Лютеранство, источники вдохновения и эксперименты со словом в произведениях Бёме
Основной источник вдохновения Бёме – лютеранская Библия. Нет причин закреплять за Бёме стремление к созданию новой конфессии или к иной форме противопоставления своих взглядов лютеранским. Напротив, он защищал догматы лютеранской веры. Например, противостоя Кальвинистам в вопросе предопределения или избрания благодати, тевтонский философ пишет о предвидении и предопределении, закрепляя за Богом заинтересованность исключительно в спасении душ, а не их проклятии за ошибки.
Во многих аспектах отправной точкой для мыслителя служит учение Абендмаля («Вечери Господней»), объясняющее вездесущность тринитарного Бога через невидимую для глаз реальность присутствия Христа. Бёме принимает точку зрения Мартина Лютера, согласно которой вездесущность есть полное присутствие тринитарного Бога со всеми его ипостасями. Пространство следует воспринимать в дуализме естественного и сверхъестественного измерений. Невидимый Бог истинно и даже физически присутствует везде. Сама природа – тело Бога. Бог Бёме – это бытие всего бытия, условие и свойства наличия всего наличествующего. Именно из постоянной внутренней данности божественного следует свобода творения.
Загадочные пассажи из его работ порой оказываются переиначенными цитатами из Библии, воспроизведенными по памяти. Многие заимствованные образы превращаются в нарратив, подверженный развитию и дальнейшему раскрытию в контексте, соответствующем задумке.
К примеру, явленные пророку Иезекилю колесоподобные ангелы начинают обозначать примирение идеи свободы с порядком природы. Корпус символов, воспроизводящих композиционный характер притчи о свадебном пире в Евангелии от Матфея и сосредоточенных вокруг правил для присутствия на свадьбе, трансформируется в тревожное описание почти противостояния света и тьмы, очень важных концептов в философии Бёме. В Природе таится неистовая мощь, способная стать божественным воздаянием. Лютер, в свою очередь, заключал, что в природе содержится божественная ярость. Изменчивость мира, воплощенная прежде всего в переходе от утра к ночи, напоминает о сотворенной Богом Смерти. Здесь присутствует расхожая средневековая позиция, рассматривавшая грехопадение как причину нарушения гармонии, прежде устроенной Богом. Зло означает восстание против Творца. Бёме разделяет линию рассуждений, полагая наличие яростной силы, онтологической характеристики Природы как творения Абсолюта, удерживающего в себе потенцию Добра и Зла, Милости и Гнева.
Обращаясь к книге бытия, Бёме находит основание для разговоров о божественных следах в триадических структурах природы. Речь и о сцеплении, подразумевающем гравитацию, что препятствует вознесению воды в небо и земли от разрушения (Исаак Ньютон). Такая тотальная взаимосвязь, вездесущая полнота присутствия Бога дает основания для переходов к каждому явлению Бытия как к части Бога.
Эквивалентом Бога на Земле может быть представлено Солнце, определяемое в качестве такового в момент чистого рассветного явления, то есть будучи Авророй. Мартин Лютер не избегал сопоставления веры с Солнцем, ниспосылающим тепло на землю, не обнаруживая языческих коннотаций. Он сравнивал сиятельное величие Солнца с силой Бога, а жар – с любовью. Удивительно, как выстраивается корреляция с отношением ко тьме, к явлению естественного языка, способного совладать с силой Божественного и использовать ее в творческой стезе. Слово объемлет все творения и сообщает физические артикуляции звука, растекаясь в пространстве и времени, вовлекая в свое звучание мир.
Сотворение мироздания началось с демонстрации силы «созидать», сосредоточенной в божественной природе слова, что обуславливает возможность отнесения физической природы к категории метафизически природного (естественного языка), задействованного Адамом для именования всех живых существ. Аллегорические значения происходят из божественного присутствия в материальном мире, а не по человеческой прихоти. Мартин Лютер полагал, что слово Бога само было творением, тем самым давая повод квалифицировать бытие в качестве выражения. Отсюда вывод, наглядный у Бёме, о заложенности божественной семантики в природе, обладающей особым языком, дарующим доступ к прочтению первозданного божественного порядка.
