Сегодня я получил необычное задание. Что может быть банальнее этой формулировки? И какое задание в нашей работе считать обычным, а какое – нет?
Если по сути, то задание состояло в следующем. Вылететь в восточную часть России и разыскать там нашего резидента. Разыскать желательно живым. Либо выяснить, почему это невозможно.
Резидент, как мне было сообщено, не выходит на связь в течение десяти дней. Контрольные и запасные сроки прошли. Налицо чрезвычайная ситуация.
Резидент мне хорошо знаком. Это – юный Тьюсдей. Сотрудник весьма опытный и до сих пор считавшийся надёжным. В нашем деле, однако, безупречных репутаций не бывает. Более того, от безупречной репутации, как правило, жди беды. Ну, да не будем забегать вперёд. Разберёмся. Надо лететь.
Собственно, кроме личности юного Тьюсдея, который, как читателю известно, вовсе не Тьюсдей и уже не так юн, в деле мне не известно ничего. Да, я считаюсь, и, смею надеяться, не без некоторых оснований, специалистом по русскому досье. Работал и работаю с русским материалом. Однако к востоку от Москвы не бывал. Место же пребывания нашего резидента – не просто восточный регион. Это – не город, которые там нет-нет да встречаются. Это даже не населённый пункт. Это – точка среди северных джунглей, именуемых устрашающим термином «тайга». Не правда ли, звучит хищно и отталкивающе? Там когда-то водились северные тигры с саблевидными клыками. Потом медведи и дикари оттеснили их к берегам реки Амур. Но тигриное название сохранилось.
Где-то там находится месторождение весьма полезного для нас ископаемого, не буду уточнять, какого. Открыто оно было советскими романтиками давно, об этих людях и их подвигах сложено несколько песен, с которыми я ознакомился незамедлительно по получении задания. Фольклор может быть чрезвычайно информативным.
Позднее актив был приобретен солидной британской корпорацией, имеющей вековой стаж успешной эксплуатации подобных объектов в различных частях планеты, где есть наши интересы. А где их, скажите, нет?
Корпорация инвестировала некоторые ресурсы в обустройство месторождения, учредила локальное юридическое лицо совместно с лицами, близкими к губернатору. И начала добычу, подскажет догадливый читатель. Не совсем так. Точнее, совсем не так. На ближайшие полвека, по нашим прикидкам, контроль над данным активом нам нужен лишь для того, чтобы он не стал помехой нашим другим активам на глобальном рынке. То есть, видимость развития допускается, но самого развития быть не должно. Это довольно деликатная задача, требующая, как принято говорить, тонкой настройки, а именно, в первую очередь, устойчивой и невидимой финансовой связи с заинтересованными должностными и общественными фигурами. Для этого нужен профессионал, а лучше – команда профессионалов.
Ну вот, я вновь увлёкся, похоже не в первый раз верх над профессионалом во мне взял беллетрист. Надеюсь, читатель понял суть миссии юного Тьюсдея в дебрях Сибири.
Я не входил в число его кураторов, но знал, что самым сильным его впечатлением по прибытии на точку была встреча с тамошней разновидностью москита, называемой «гнус» либо «мошка».
По счастью, инцидент, ставший триггером моего путешествия, случился ранней весной, следовательно, данное испытание мне не грозит. Это в Сент-Джеймском парке в марте зацветают деревья, названия которых я никак не возьму на себя труд запомнить, хотя, бывает, долгими минутами смотрю на них, кормя ручных белок. В тайге, лежащей на высоте полутора миль над уровнем моря, на расстоянии полутора тысяч миль к северу от озера Байкал, в это время такая же зима, как и на протяжении предшествующих пяти – шести месяцев. Мошка ещё спит.
Иркутск, столица русской восточной Сибири, встретил меня морозом и солнцем. Полёт сюда, я знал, не безопасен, в здешнем аэропорту случались неприятности, но обошлось.
Осмотрел город. С некоторых пор часть местных жителей стала чтить память адмирала Александра Колчака. Хорошая тенденция. Памятник адмиралу, расстрелянному большевиками, изящно смотрится на берегу Ангары. Глядя на него, размышлял о превратностях человеческих судеб, особенно причастных к нашему ремеслу.
