Собрались как-то мы на рыбалку. Я, Алексей Петрович и мой старый товарищ, Васильич. Удочки взяли, мормышки, донки, супруга Васильевича в дорогу собрала, ну и как водится, спиртное он сам в рюкзак пихнул. В путь тронулись.
Приехали на электричке к станции нужной, дальше пешком. Вышли. Идём по тропе просёлочной. Воздух травный стоит, такой насыщенный, хоть ножом режь. У меня, городского жителя голова немного кругом пошла. Топаем.
— Слышь, Васильич, хорошо здесь.
— А то, я тебе такую заводь покажу, закачаешься!
— Рыба-то хоть там водится?
— А то! — Васильич обернулся ко мне, рюкзак поддёрнул и руки развёл. — Во! Вот такенный судак заходит!
Я рассмеялся, шутку старую вспомнил:
— Ага, и это только глаз.
Васильич рукой махнул и дальше зашагали.
Вышли к заливу. Вода гладкая, будто зеркало голубое. Прозрачное как стекло, дно прям как на ладони. Мальков тучи. По бокам камыш с шапками шоколадными покачивает, в метрах пятидесяти заросли травы. Я в ней не силён, не знаю названия, но место красивое! Сказочное. Расположились на бережку. Удочки расправили, закинули, в ил воткнули. Сидим. Солнышко постепенно, к деревьям клонится. Тишина.
— Рано приехали. Надо было к вечеру.
— Не, Васильич, — я на траву откинулся, в небо глядя, — хорошо. Тихо. В городе суета, а здесь курорт, да и судак время не выбирает, когда мальков гонять.
— Твоя правда. Давай по пятьдесят и за рыбалку.
— Давай. — я рассмеялся. — Ну, за рыбалку!
Выпили. Закусили. Поклёвка пошла. Началась «охота». Троих вытянуть удалось, средних. Я радостный, сапоги натянул и в воду вошёл. Темнеет.
— Петрович! Давай донки расставим, поплавка скоро не увидишь. Посидим, а по зорьке продолжим. У тебя же три дня свободных?
— Да!
«Прав Петрович». — про себя думаю. Вышел на берег, занялись снасть налаживать.
Сумрак плащом тёмным опустился. Мы сидим, довольные, хмельные. Тут Петрович песню затянул. Ещё пропустили, я смартфон достал и на полную включил. Пошла потеха. Шутим, смеёмся, гогочем, чуть ли не танцуем. Время к двенадцати. Темень. Поднимаюсь покачиваясь:
— До ветру. — говорю.
Петрович рукой махнул и набок повалился.
Отошёл за кустики, нужду справляю. Смотрю, сидит у воды кто. Волосы длинные, зелёные. При луне тело не разглядеть, вроде худое.
— Эй! Барышня!
Молчит. Штаны застегнул и к ней. Подхожу, а это коряга. Сверху тина, да листва с травою переплелась и сучки. По темноте их за руки принял. Посмеялся над собой. Плеснуло рядом. «Во судак развлекается!» — думаю. Поворачиваюсь, и челюсть медленно опускается. Сидит в мелководье девка голая. Волосы распущены, по воде плывут. Ни дать ни взять русалка. Я хмыкнул:
— Не холодна ли водица?
Она улыбнулась и на спину упала. Медленно в воду погружается.
— Эй! — испуганно кричу — Не дури! Слышь?
Она ни звука. «Вот баба дурная. Пьяная поди?» — подумал я и к ней. Хорошо сапоги высокие. Зашёл в воду. Прохладно. Бреду, по колено уже, а незнакомки не видать. Вглядываюсь вгладь синюю, ничего понять не могу. Тут запрыгивает на меня кто-то. Я, не оборачиваясь, хвать за спину. Лодыжка худая, мокрая.
— Хорош дурить!
Всадница не отпускает, к воде клюнет. Мне не до шуток. Всё сильнее и сильнее к воде. Изловчился, скинул с себя её. Сам чуть на зад не сел. Вскакивает передо мной старуха худая. Волосы зелёные, глаза белые, губы тонкие, синие, в ухмылке безобразной. Ко мне крадётся. Я от неё:
— Пошла отсюда, пьянчуга!
Она ухмыляется, на четвереньки падает и ко мне вприпрыжку. Я на берег. Бабка вскакивает проворно, прыг на грудь. Я на иле поскользнулся и в воду спиной. Брызг фонтан. Вскакиваю злой как чёрт. Глядь, место не узнаю. Кругом камыши и не видать заводи. Я по сторонам зыркаю. Воду с лица стёр. Хмель как рукой сняло.
Тут голос ехидный из камышей:
— Пьянчуга, пьянчуга.
У меня глаза из орбит, озноб по всему телу. Дёру даю в камыши. В яму проливаюсь, по пояс. Сзади:
— Пьянчуга, пьянчуга.
Тут я не выдержал, как заору:
— А ну, пошла отсюда, тварь!
Сам в другую сторону. Ногами еле перебираю. Весь мокрый, в ряске. Камыши ломаю, будто зверь ползу. Вода всё глубже, глубже и смешок ехидный:
— Пьянчуга, пьянчуга.
Тут не выдержал я и взмолился. Кричу, чуть не плачу:
— Отпусти меня! Детки дома, рыбачить не буду!
Луна из-за туч показалась. Осветило кругом. Стою я посреди камышей. Кругом метров пять вода свободная. Бабка, то ли кикимора, то ли ещё какая напасть из камышей выползает, руки ко мне тянет:
— Защекочу, утоплю!
Тут слёзы их глаз хлынули:
— Пожалей меня, пожалуйста, кикимора!
— Шишига она. — мне отвечают.
Я резко обернулся и вновь под воду упал. Схватили меня руки, давай щекотать. Мне не до смеха, пузыри пускаю. Ногами, руками брыкаюсь. Всё без толку. Неожиданно отпустило. Вскакиваю, ртом воздух ловлю. Стоит передо мной мужик толстый, оплывший. Бородавками покрыт. Борода словно трава болотная, да и волос тот же.
— Шишига, говорю. Жена моя. — мужик вторит.
— Чего она ко мне? А?!
— Шуметь меньше надо у воды, да потемну. День на это есть, да одно, не безобразничать, и воду поганую не пить.
Тут во мне всё вскипело:
— Ты то, кто такой?
— Водяной.
Я опустился, да вовремя спохватился. Глубоко ведь. Опять на дно утянут.
— Ну, ну, прости меня. — руками развожу.
— Ладно, говорит, позабавились и будь. Но помни: не пей! Культурно себя веди! — Сказал и фонтаном на меня плюнул.
Очнулся от голоса хриплого:
— Петрович, ты что всю ночь рыбачил?
С глаз пелена спала. Осматриваюсь. Сижу на берегу. Весь мокрый. В руках ветка ивы. Рядом полное ведро судаков. Медленно перевожу взгляд на Васильича. Тот на траве сидит, как не в чём не бывало.
— Петрович? Ты чего?! — кричит, вскакивая. — Случилось чего?
Гаркнуть хотел да вспомнил встречу ночную. Расплылся в улыбке:
— Ужу, не шуми, Васильич.
Тот присел и ко мне гуськом:
— Случилось чего?
— Шишига приходила.
— Тьфу, ты! — Васильич вскочил. — Не, всё, не пью! Ты, это Петрович, тоже завязывай. Слушай, а откуда улов такой богатый?
Я улыбнулся. Вдаль гляжу:
— Муж её одарил. Водяной.
С тех пор как на рыбалку только трезвым и не безобразничать!