Доступ к тайнам творения под иным углом воспроизводит проблему института Церкви и ее роли в посредничестве между божественным и мирским. Бёме придерживается антиклирикализма, утверждая за мирянами право быть всеобщим священством. Отсюда следует, что он верил в право на познание мира простыми людьми. Природа полна чудес; протекающие в ней процессы буквально воспринимаются в таком качестве. Основания данного понимания отсылают читателя к проповеди о чуде, сотворенном Христом, когда он, по сути, явил внутреннюю природу всех естественных процессов перехода земли и пыли в более сложные и даже живые формы. Неизменно активный Бог, продолжившийся в своем выражении, в своей воле удерживает тайну механизмов, порождающих создания природы из «мертвой» земли. Предложенная интерпретация – распространенное средневековое представление о том, что все вещи вызваны божественными действиями.
Натурфилософские взгляды Бёме начинаются с указанных установок, полагая за собой право и силы найти ответ. Однако тевтонскому философу приходится сделать шаг от Лютера: по его мнению, натурфилософия претендует на право называться окончательно сформулированной теологией. Значит, и источником естественного знания. Астрология, теология и философия находятся на одном уровне, являясь равнозначными взаимодействующими величинами. Другое дело, смысловая нагрузка данных понятий. Религия, безусловно, несет в себе защиту от суеверий и магии, возводя в ранг небылиц ту же астрологию, хотя эта дисциплина предполагает коннотации, отличные от знакомых нам. Для нас астрология – вера в корреляцию между положением звезд на человеческую жизнь и судьбу. И мы обыкновенно считаем ее абсурдной.
Бёме причисляет к ключевой черте астрологии формулу «небеса влияют на землю», тем самым пытаясь ее легитимизировать. «Все твари поднебесные крепнут под властью света и тепла, движения небес» сказано в молитве Лютера от 1522 года, Бёме подхватывает мысль. Он подразумевается под звездами и прочими небесными телами средоточие духовных сил, физическое присутствие небесного мира.
Лютеранской общине той эпохи было свойственно сближать астрологию с астрономией, опираясь на результаты развития обеих дисциплин в трудах авторитетных ученых. Более того, они сами их практиковали: в лютеранском Виттенберге Каспар Пьюсер, уроженец верхней лужицы, издавал практические справочники, снабженные математическими таблицами и подвижными циферблатами для составления карт местности, некоторые люди самостоятельно проводили наблюдения за небом.
К XVI веку на немецкоязычных территориях образованные люди хорошо знали о Георге фон Пюрбахе, Региомонтане. И последователи лютеранства были в их числе, лишенные пренебрежительного отношения. Впоследствии именно Андреас Осиандер и Георг Ретик, члены общины, приложили руку к изданию работы Коперника.
Бёме бесспорно не хватало знаний для погружения в специфику этих тем; календари разных типов, особые геометрические изыскания в воспроизведении звезд – реакция на них «как они есть» ограничивается почтением. Ее новый виток достигается засчет творческих изысканий сапожника, вдохновленного доступными сведениями на размышления об «Авроре» и в «Авроре». Интеллектуальные усилия концентрируются вокруг идеи планетарных сил, раскрываясь через установление связи между планетами и духовным. Планеты он прямо соотносит с семью духами-источниками, закрепляя за каждой из планет свой божественный дух и, в действительности, демонстрируя некоторую степень знакомства с ангелологией, предположительно, Псевдо-Дионисия Ареопагита ввиду востребованности у христианских мистиков и корпусу проблем, частично актуальных и для Бёме.
При всех перекличках и совпадениях с разными системами, конкретный вывод об источнике воззрений на планеты у Бёме приводит нас к «Тетрабиблосу» Клавдия Птолемея, привлекшему к себе внимание вновь в изданиях 1535 и 1553 года. Пересекаются приписанные планетам добродетели, качественные артикуляции вроде холода и сухости, жар, влажности в адрес одинаковых планет.