Как известно, Колчак, начинавший как отважный полярный исследователь, в период русской смуты был принят на службу в британский королевский военно-морской флот. Адмиралтейство решало, на какой театр войны против Германии его направить. Но история, а вернее, наша служба, распорядилась иначе. Колчак и его куратор полковник Нокс получили назначение в Россию, в Сибирь. Чем завершилась операция, все знают, во всяком случае, чем она завершилась для Колчака. Нокс получил в качестве своего рода утешительного приза звание генерала.
Смотрю на профиль, изваянный скульптором (между прочим, автор памятника – какая-то модная московская знаменитость с патриотическим уклоном) и вижу Тьюсдея. Такой же турецкий типаж. Они вообще похожи, эти два офицера: невысокие, если не сказать плюгавые, чернявые, носатенькие. Обоих занесло в Сибирь. С разницей в несколько десятков лет. Но, надеюсь, у Тьюсдея останутся шансы на отличный от адмиральского финал. И мне доверено эти шансы реализовать.
Консультации с представителями фирмы-владелицы добычного актива выявили два возможных варианта моего маршрута. Вертолётом до посёлка на трассе трансконтинентальной железной дороги и оттуда на многоместном экипаже повышенной проходимости, но с ограниченными скоростными способностями, называемом «вахтовка». Около тысячи миль в общей сложности по воздуху и земле. Время в пути – до полусуток. Либо на автомобиле по снежной дороге «зимнику». Экипаж – персональный, японский внедорожник «Ниссан», с водителем, которого собеседники рекомендуют с самой положительной стороны. Здесь возможны подвохи, так как предстоит пересечь несколько рек, а ледовое покрытие не везде надёжно. Всё-таки март, маршрут активно используется грузовиками…
Завершаю дискуссию и даю указание принять второй вариант. Водитель Игорь докладывает, что будет готов к выезду утром.
Резво, за пару часов, добрались до развилки в виду монгольского поселения Ордынск. Это ещё не зимник, но по ощущению европейца, глубокая Сибирь. Обменялись приветствиями с каменным монументом, изображающим, по-видимому, Чингисхана. Простёртой рукой всадник указывал на одинокое, похожее на грязный сугроб строение при дороге. Утверждая, что это бистро, Игорь предлагает сделать короткий привал. Я поразился дерзости водителя, но почему-то поддался соблазну. Однако решение было смелое, но оправданное. Всё-таки ваш покорный слуга не лишён чутья. Нигде и никогда не доводилось мне отведать столь вкусного произведения рук человеческих, хотя и не очень-то цивилизованных. В заведении служат две неопределённого возраста женщины, принадлежащие к западно-бурятской разновидности многообразного монгольского племени. Извините, я опять погружаюсь в излишние детали.
Одна – повар, вторая – официант. В меню одна, кроме чая, позиция. Блюдо называется как-то кратко, похоже на звук, издаваемый быком в поиске интимного свидания. Состав прост: мясо и тесто, возможно, некие специи. Но вкус… Мы с Игорем, когда ели, не раз, забыв приличия, выражали восхищение первобытным мычанием.
После еды возникла известная потребность. Туалет оказался за соседним сугробом. Игорь предостерегал, но я не услышал, а напрасно. Это страшно. Увидев ужас в моих глазах и точно определив его причину, Игорь произнёс трудное слово «стойбище». По русски это означает нечто вроде конюшни, которую или редко чистят или не чистят вовсе, а просто бросают её и заводят следующую. Просторы Сибири это позволяют.
Так начались мои приключения на снежном сибирском пути. Впереди лежала река Лена, одна из величайших на Земле.
Мы пересекли её трижды. Два раза в восточном направлении и один раз в западном. Такова особенность зимника. Это верхнее течение Лены, и она здесь не широка: около мили.
Вдоль берегов высятся живописные отвесные скалы, которые моё воображение побуждает сравнить с рядом органных труб в соборе Святого Павла. И ветер в скалах завывает примерно в том же регистре, что в соборе. Там, где скалы соприкасаются с облаком, видны фрагменты наскальной живописи – фигурки охотников, оленей. Эрудированный Игорь сообщил, что изображениям свыше тысячи лет. Сохранились благодаря недоступности скал. Недоступность, однако, не абсолютная. На той же высоте видны нанесённые дёгтем славянские литеры – Д М Б. Это – послание потомкам от наших современников.
