Данный цикл будет посвящен стратегической концепции отечественного флота в период от создания Страны Советов и до Великой Отечественной. Сравнивая его с ранее опубликованной на Сат-Сат серией SCHAM!, я намеренно не говорю о принятых командованием красных ВМС решениях ни как о винах, ни как о фейлах. Одна из основных целей серии – это как раз посмотреть какая оценка в итоге возобладает среди читателей. За сим завершаем всю предварительную лирику и, так сказать, отчаливаем…
Аж в первую половину XIX столетия! Да-да! Именно отсюда нужно начинать в части, посвящённой предтечам стратегической концепции ВМФ СССР в 1920-х – 1930-х – и я постараюсь объяснить почему. Итак, годы – примерно 1840-е. Что можно сказать о нашем флоте? А то, что он безоговорочно входит в число сильнейших в мире – собственно, он третий по силе после флотов Англии и Франции. И, что тоже немаловажно, следующие по морскому могуществу государства: Испания, США, Швеция, Турция, Нидерланды отстают весьма и весьма значительно. Причём речь идёт и о числе судов, особенно линкоров, и об обученности и подготовке личного состава. Вполне состоялась отечественная флотоводческая школа – и имя Ушакова было менее известно в Европе, чем имя Нельсона, только в виду того, что победы последнего оказали большее влияние на общеевропейскую историю – похоронив планы Наполеона по вторжению на Британские острова, чем победы первого. Да и пиарить своих англосаксы всегда умели и умеют. В действительности степень их новаторства в военно-морском деле равнозначна. А ещё были победитель при Чесме Спиридов, триумфатор Калиакрии Сенявин, в Наваринском сражении 1827 года блестяще проявили себя Лазарев и Нахимов. В начале столетия гремят по миру имена русских моряков-исследователей, наш флот организует целый ряд кругосветных экспедиций, в 1820 году русские моряки совершают, пожалуй, последнее из великих географических открытий – 16 января экспедиция во главе с Беллинсгаузеном и Лазаревым обнаруживает последний из континентов Земли – Антарктиду. К слову, на практически противоположном от России конце планеты.
Это адмиралы и офицеры – а что рядовой состав? Рекрутская система, в целом имевшая много недостатков, была чрезвычайно удобна для флота. 25 лет непрерывной службы! Ни один флот мира, кроме, пожалуй, британского не мог похвастать столь же опытными матросами. Уже Крымская война покажет весьма высокие качества русских комендоров, да и представителей многих других морских специальностей. Боевая мощь тоже внушала уважение – как уже было сказано, численно наш флот был третьим, но давайте внесём немного конкретики. В те самые 1840-е на Чёрном море Империя располагала 14 линкорами и 6 фрегатами, не считая более мелких судов, а на Балтийском – 26 линкорами и 9 фрегатами. Наконец, но это тоже весьма немаловажная деталь – у флота была прекрасная репутация, что и не удивительно – он был стабильно силён, кроме весьма кратких периодов упадка – один между царствованиями Петра I и Анны Иоанновны и другой во второй половине царствования Александра I, а главное – почти не терпел поражений. Кроме морских битв при Фридрихсгаме и 2-й при Роченсальме в ходе Русско-Шведской войны 1788-1790 вспомнить то почти нечего – и даже в этой войне у русского флота все поражения вполне компенсировались одержанными в другое время победами.
Некоторые говорят о технической отсталости флота, но и эта претензия представляется не вполне справедливой. Первый военный пароходофрегат «Медея» появился в Великобритании в 1832 году, а в России уже 4 года спустя – в 1836 был спущен на воду пароходофрегат Богатырь с 28 орудиями. В силу ряда обстоятельств на нашем флоте был сделан стратегически неверный выбор в пользу колёсных, а не винтовых двигателей, но здесь тоже следует сделать поправку: Британское адмиралтейство точно установило истину о том, какой именно из двух типов является более эффективным только в 1842 году в ходе своего небезызвестного опыта с перетягиванием каната – и то это не означало даже и в Англии полного и немедленного отказа от колеса. Первый же в своём роде парусно-паровой 90 пушечный линкор Наполеон был построен во Франции по проекту выдающегося корабела Дюпюи де Лома только в 1850-м году – по большому счёту уже накануне Крымской войны. Почти не вызывает сомнений то, что если бы не война, то мы обзавелись бы таким судном на 4-5 лет позже, т. е. в районе 1855 года. Собственно, в России подобные проекты предлагались в ходе боевых действий, но по понятным причинам в этих условиях были уже труднореализуемы. Резюмируя, наш флот в эпоху Империи никогда не был столь же силён, относительно ведущих флотов мира, как тогда – ни до, ни после.