Клавдий Птолемей оставил после себя афоризмы, за ними последовала серия комментариев, взгляды фрагментарно заимствовались, дополняясь новыми символическими решениями. У Бёме Меркурий связан с музыкой сфер, тоном и звуком. Акценты, расставленные в афоризмах Клавдия Птолемея, тоже свидетельствуют о связи Меркурия с пытливым интеллектом, красноречием и умом. Гвидо Бонатти, видный астролог XIII в., приписывал Сатуру холод и сухость, Юпитеру – умеренность тепла, духа и жизни, Марсу – сильную жару и сухость. Однако он пошел еще дальше, добавив черты «горький», «едкий», «осознание любви», похожие на артикуляцию психологических состояний. У Бёме планетарные качества становятся более антропоморфными, сильно сближаясь с идеей семи изначальных духов
Натурфилософия и алхимия
Истоки алхимии лежат в глуби веков, мы не можем ограничиваться понятием "античность", так как тайные практики мистического толка были повсеместно распространены. Древние мистерии (Сераписа, друидов, Атиса и Адониса, орфические, кабирские мистерии Самофракии, готические мистерии), обряды инициации и etc. В этом крупном корпусе практик и понятий мы сфокусируемся на символизме Солнца как универсального божества, на образе человеческого тела и месте камней, металлов в алхимической системе. Ранние формы религии часто включали поклонение Солнцу и строились на особом отношении к свету. Перекликается даже образ творческого огня, дарованного Прометеем, со светом, источаемым Солнцем. Однако оно - элемент в доктрине Триединого Божества, чаще всего из-за трех фаз явления Солнца: восход, полдень, закат. Для Якоба Бёме это аллюзия на Троицу как Трёх Свидетелей, проливающих свет на Невидимое, постигаемое в видимой осязаемой вселенной. Глубинное взаимодействие религиозного толка между Солнцем и Луной (как формой присутствия Солнца) несет собой образ смерти-исчезновения или захода Солнца, после которого наступает Воскрешение. То есть исходно разные Солнце и Луна возникают как одна вещь из двух.
Принято считать, что Эмпедокл верил в существование двух светил — двойное Солнце (для герметизма: философское золото-Солнце и темное естественное солнце). По мнению Эмпедокла, весь огонь находится в движении, стимулируемом любовью и враждой. Огонь выводится алхимиками на передний план в деле «страдания металлов», обладая силой соединять противоположности, раскрывая потенции в процессе растворения и сгущения.
С идеей огня очень тесно устроены взаимоотношения рассвета и источения света. Разграничение на внешнее/внутреннее сохраняется в явленности Солнца: черное Солнце или внешнее несет в себе поглощение подлинного огня и нуждается в очищении, подлинное внутреннее Солнце является истинной Авророй, крылатым алым львом, проводящим очищение. Символическое «черное Солнце» в данном случае — внешнее по отношению к глубинному.
Символизм Солнца воплощен и в метафизике цвета, трактуя голубой как знак Творца мира, желтый - цвет Сына, свидетеля творения перед всеми мирами. Красный - цвет заката, исчезающего во тьме ночи, откуда позднее возникнет его сила из объятий тьмы или низшего мира. Определенно, есть резон провести параллель с "Богом Отцом", "Сыном" и "Святым духом", однако просто будем иметь в виду такую возможность и основания для нее.
Сюда вовлекается и насыщенный деталями разговор об астрологии с астрономией, включающими долю древних открытий, актуальных по сей день. Но минуем этот пласт значений, обратив внимание только на их источник: движение небесных сфер, календари, учитывающие эти закономерности, наличие знаков зодиака и созвездий, которые наблюдается на месте явленного днем солнца. Чаще всего обыгрывается именно процесс, движение и зависимость жизни от Солнца. Каждый месяц как этап жизни Солнца, идея воскрешения самого Солнца и вместе с тем воскрешения (как пробуждения) всей жизни. Схожие мотивы мы без труда найдем в христианстве, особенно раннем, катакомбном, когда наличествовали вполне открытые заимствования из языческого символизма, еще более понятного людям. Например, воскрешение, образы Орфея, Осириса и Аполлона с Митрой, христианская Непорочная Мать и богиня Исида. И цвета с их эмблематическим значением: белый - чистота, жизнь и невинность; черный - смерть и разрушение; желтый - слава и доброта; зеленый - молодость и процветание; фиолетовый - тяжесть духовного груза, печаль; голубой - размышление и богоявленность.