На обочине неподалёку от древнего торгового посёлка Качуг нам встретился житель, размахивавший ружьём. Вид у него был добродушный и мирный, хотя и несколько возбуждённый. Остановились. Не от испуга, а из любопытства. Игорь вступил в беседу. Выяснилось, что это самодеятельный нелегальный охотник. У него удачный день, он убил кабаргу (небольшое копытное наподобие дикой козы, описанной Бёрнсом). Сегодня намерен «пить сто грамм», то есть отмечать успех. Просил подвезти его с добычей до городской черты. Пригласил на пиршество. Впрочем, опознав во мне иноземца, тут же предложил купить у него полтуши. Мы отклонили предложение. Он предложил тушу целиком. Мы не знали, заряжено ли ружьё, поэтому разрешили ему погрузиться к нам вместе с тушей, а в посёлке, как только он выгрузил ружьё и тушу, просто уехали, надеясь, что он не выстрелит вслед. Он не выстрелил, поскольку, очевидно, немедленно про нас забыл.
Дальнейший путь – это многочасовой подъём по прямой бесконечной укатанной просеке сквозь строй исполинских хвойных деревьев.
Пунктом нашего назначения оказался компактный и по-английски аккуратный деревянный городок в центре тайги, а, возможно, и всего мироздания. Прямые улочки носили благозвучные лондонские названия: Бонд-стрит, Риджент-стрит. Администрация размещалась, понятно, на Даунинг-стрит. Во всём хозяйский подход и сдержанный наш юмор. Директор фактории, некий Донахью, подтянутый джентльмен в русской треухой шапке, был вежлив, но суховат (что поделаешь, нашего служивого брата некоторые штатские недолюбливают). Кроме того он, конечно, узнал во мне кокни и тут же задрал нос, но лично сопроводил меня к домику, где жил Тьюсдей. Комментарий его был лаконичен. Около двух недель назад мой юный коллега убыл. Направление и причину не сообщил. Сроки отлучки тоже. На чём убыл? На внедорожнике «Ниссан» с иркутскими номерами, за рулём была женщина.
Осмотр помещения не дал мне дополнительных сведений. Кроме одного: на приколотой кнопкой к стене карте кружком обведён какой-то Верхоленск. При отсутствии иных зацепок приходится утешаться допущением, что Тьюсдей хоть так попытался навести меня (а кого ещё он мог ожидать?) на свой след.
Поскольку Игорь пополнил запас горючего, выступили незамедлительно, несмотря на приближение ночи.
Зимник теперь шёл под уклон, но пришлось сделать небольшой (миль в пятнадцать) крюк, чтобы разминуться с колонной грузовиков, доставившей на месторождение груз продовольствия.
Над тайгой, по мере того, как мы в неё углублялись, делая упомянутый крюк, разливался глухой зловещий, даже какой-то инфернальный гул. Он нарастал и становился нестерпимо гнетущим. Будто где-то рядом за частоколом стволов, закованных в средневековые ледяные доспехи, включился двигатель русского стратегического бомбардировщика, а может быть и всей эскадрильи разом.
Месторождение, понял я. Вот оно, место выхода из-под земли могучих потоков. Миллионы выброса в атмосферу. Но, безусловно, пусть это не вполне экологично, однако лучше, чем обрушение международного рынка и наши миллионные потери.
Узнав, что мы направляемся в Верхоленск, Игорь заметно оживился. Знакомые у него в том селе, оказывается. Что ж, будет с кем перекинуться добрым сибирским словом.
Непредсказуема и жестока судьба странника-профессионала. Верхоленский знакомый моего водителя, родись он на три-четыре столетия раньше и не в Сибири, а на моём родном острове, мог бы претендовать на должность королевского палача. Орудием пытки Василию служил набор небольших вязанок древесных ветвей, напоминающих древнеримские фаши. Только античные фашисты живых людей ими не секли, насколько мне помнится. А Василий высек меня так, словно лично ненавидел, давно поджидал и наконец дождался. В тесной прокопчённой камере, в атмосфере, раскалённой, по моим быстро угасавшим ощущениям, далеко за двести градусов по Фаренгейту, он бил меня, обнажённого и беспомощного, обманом лукавого Игоря заманенного в этот ад под сладкие песни о сибирской животворной бане, фашами (здесь их называют «веник», и английскому уху справедливо слышна безнадёжность сибирского плена) четырёх, нет, пяти, а, может быть, и шести разных видов. Среди них – совершенно немилосердный можжевельник (мы, англичане, употребляем это колючее растение для приготовления благородного напитка), а также относительно, как всё в этом мире, ласковые дуб и берёза.
