападало. А на карточках про весну в садике никакого снега в апреле уж точно нет.
Ирина уже далеко забежала вперёд, а Тошка отстал и даже не думал двигаться с места, и Ирина крикнула, чтобы он не выдумывал! И что она и так уже опаздывает из-за него и его глупых вопросов на работу!
Тошка мать догнал, сунул ладошку в её руку и пошёл рядом, бормоча и переспрашивая: «А, мам?».
Ирина ругала себя за то, что сказала сыну «из-за тебя» и совсем не отвечала, только дёргала его за руку, поторапливая.
Мечтала, чтобы поменьше народу было в раздевалке, но народ был. И что хуже всего, именно те мамочки, у которых есть время долго и спокойно ждать, пока чадо полчаса зависает в одной штанине, натянутой на ногу. Отвечать на сто вопросов своим детям. Обещать, что после садика пойдут на горку, а в выходные – в театр и игровую зону. И успевать при этом, подумать только, обсуждать с другими мамочками какие-то покупки, дополнительные курсы подготовки к школе, сами школы, потому что не все школы хороши, и решать прочие важные вопросы, касающиеся жизни, здоровья, воспитания и будущего детей.
Вылетела из садика красная и потная, кажется, от неё, как от паровоза, пар валил. И стыдно было, и жалко ужасно себя и ни в чём неповинного Тошку, которого она грубо дёргала за руку и говорила «из-за тебя».
А Тоша совершенно ни при чём!
Ещё посреди ночи вдруг проснулась в тревоге и вертелась долго. А утром никак не могла проснуться. Встать встала, а проснуться – никак. И три раза перекрашивала глаз, и искала шапку для Олеськи, потому что та, которую уже надевали, была в стирке, а стирку вчера не зарядила! И злилась на Сергея, потому что он сидел в телефоне, и она не удержалась, сделала замечание, а он тут же вспыхнул, сказал, что, между прочим, по делу сидит! Ищет что-то там для своей машины.
А она в ответ резко сказала, что её машина, между прочим, заводится через раз! А он – что её машину лучше продать уже.
Машина не завелась, конечно. И Ира звонила мужу и требовала отвезти Тошу в сад, но он уже далеко уехал и стоял в пробке. Ира что-то такое резкое сказала в ответ, что, мол, ничего удивительного и вот так всегда. А он взвился, конечно, и стал рассерженно оправдываться, что пробку не он создал!
Ах, всё неладно!
И раздражающее метро, и дрянная погода, и сама Ира – неладная, потому что срывается, вспыхивает.
Раздражение резко погасло, обернувшись пустотой, только у поста охранника, который, разумеется, прокомментировал снег, коммунальщиков, губернатора и выдал глупую шутку про вернувшуюся в Питер зиму. Сдулась, как будто из неё, как из мяча, выпустили весь воздух. И стало пусто в голове и засосало под ложечкой. И есть захотелось ужасно. Вспомнила, что так и не смогла заставить себя нормально накраситься. Тушью по ресницам мазнула – и всё.
Пока поднималась по лестнице в офис, старательно репетировала улыбку. Так не хотелось давать повод для вопросов и холодного чужого любопытства. Улыбка никак не получалась. А от застывших растянутых губ, казалось, что на голову натянула тугую резиновую шапочку для бассейна. Коллеги, по счастью, уже были увлечены обсуждением кого-то другого. Ира механически разбирала почту, отвечала на сообщения и активно придумывала, как отпроситься пораньше с работы, учитывая, что сегодня она снова опоздала.
Уж лучше бы сейчас был завал. Завал, от которого потом кажется, что в желудке сплошная чёрная дыра из-за количества выпитого кофе. Когда во рту сохнет, потому что забываешь поесть и выпить воды. Тогда не до мучительных сомнений и раздумий. А теперь подёргивает неприятно нижнее веко от мыслей, от недовольства собой. Она пыталась придумать, что сказать Тошке? Или чем его задобрить? И что это плохо, так думать. И что-то говорить сыну, оправдываясь, потому что он будет таращить глаза и не понимать, за что она извиняется. А уж покупать игрушку или сладости за то, что покрикивала на него и говорила «из-за тебя!» – совсем скверно. Тошка беспокоился не первый день, что снова выпал снег, что до лета теперь опять далеко. И придумывал хоть что-то хорошее, что может принести внезапно наступившая в апреле зима.
– Ирина Вячеславовна! Вы с нами?
И злая отчаянная волна раздражения поднялась от желудка к горлу, добивая изжогой. Ах, как она терпеть не могла начальника. Этот плюгавый человек с безвольным, скошенным, как будто его вовсе нет, подбородком чем-то неуловимо напоминал того самого губернатора, которого ругал охранник. Этот мужичонка, который ни устно, ни письменно не может связать двух слов, отчего-то стал её начальником. Все сначала думали, что ненадолго, мол, не идиоты же сидят там, наверху, в руководстве. А этот мужичок, с вечно влажными розовыми губами, влажными пухлыми ладошками с короткими пальцами, задержался.