Алхимия интересовалась цветами заодно с другими течениями человеческой мысли, рассматривая черное и белое, тьму и свет, комбинации цветов, открывающие новые цвета. Привязанность цветов к явлениям природы и свойствам металлов с минералами. Такой всесторонний поиск аналогий, напоминающий происки романтизма.
Образ Солнца также нес в себе три света как три личности: духовное, интеллектуальное, материальное. Человеческая природа тоже раскрывалась через триаду: дух, душа и тело. Аналогия между Солнцем для солнечной системы и духа для тела человека проводится благодаря нисхождению божественного на эти пространства и наполнению Божественным. Это утверждение частично суммирует отношение к человеку как микрокосму. Человек - как миниатюра Вселенной, Вселенная - как абсолютный человек. Получается, Вселенная - Макрокосм, человек - Микрокосм. Завершает троицу образ объединяющей их Духовной Сущности, мировой души. Еще раз: тело, душа, дух, казалось бы, все одновременно присутствуют в человеке. Но именно Мировая душа занимает место идеи трансцендентной сферы божественного разума. Элемент, олицетворяющий структуру вселенной. Перенос на человеческую анатомию религиозного символизма проник куда глубже таких масштабных образов. Не будем забывать о гигантском андрогине, Адаме до появления Евы, состоявшем из тонкой материи и бывшим всем небом, его сущим и сущностью, согласно гностико-каббалическим мифам. Зародыш нашего мира, его корень и основа, Адам Кадмон (на иврите «первоначальным человек»), а вместе с тем и первый из духовных миров. Однако произошло Падение, оставившее отголоски прошлого в каждом из людей, ожидающих возвращения на Небо к прежнему состоянию единства друг с другом и с лежащим внутри Высшим образующим принципом гармонии.
В «Весах апологетики» Якоба Бёме фигурирует тетраграмматон в человеческом сердце, представляющий собой четырехбуквенное Имя Бога, чьи буквы - пламя его Любви. Сердце традиционно применяется для презентации духовной природы, чей основной признак – ум, являющий интеллектуальные силы в символизме открытого глаза. Репродуктивная система, сердце, мозг – еще одна триада, чей последний элемент в своей смысловой нагрузке возвращает концепции сердца как подлинного духовного пламени, пусть и с присущим ему эмоциональным отношением со стороны. Такая триада с заложенным в нее мотивом движения хорошо переносится на образ дерева. Множественность открытых форм как членов тела сводится к активности нескольких органов, разделяющих и самого человека с его организмом на человека внутреннего и внешнего. На состязание за главенство между душой и телом, единых духом. В каббале, важной для алхимии и философии Бёме, кроме озвученного символизма присутствует страстная тяга к подсчету и проведению аналогий через количества. Четыре телесных центра – четыре элемента (например, сердце – огонь, печень – вода, легкие – земля, мочевой пузырь – вода), семь органов – семь планет, пять конечностей – пять углов или элементов (ноги – земля и вода, руки – огонь и воздух, мозг – эфир). Достаточно понять, что движение в направлении поиска аналогий почти безгранично: любые приемлемые религиозные или мистические сюжеты содержат количественные характеристики. Другое дело – интерпретации обращения с телом. Орудование мечом и щитом, где обыкновенно правая рука атакует, а левая занимается обороной, что продолжается в приписывании им, соответственно, свойства быть мужской и женской, быть светом (на виду), выдающим намерения, и вместилищем духовной природы, лежащей в темноте Нас. Рукой мы еще и пишем, на некоторых языках справа налево, на прочих – слева направо. Эзотерический и экзотерический пути, письмо от сердца и к сердцу.