Он бил меня вечность, сам, несомненно, терпя адовы муки, а потом выволок бездыханного вон и сверху завалил снегом. Не знаю, как долго находился я в этой могиле, но свершилось чудо. Я не просто ожил, но, подобно Прометею, вырвался из ледяного савана. Или Прометей погиб? А я выжил, ворвался в избушку, где сидели у стола Василий и Игорь, и был удостоен пинты ритуального эликсира в кубке из толстого гранёного стекла. Последнее, что я услышал, было произнесённое Игорем ироничное посвящение в кавалеры ордена сибирской бани.
Возможно, кто-то из читателей подумает, что я умер, а эта новелла – нечто вроде посмертных записок. О нет, я не претендую на лавры сэра Чарльза. Я выжил тогда и жив поныне, так и не увенчанный сколь-нибудь существенными лаврами. В нашем деле при провале не помогают, при успехе не благодарят, как сказано старшим коллегой-литератором.
Когда я очнулся, обнаружив себя лежащим на тёплой поверхности возле трубы громадного сибирского камина в жилом доме моего истязателя, разговор между Игорем и Василием шёл о мигрантах из стран Центральной Азии, ранее входивших в состав большевистской России. Мигрантов, по мнению собеседников, в Сибири стало много. Василий видел в этом положительные стороны, указывая на их способность и готовность к труду на благо развития региона. Игорь же занимал сдержанную позицию, рассуждая, насколько я мог понять, о возрастающей конкуренции (не всегда добросовестной) мигрантов с местным населением.
– Они нас выдавят, увидишь, – говорил Игорь.
– Да брось ты, какие из них конкуренты, – возражал Василий с добродушием, совершенно не подходившим его испытанной мной функции палача. – Взять хотя бы вон Мурадика. Славный парнишка, тихий, застенчивый. Пить, правда, не привык. Ну да я его обучаю по-нашему, по-сибирски.
– А где он у тебя?
– Да на печке же, у стеночки, аккурат вторые сутки после бани отдыхает. Рядом вон с твоим мистером.
Информация была для меня неожиданной. Локтем я уже некоторое время ощущал мягкое шевеление расположившейся между мной и стеной груды ветоши или вышедшей из употребления разновидности верхней зимней одежды под названием «тулуп» (догадайтесь, какие ассоциации мог вызвать у меня сей термин). Шевеление я приписал либо домашнему животному, коту, например. Либо (эту мысль я пытался прогнать) домашним же насекомым, которые в Сибири достигают, я слышал, циклопических размеров.
Медленно развернул я тело в сторону стены. Из мрака на меня смотрели глаза. Я узнал этот взгляд. Да, читатель, моим соседом по сибирскому камину был юный Тьюсдей.
Диалог наш был беззвучен.
– Тьюсдей! – послал я ему свой строгий коронный прищур.
– Джойс! – виновато блеснули зрачки юного шалопая.
Свою часть задания я таким образом выполнил. Тьюсдей же был тотчас отозван из России. Центру пришлось формально принять его версию: дескать, под воздействием некоего психотропа он был вывезен из фактории, а затем, не приходя в сознание, подписал бумаги (доверенность он, якобы, также под гипнозом взял у чопорного Донахью) о передаче контрольного пакета британской компании какой-то русской, из названия которой он мог вспомнить лишь слово «Братва».
Но меня-то он не провёл. Я сумел восстановить истинную картину его провала. И личность соблазнительницы тоже воссоздал, благодаря своей проницательности и тем штрихам, что были разбросаны по фразам Донахью и изувера-Василия.
Это моя московская знакомая, кубанская казачка Даша Шелест. Хотел бы я с ней повстречаться, но не успел. Опередила.