Разогнал, убил, уничтожил лучшую часть коллектива.
– На том основании, что я ваш босс! – улыбался мерзко он тогда, когда уволил Славика.
Славик стоял с покрасневшими скулами, и все видели, как у него кулаки сжимаются, а Ирина уже мысленно простраивала траекторию, как бежать между столами, чтобы успеть оттянуть Славика от начальника, если он таки возьмёт, да и съездит по уху этому плюгавому.
«Босс» в обеденный перерыв, пользуясь вполне законным отсутствием Славика на рабочем месте, счёл возможным изучить содержимое стола подчиненного, его ежедневник и каждый предмет на рабочем столе. Ну, в каком офисе возможно, чтобы всё было только «рабочим»?! У каждого есть свои блокнотики, ежедневники, канцелярия вместо дежурных и неудобных «закупленных массово». Есть какая-нибудь чашка или брелок в ящике стола, детская забавная поделка или игрушка, которую ребёнок дал «на удачу».
– Ты не босс, а босяк, – сказал Славик, бить начальника не стал, только выругался зло, грубо, матерно, сообщив, в каком именно направлении стоит идти его боссу, и чётко описав место, куда его посылает.
И вот теперь, когда этот «босяк» приближался к Ириному столу, изжога царапала ей пищевод и горло, и лицо скривилось, как ни пыталась Ирина удержать нейтральный вид. Ничего личного в офисе у неё давно не осталось: ни отношений, ни вещей. Но он, этот мужичонка, будет трогать и рассматривать, и перебирать, и передвигать что-то на её столе. Потом будет долго казаться, что всё потное и липкое.
А ей предстояло ещё унижаться перед ним, отпрашиваясь пораньше.
На Ирино счастье начальника кто-то отвлёк, и намеченная прежде жертва для нравоучений выпала из его поля зрения.
Момент, когда надо будет просить и слушать всю чушь, которую ей скажут про дисциплину, Ира старательно оттягивала. И мысленно ругала мужа, потому что из-за него, да-да, на этот раз Ира думала справедливо! Именно из-за Сергея Ирина замешкалась и задержалась, когда все ценные кадры и не менее ценные люди покидали офис. Потому что Сергей, который собирался менять работу на более прибыльную, вдруг передумал. Когда Сергей рассуждал о том, что на этой у него вполне надёжный шанс продвинуться по карьере, она согласно кивала. Сомневалась, конечно. Но Сергей уверенно говорил, что им обещают индексацию, зарплата вырастет. А в начале года предприятие ждёт крупные госзаказы. Муж всё так же уверенно предсказывал рост и успех и даже рисовал на листиках какие-то ломаные кривые и графики, потирал руки и говорил, что наконец-то они смогут пережить самое мерзкое питерское межсезонье где-нибудь в Тае.
«На два месяца, как ты мечтала, Ир. Вот, смотри», – говорил Сергей и снова рисовал графики, считал на телефонном калькуляторе. Получалось, что если прибавить всё, что теперь ему полагалось по выплатам, они не то что в Тайланд на два месяца могут. Они, наконец, могут всерьёз заняться улучшением жилищных условий. Смогут нанять Олеське репетиторов, поменять машины, отправить маму в санаторий не по квотам и льготам, а просто оплатив путёвку.
«Ну что, Людмила Васильевна, а не хотите ли вы, скажем, на Кавказ?», – радовался Сергей.
Из всего, что они так бодро обсуждали, сбылось только одно предсказание. Сергея повысили, но, удивительное дело, на зарплате это отразилось весьма скромно. Уж точно не так, что можно было бы всерьёз думать о паре месяцев в Тайланде. И все госконтракты, увы, ушли на другие предприятия. Сергей, вполне комфортно чувствующий себя в своём новом статусе, повторял следом за своими директорами, что, мол, понятное дело, кто-то не просто так тендеры выигрывает!
Ирине приходилось продолжать держаться за свою работу. Ипотека, кредиты, внезапно постаревшая мать, у которой открылись с десяток болячек и занудство, и скверность характера.
А Сергею надо было поддерживать статус! И поэтому его машина была на первом месте. А то, что Ирина машинка давным давно требует ТО и ремонта – так, можно отложить!
Ира в сотый раз вскидывала руку, удерживая веко, глядела в телефон, понимая, что оттягивать дальше момент просто нельзя, надо идти к противному боссу. Смотрела на стеклянную перегородку, за которой с глубокомысленным видом их начальник пялился в монитор компьютера.
Каждый день она уговаривает себя не злиться на мужа. Но сейчас, стоя перед шефом, про себя говорила Сергею скверные слова. Шеф смотрел. Просто смотрел и всё. И Ира, уже промямлив просьбу, стояла перед ним как школьница, опустив взгляд на свои сцепленные пальцы.