Взаимосвязь между алхимией и символизмом тела также обнаруживается в теме металлов, камней, минералов – прямой области интереса практикующего алхимика. Ранее зафиксированное отношение между телом и стихиями развивается в происхождении четырех ключевых элементов от человека, их явленности посредством него. Главное – сохранение концепции развития низшей формы, исполненной высшего, до высшего состояния, в почти гегельянском шествии материи, наполненной духом, от минерала до человека и божества в конце-концов. Камень как хранитель сакрального знания (скрижали), камень как средоточие силы (монолиты для поклонения),
Остановимся на скрижалях, так как воззрения иудеев, закрепившиеся в каббале, оставили след в истории Якоба Бёме. 10 заповедей – число совершенства и вместе с тем ключ к творению, символ Бога. Каменные скрижали заменили первые ниспосланные Богом, открывая временные истины. Одна скрижаль олицетворяет высший мир, другая – низший, все эти бинарные оппозиции, характерные для такого типа общества.
Хильдегарда Бингенская, настоятельница-аббатиса XII в., высоко почитаемая католической церковью, зафиксировала свою интенсивную внутреннюю жизнь, оставив несколько сочинений, чьи идеи примкнули к постепенно складывавшейся мистической традиции восточных и западных богословов, куда относили воззрения Максима Исповедника, Мейстера Экхарта, Николая Кузанского. Концептуальное ядро этой коллекции взглядов состоит в понимании «творения», обладавшего началом и завершением, как процесса Христогенеза (по аналогии с космогенезом). В добавок, христианство относило человека к божественному порядку творения, а представителям мистического христианства было знакомо рассмотрение Вселенной в характере ее воздействия на человека.
Воззрения Хильдегарды произрастали из видений, саморефлексии и личного физического опыта, достигших концептуальной глубины благодаря выстроенной ею мистико-символической системе. В ней божественная любовь сына представлена космической фигурой, окаймляющей пространство бытия человеческого, которую превосходит лишь любовь, исходящая от Бога. Максимальная человечность Христа – полнота смысла конечной реальности, где пролегает граница совершенно недоступного рациональному изложению.
Примечательно, что и Гермес Трисмегист отождествлялся с божествами, ответственными за письмо и магию, за повеление рациональным и иррациональным. Именно его могли соотносить с Моисеем из-за ниспослания знаменитой Изумрудной Скрижали.
Непосредственно для алхимии Солнце воплощено в золоте, его металле. Ассоциация с Солнцем относится и к Сере. Главное, что данный символизм указывает на дух, отделяя от всего низшего. Здесь мы встречаемся с ключевой идеей алхимии: она не о химии или попытке стать бессмертным, а должна восприниматься в качестве духовной практики. Философский камень – символ совершенства, возрождения, чья божественная природа являет себя чрез простую оболочку. Он воспринимается в качестве свидетельства жизни (как высшего состояния присутствия духа) во всем, включая неодушевленные предметы. Дух есть во всем, а вместе с тем, по мнению алхимиков, и семена золота находятся во всем одушевленном и неодушевленном. Таким образом, более правильное отношение к алхимии должно базироваться на идее открытия этих "семян" и взращивании духовной сущности, сокрытой во всем в бытии, иными словами, в развертывании вездесущего Божественного.
Взгляды Бёме на философию тяготеют к натурфилософии как комплексной дисциплине, где теология и алхимия объясняют природу. То есть в сущности, философия - это теология и алхимия, занимающиеся наблюдением за природой, познанием сигнатур вещей и взаимодействий микро- и макрокосмоса. Или из-за предпосылки о происхождении всего в бытии Бога, опосредованно, познанием всеприсутствия божественного.
Изданная в 1590 работа Иоганна Гусера «Philosophia Philippi Theophrasti Paracelsi» во многом совместима с самыми ранними рассуждениями Бёме, выраженными в первом произведении. Оба интеллектуальных дискурса концептуализируют понятие творения, делая его чуть ли не центральным: происходящее в книгах сильно перекликается с Книгой Бытия, природа понимается органически, а элементы – матери вещей. Более того, наблюдается парацельсианская аналогия между серой, ртутью, солью и Троцией.
В развиваемой системе царит порядок, вовлекающий в отношения все вещи. Мы встречаем соответствия между далеко стоящими объектами и свойствами: вкус, температура, планеты и металлы.