Изображенная выше чрезвычайно благостная картина вызывает (в том числе вызывала и у современников) чувство законной гордости – вот только, если мы смотрим из 1840-х, очень скоро Русский императорский флот ожидает крупнейшая катастрофа за всю его историю. В чем же дело? Попробуем разобраться. Первая причина лежит на поверхности. Да, наш ВМФ был третьим по могуществу – но сражаться ему пришлось с двумя первыми, причём одновременно. Не вдаваясь в причины Крымской войны, а так же в надежды и провалы нашей дипломатии, просто отметим это как факт. Но есть и ещё кое-что. Первое: наш флот – разобщённый. Причём разобщённый неустранимо. Так повелела Её Величество География – и ничего тут не попишешь. Возьмём в качестве примера Британию. Да, у неё есть масса колоний и баз по всей планете, который нуждаются в определённых флотских силах, но, во всяком случае, те эскадры, который находятся в её собственных водах, а это всегда была самая крупная и боеспособная часть флота, могут легко и беспрепятственно объединиться в самый короткий срок. Естественных преград нет. У Франции существуют два оперативных направления – Атлантика с базой в Бресте, а так же Средиземное море – с базами в Марселе и Тулоне, но и они за исключением варианта войны с Англией, способной перекрыть Гибралтар, достаточно легко могут поддерживать между собой связь и по необходимости объединиться. То же касается и судов, находящиеся в появившихся в это время в распоряжении французов портах Алжира. А вот Балтфлот и Черноморский флот даже без противодействия противника объединить довольно сложно.
Во-вторых, оба наших флота (о других оперативных участках на Севере и на Дальнем Востоке я и не говорю – там свои особенные сложности, но в описываемый период времени в соответствующих районах находился минимум сил, которые статуса флота справедливо не имели) – это запираемые флоты. Запереть все порты островной Англии – невероятно сложная задача, то же касается многочисленных портов США, тем более после того, как страна дошла до Тихого океана. Задача запереть французский флот в своих базах выполнимая, это доказали британцы в ходе Наполеоники, но крайне сложная – даже для самого могучего флота Владычицы морей. То здесь, то там возникали «дырки» и прорывы, которые приходилось латать в сражениях разной степени интенсивности: в сущности Трафальгар – величайшее из них. А вот наши флоты могут быть отрезаны очень легко – причём сразу в двух вариантах. Первый – более простой и вообще не требующий никаких особенных усилий от нашего противника – это вариант с оставлением нам акваторий Балтики и Черного моря – по линии проливов. В случае с Чёрным морем едва ли стоит останавливаться на этом подробнее – тема Проливов, их важности и нашей политики в их отношении и так слишком известная. В случае с Балтикой ситуация отличается только большим миролюбием по отношению к нам Дании и её относительной слабостью – сама по себе она никогда не пыталась перекрыть нам Зунд. Но никто не мешает тем же англичанам разместить мощные силы блокады по ту сторону пролива. При том, что самое узкое место имеет ширину всего то 5 километров, продвижение в развёрнутом строю даже для парусных линкоров там невозможно, а выходящие по одному суда успешно расстреливались бы противником. Та же история с Большим и Малым Бельтом – первый чуть шире, второй – чуть уже.