«Ты мужик или нет?!», – обращалась мысленно к Сергею: «Почему ты сейчас там, на своей высокой должности, и у тебя сегодня совещание, и перспективы! А я тут перед этим сморчком. Почему ты не защитишь меня от этого?!».
Устав смотреть на пальцы и ждать, Ирина глянула в сторону, туда, где за стеклом, по ту сторону, сидели её коллеги, не слишком старательно делающие вид, что вовсе не смотрят на кабинет начальника и удручённую Иру. Среди которых теперь нет ни одного человека, из-за которого хотелось бы идти на работу даже с таким начальником.
Нет Ольги, с которой в обед так славно было завалиться в магазин с косметикой, «мерить духи», раскрашивать запястья пробниками теней и помад и хохотать, и купить что-нибудь ненужное, но такое приятное.
Нет Томки, которая отрицала магазины косметики, но обожала выпечку и приносила потрясающие пироги и плюшки, и синнабоны, и подкармливала их с Ольгой, да впрочем – всех!
Нет Славика, с его потрясающим мышлением, способным на решение самых каверзных рабочих задач. Славика, который становился ужасно милым и трепетным, когда рассказывал о жене и двух маленьких дочках-погодках.
Не осталось тех, с кем можно посмеяться, и даже если бы остались, то их плюгавенький начальник чувством юмора не обладал ни в какой мере и терпеть не мог, когда смех звучал на рабочем месте.
«Господи, сейчас уволюсь к чёртовой матери», – с тоской переводя взгляд обратно на пальцы, решала Ира и знала, что не уволится. Ни за что. Они рискнули, надеясь на Серёгино повышение. И влезли в стройку. И теперь еле тянули эту стройку, и конца и края нет ипотеке, которую планировали закрыть досрочно. У Ирины хранятся файлы в компьютере, на которых в новой квартире расставлена мебель, подобраны шторы, вмонтированы полки в гардеробной. В гардеробной, подумать только! А теперь – вообще неясно, что будет. Они столько раз это обсуждали!
Смотреть на пальцы и думать про новую квартиру и рухнувшие планы, из-под обломков которых ещё совсем непонятно, как выползать, было тошно, и Ира снова смотрела через стекло на офис.
«Я рыба в аквариуме», – думала Ирина. – «Я хотела к океану, а теперь я в аквариуме и тыкаюсь, как безмозглая гуппи, в стекло».
Шеф продолжал упиваться своей властью. Причмокивая губами и жестикулируя своими женоподобными ручонками, всё бубнил и бубнил про дисциплину, которую Ирина нарушает. Про премию, которую Ирина, разумеется, не заслуживает. Про то, что ему непонятно такое отсутствие целей и мотивации работать. И нужна ли Ирине вообще эта работа?!
«Чтоб ты провалился», – без всяких эмоций мысленно желала Ирина начальнику. – «Со своим креслом, залысиной и речами».
У улицы, по которой ещё нужно добежать до метро, был нездоровый, болезненный вид. Как у человека, который перенёс длительный вирус и мучился осложнениями. Деревья выглядели поникшими, казалось, что на них уже просто не смогут набухнуть почки, и уж точно почкам не хватит сил, чтобы выпустить хрупкие клейкие листочки. Между этими усталыми деревьями «проводились работы» – именно так, в кавычках! Потому что уже который день здесь гудят и гудят рабочие машины, роют землю. А люди в форменных жилетах смотрят, сдвигая каски на затылок, как будто перед ними разверзся ад, и о ни не рискуют заняться ремонтом труб, не зная, что из этой преисподней вылезет. Они без конца курят и подолгу молчат с лицами мужественными и сосредоточенными, а потом бурно что-то обсуждают, рубя ладонями воздух или разводя руки широким жестом в стороны, будто несут коромысло или собираются пуститься танцевать вприсядку.
Всё это который день Ира видит в окно из офиса и с большой долей уверенности подозревает, что не ремонт они обсуждают. Поди, ругают губернатора, рассуждают с умным видом о событиях в стране и в мире, пестуя и лелея собственную значимость. Они-то знают, что нужно делать, чтоб был порядок, и цены не росли, и как быть с внешней политикой государства, разумеется. Но, увы, они совершенно не знают, как починить трубы, чтобы в туалете в офисе и в двух ближайших жилых точках наконец потекла из кранов горячая вода.
И земля выглядит тоже больной. Чёрные борозды от колёс техники, сохранившийся местами белый наст с оспяными коричневыми пятнами.
И те самые, такие питерские вечные сумерки, продрогшие, бесконечные, «знакомые до слёз и «до детских припухших желёз». Даже если Мандельштам писал о другом, но Ирине сейчас казалось, что именно об этом. О хворающем городе.
Светлана Шевченко
Редактор Юлия Науанова