Термин, который Беме позже присвоил названию своего самого длинного трактата «Mysterium magnum», определяется Мартином Руландом (автор книги по алхимическим символам) следующим образом: «Erste materia vnd Anfang aller Geschöppf Gottes» (первый материал и начало всех творений Бога). Определение Руланда согласуется с этим термином в общепризнанной неаутентичной Парацельсовской философии ad Athenienses (H 8: 1-47; S 13:389 f.), но еще более тесно с бесспорным металлургическим-алхимическим-теоретическим «De Mineralibvs», в котором Бог отождествляется как первичный и окончательный материал всех вещей: «Что касается трех вещей, я намерен продемонстрировать их начало здесь, чтобы вы знали, что три вещи находятся в materia ultima».
Для Авроры Бёме характерно отведение Солнцу центральной роли в космосе и одухотворение природу. Последнее – ввиду седьмого изначального духа (природы), реализующего полноту всех прочих духов и качеств.
Яркая и выразительная аллегория дерева, к слову, встречающая читателя в «Утренней заре» Бёме, используется и в алхимии. Металлы, рассеянные точно ветви кроны, удаляются и тянутся от единого ствола, являющегося руслом солнечной жизни (солнце-природа-древо). Уместно привлечь аналогию с лестницей, ведущей через разные пространства или уровни бытия. Обыкновенно именно Мудрость или София даруют ключ к восхождению и достижению вершины, где лежит высшее состояние субъекта познания, его постижение божественного. В случае с философским древом важно иметь в виду рассеянность многих состояний, подчеркнутую в образе кроны ранее. Данный символизм концентрирует внимание на равноположенности разных уровней или состояний и восходит прямиком к древу Сефирот или десяти изначальным числам, позволяющим при помощи двадцати букв прийти к разглашению плана творения всех вещей. К слову, книга Зогар объясняет происхождение зла через ограничения в движении божественного по стволу древа.
Колыбелью алхимии во многих ее аспектах является город Александрия, где в условиях смешения народов, культур и воззрений породились новые формы мышления. Эллинизм, восточные религии, гностицизм, неоплатонизм, каббала – понятия, составившие генеалогическое древо алхимического учения. Образом, вобравшим в себе мифических носителей знания, стал Гермес Трисмегист: он – и Тот, и Гермес, и Моисей. Именно через него людям явлена Изумрудная Скрижаль, чей текст, тем не менее, датируется ранним средневековьем – примерно VII в. н.э., получила распространение в кругах последователей герметизма, доктрины, воспитывающей уверенность в необходимости истолковать тайнопись мира. Герменевтика такого рода описывается в «Книге о Святой Троице» от 1415 года: естественное толкование, сверхъестественное, божественное и человеческое. (Также книга знакомит с великим деланием в понятиях христианской мифологии, позже наследуя эти образы алхимическим трактатам следующих эпох, например, «розарию философов», где сад роз – метафора собрания мудрых афоризмов, напоминающих о герметичности их языка.)
Египетские мифы, осевшие среди иных циркулирующих по эллинистическому ближнему Востоку идей, закрепили восприятие иероглифов как носителей знания, разворачивающегося во всей полноте при верном подходе к иероглифу как к ребусу. Работа Гораполлона в V в. н.э. только укрепила данное отношение, выдав метод для понимания части из них, но только в их образном обличии. Недостаток послужил причиной для односторонней востребованности, впоследствии воплощенной в наборе эмблем.
Дуализм внутреннего и внешнего или светлого и темного толкал на постулирование необходимости пройти путь, разрешающий напряжение. Для гностиков, творческая сила требует раскрытия в исцелении мирового организма преодолев все стадии небесных светил, отнесенных в пары с металлами от чистого до низкого, грязного покрывала души. Солнце – золото, Луна – серебро, Меркурий – ртуть, Венера – медь, Юпитер – олово, Сатурн – свинец.
Творческая способность воображения именуется Парацельсом внутренней звездой, она – интегрирующая сила, стремящаяся к эйдосу. Фантазия – источник иллюзий, теневого подобия видимого мира.
Идея гностической световой искры, стремящейся из темного мира к божественному познанию, отражается в образе протестантской души, самостоятельно борющейся за спасение.