А есть и другой вариант – при котором нам не оставляют даже «наших» морей. На Чёрном море для этого требуется блокада/взятие Крыма с Севастополем, а так же блокада Одессы и Николаева. Других крупных портов в то время у нас на Чёрном море не было. Позднее, по мере развития таких городов, как Новороссийск, Сочи, Батуми задача для врага существенно усложнилась и стала малореальной. А вот на Балтике всё по-прежнему исключительно в руках географии. Вход в Финский залив имеет ширину в 70 километров – для крупного флота вполне пригодный для надёжного запечатывания участок. При этом блокируется не только Кронштадт и Санкт-Петербург, но и Нарва и Таллинн. Не случайно уже позже – в конце XIX века, стремясь выйти из естественной западни, Империя вложит огромные средства в строительство военного пора в Либаве. А можно было подойти и вовсе к самому Котлину, оставив Балтфлоту только Маркизову лужу…
Собственно, именно так и произошло в действительности. В 1854 году с очищением ото льда Балтики союзный англо-французский флот заблокировал наши суда в Кронштадте – главной базе флота, а так же в Свеаборге. И, как и на Чёрном море, в силу ряда причин наши суда на открытый бой с врагом не пошли. Только если в Крыму, ввиду вражеского десанта это привело к разоружению в пользу сухопутного фронта, а затем и самозатоплению эскадры линкоров, то на Балтике всё сложилось несколько менее драматично.
Однако, как на юге, так и на севере, ключевым фактором, не дававшим противнику подойти с моря вплотную к Севастополю и к Кронштадту с Санкт-Петербургом соответственно, а затем приступить к их бомбардировке, оказались не корабли, а форты. Так, в ходе первой бомбардировки Севастополя с суши 5 октября 1854, флот союзников также попытался подойти и принять в ней участие, но был отражён огнём из крепостей. Уже в 1855 году, после взятия Севастополя, огонь укреплений у Николаева привёл союзников к отказу от мысли о его взятии.
С другой стороны укрепления тоже не были панацеей. Во-первых, это было ясно видно из такого эпизода войны, как взятие Бомарзунда. А во-вторых, что даже важнее, 5 октября 1855 года крепость Кинбурна – не самая новая и сильная, но всё же, казалось бы, довольно крепкая, была расстреляна с моря тремя небольшими судами с весьма скромным числом орудий даже и на троих. Вот только сами они оказались для артиллерии Кинбурнской крепости абсолютно неуязвимыми. Первые броненосцы, или скорее ещё броненосные баржи – они едва ли могли самостоятельно ходить в море, но всё равно их именам суждено было войти в историю: Лав, Тоннант и Девастасьон. Расстрел крепости продолжался два часа. К 11.30 вся артиллерия юго-западного вала была выведена из строя. Загорелись артиллерийские казармы. Тушить пожар под таким плотным огнём было невозможно, и пламя быстро охватило все строения. Гарнизон капитулировал. А в морских вооружениях произошла революция. Революция, которая очень быстро обесценила всё, что было накоплено ведущими морскими державами ранее. И вот здесь уже очень большую роль действительно стала играть разница промышленных потенциалов. Англия вновь начала почти с нуля соперничать с Францией – и вновь, пусть и с неприятно небольшим для лордов Адмиралтейства, отрывом шла впереди до самого 1871 года, когда французам резко стало не до этой гонки. В самом скором времени в состязание, пусть и в своём специфическом стиле и без особенных претензий включатся США. Три страны перечисленные чуть выше – три крупнейших на тот момент времени индустрии.
А что же мы? Окончание Крымской войны во-первых застало нас по сути без Черноморского флота – он был разгромлен, а затем по условиям Парижского мира и вовсе запрещён. Балтфлот уцелел, но стремительно терял ценность. А вот риски оставались – отношения и с англичанами, и с французами были по-прежнему достаточно напряжёнными: продолжала разворачиваться в Центральной Азии Большая игра, в 1863-1864 прогремело новое Польское восстание. Существовал и риск вовлечение стран Европы в Гражданскую войну в США, причём мы в этом случае наверняка оказались бы с Англией и Францией по разные стороны баррикад. Всё это требовало от нас предпринять срочные меры во избежание повторения, или даже усугубления ситуации периода Крыма. Не стоит забывать и того, что страна в это время проводила масштабнейшие внутренние преобразования, буквально вылезала из феодальной кожи, чтобы уже в полной мере стать в общий ряд с крупными капиталистическими странами. И реформы эти требовали денег. Больших денег. Да и сама прошедшая война была разорительной. Иными словами, мы не могли себе позволить широких трат на воссоздание флота. Собственно, встал вопрос – а насколько он вообще нам в новых условиях нужен? Задачи, для которых его некогда создавал и пестовал Петр, были решены: и шведы на Балтике, и османы на Чёрном море не представляли для Российской империи существенной угрозы, а в случае необходимости довольно легко могли быть побеждены исключительно сухопутными средствами. Заморских колоний у Империи, если не считать Аляски, не было. Сама возможность гонки вооружения с англичанами или французами представлялась более чем сомнительной, а нам, строго говоря, нужно было добиваться паритета с ними обоими сразу – что совершенно уже нереально. Развитие путей сообщения внутри страны – в частности железных дорог, делало едва ли возможной ситуацию, когда противник мог осуществлять более быстрые и масштабные перевозки морем из своих метрополий, чем мы из губерний Центральной России. Так может и не нужно заниматься восстановлением флота? Да, лишиться его – это серьёзно утратить престиж, но об этом стоило думать до Крыма, а теперь что махать кулаками после драки?
И всё же нет. Было кое-что ещё. Страх. Частично обоснованный, а частично эмоциональный, фантомный, но весьма сильный. Страх того, что Петербург повторит судьбу Копенгагена. В 1807 году британский флот превентивно и без объявления войны – что для тех времен было просто сенсационно, начал обстрел столицы Дании после её отказа – из соображений национальной чести и под давлением со стороны Наполеона, от также беспрецедентного требования англичан – сдачи на время до окончания войны (в которой датчане не участвовали и были нейтральной стороной) всех своих военных судов на хранение в Англию. Со 2 по 5 сентября 1807 английский флот осуществлял артиллерийский обстрел датской столицы: 5000 залпов в первую ночь, 2000 залпов во вторую ночь и 7000 — в третью. При этом погибло не менее 2000 гражданских жителей, было разрушено каждое третье здание. Уже 7 сентября датский генерал Пейман подписал акт капитуляции, по которому Копенгаген и остатки изрешеченного обстрелом датского флота были переданы англичанам, а те обещали покинуть датские воды в течение шести недель. 21 сентября английский флот направился к родным берегам, уводя с собой конфискованные суда противника. Полная победа Британии. Полное унижение Дании. Но Дания – сравнительно небольшая, скромная страна. А что будет означать нечто подобное для Российской империи? Обстрел Зимнего, разрушение бомбическими орудиями Петропавловской крепости, пожар в Сенате, бегство царя из собственной столицы… полный апокалипсис!
Собственно, боялись этого и в Крымскую, но не случилось. Почему? Положим, в 1854 году силы флота союзников не имели радикального, подавляющего превосходства над Балтфлотом, но в 1855 была сосредоточена колоссальная эскадра в 69 только линкоров – в том числе парусно-паровых. А ведь если бы эта сила – причём уже после падения Севастополя и Керчи, произвела бы всё то, что я постарался в красках описать выше, то условия мира можно бы было диктовать совершенно иные – если не в духе мечтаний лорда Пальмерстона, то уж во всяком случае, куда суровее реальных. Почему этого не произошло? Лучше всех ответить на этот вопрос мог бы Борис Семёнович Якоби – изобретатель основных принципов морской мины современного типа.
Человек это весьма примечательный. Во-первых, родился он не в России. Мориц Герман Якоби – так его звали при рождении, появился на свет в городе Потсдаме в семье еврейского происхождения. Причём не простой – его отец Симон Якоби, был личным банкиром короля Пруссии Фридриха Вильгельма III. Не удивительно, что он смог дать своему чаду достойное образование – тот отучился сперва в Берлинском университете, а затем – в университете Гёттингена. Область интересов молодого Морица – физика. После того, как он некоторое время отработал архитектором в строительном департаменте Пруссии, тяга к науке берёт своё. В 1834 году наш герой переезжает в Кёнигсберг, где в университете в это время уже преподавал его младший брат Карл. И в этом же году он создаёт первый в мире практически применимый электродвигатель. Он отсылает свои чертежи в Парижскую Академию – там они находят признание и стремительно публикуются. А вот дальше – не вполне ясно. То ли на родине об изобретении мало кто узнал, то ли в дело вмешался тот самый еврейский фактор, но ни прусские частники, ни правительство не пытаются делать Якоби каких-либо предложений. Зато им интересуются русские. Работы Якоби были высоко оценены Струве и Шиллингом, и по их рекомендации Якоби уже в следующем 1835 году был приглашён на должность профессора в Дерптский университет на кафедру гражданской архитектуры. В этом же году Якоби публикует «Мемуар о применении электромагнетизма для движения машин», вызвавший большой интерес в академических кругах. С этого момента Якоби становится русским подданным – и им остаётся до конца жизни. Якоби навсегда переезжает в Россию, поселяется в Петербурге на Николаевской набережной, 1, принимает российское подданство и до скончания дней искренне служит новому отечеству, считает Россию своей второй родиной. Сам он об этом писал так:
Культурно-историческое значение и развитие наций оцениваются по достоинству того вклада, который каждая из них вносит в общую сокровищницу человеческой мысли и деятельности. Поэтому я обращаюсь с чувством удовлетворенного сознания к своей тридцатисемилетней ученой деятельности, посвященной всецело стране, которую привык считать вторым отечеством, будучи связан с нею не только долгом подданства и тесными узами семьи, но и личными чувствами гражданина. Я горжусь этой деятельностью потому, что она, оказавшись плодотворной в общем интересе всего человечества, вместе с тем принесла непосредственную и существенную пользу России...
Якоби действительно был талантливым и плодотворным ученым – он изобретёт ещё много чего, станет в 1847 году академиком нашей Академии наук, а в 1864 году за заслуги перед Российской Империей ему будет пожаловано потомственное дворянство… но давайте вернёмся к военной теме. В первую очередь Якоби интересует электротехника. В числе прочего он изобретает гальванопластинку – и именно она станет основой в гальваноударной морской мине. Здесь, к слову, перед нами классический пример забытого отечественного успеха. Впрочем, не удивительно – если заглянуть в справочники, то создателями морской мины обыкновенно указываются американцы. Последнее — неверно со всех точек зрения, но мнение это чрезвычайно распространено. Как уже было сказано, пиарить своих англосаксы умеют. В реальности если рассматривать морскую мину в самом общем виде – как некий механизм, позволяющий подрывать на воде вражеские суда, то её, как и много других замечательных вещей, изобрели китайцы – о ней говорится ещё в трактатах XV века. Правда, мина была не морская, а речная, но это не суть важно. Что такое была эта мина? Запаянная коробка или бочонок с порохом, снабженный колесцовым механизмом – примерно как на старых европейских пистолетах, а так же верёвкой, чтобы резким рывком из засады на берегу привести мину в действие. Судя по тому, что о нём скоро забыли, оружие было не особенно эффективным – кого-то непременно замечали: или мину в речке, или сапёра-взрывника на суше. В Европе проекты стали подаваться с середины XVI века – все как один или вовсе нерабочие, или трудно реализуемые. Следующий шаг был за Штатами – в ходе Войны за независимость они действительно создали и «первую боевую подводную лодку», и «первую морскую мину». Вот только что это были за лодка и мина! Изобретатель Давид Бушнель – он же создал и знаменитую субмарину «Черепаха» — так же как и с ней может, конечно, считаться условным первопроходцем, но в действительности его творения, может и вынуждено, ввиду нехватки времени и средств, были крайне примитивны. Итак, мина Бушнеля. Она представляла собой загерметизированную бочку с порохом, которая плыла в направлении противника, а её ударный замок взрывался при столкновении с судном Т. е. новое по сравнению с китайцами – только ударный механизм. В остальном всё даже хуже. Китайская мина, судя по всему, как-то крепилась на реке. Мина Бушнеля уходила в море в свободное плавание. Вероятность её попадания в судно врага была ничтожной – это могло произойти практически только случайно, а если учесть, что враг после первого же подрыва внимательно следил бы за всеми такими свободно плавающими бочками, то и вовсе эту вероятность следует признать равной нулю. Можно догадаться, что в реальности потопленных судов на счету у этого чудо-оружия нет.
У нас в 1812 году инженер Павел Шиллинг – к слову, один из тех, кто в будущем заинтересуется Якоби и пригласит его в Россию, разработал электрический взрыватель подводной мины. И не просто разработал, а произвел подрыв заряда на дне Невы при помощи изолированных проводов и небольшого источника тока. Однако военные поначалу не обратили внимания на это изобретение. Что, в общем, не удивительно – страна вовсю готовилась к важнейшей войне на суше – вот-вот нам предстояло встречать Бонапарта. Не до смутных морских прожектов. Так бы оно и забылось, если бы уже после войны проектом не заинтересовался Карл Андреевич Шильдер. Это был опытный боевой офицер-сапёр, начавший ещё при Аустерлице, имевший определённые связи при дворе – в 1826 он был назначен и некоторое время исправлял должность командующего лейб-гвардии сапёрного батальона. Участвовал в Турецкой кампании, затем – в подавлении польского восстания. Одним словом, заслуженный человек.
И вот он загорается идеей Шиллинга. Тот в 1835 привозит в Россию Якоби – а сам, к сожалению, умирает два года спустя в 1837. Но работа не прекращается. Планов громадье! Например Шильдер ещё в 1834 не только спроектировал, но и построил подводную лодку, которая могла… запускать ракеты из подводного положения! И даже проделал это в присутствие императора Николая I!
Те, кто быстро представил современный запуск Гранита, или даже Булавы, конечно, далеки от истины. Но проект всё равно был революционным. И секретным. Настолько, что, например, сын Шильдера смог узнать об изобретении отца сугубо случайно даже в конце 1870-х, т. е. более чем 40 лет спустя после постройки. Всем любопытным предлагаю найти и прочитать отдельно, а мы — назад к минам.
Изначально мина нужна была именно для лодки, но довольно скоро проект изменился. Якоби приспособил свою гальванопластинку в качестве боевого механизма – и создал гальваноударную мину. Она была похожа на бочонок с торчавшим вверх железным штырем. Стоило тронуть этот штырь, как мина взрывалась. Источник тока находился на берегу и соединялся с миной проводом. Благодаря этому его можно было отключить, и мина становилась безопасной. Параллельно – тоже под руководством Шильдера – шёл ещё один сходный проект, причём новации из одного незамедлительно перебрасывались в другой и наоборот. В конечном счете, к рубежу 1840-х – 1850-х. Образец Шильдера и его конкурента Нобеля (нет, не того самого, в честь которого названа премия и который изобрел динамита, а… его отца) пошли на испытания, по итогам которых в 1852 году победил образец Шильдера-Якоби. Не менее важным изобретением наряду с гальваноударным механизмом была система крепления мины с сохранением её плавучести – т. е. двухчастная мина из собственно мины и её якоря.
В общем, изобретение оценили по достоинству, однако бюрократическая машина Империи вращалась медленно. К началу Крымской войны произвели их очень ограниченное число. Уже после её начала 27 января 1854 г., когда стало ясно, что союзные силы вот-вот покажутся на Балтике, Б.С. Якоби получает Высочайшее повеление - «... приступить немедленно и секретно ... к приготовлению мин для постановки». В начале февраля Морской ученый комитет рассмотрел и одобрил представленную Б.С. Якоби схему минных заграждений на кронштадтских рейдах. При этом выяснилось, что наличного запаса гальванических мин явно недостаточно и Э. Нобелю срочно выдается заказ «на изготовление 400 мин его конструкции». Таким образом, в обороне Кронштадта во время Крымской войны использовались мины двух изобретателей - Якоби и Нобеля. Первое заграждение из 105 мин Якоби было выставлено в конце апреля 1854 г. между фортами «Александр I» и «Павел I». Кабель к гальванической батарее вывели на форт «Павел I». Вскоре еще 60 мин перекрыли проход между фортами «Петр I» и «Кроншлот». Кабель от них вывели на стенку Купеческой гавани. Оба заграждения надежно прикрывались артиллерией фортов, став первой в истории минно-артиллерийской позицией протяженностью 550 м.
Из-за малой массы пороха в минах ни один из подорвавшихся на них кораблей – а их было четыре за время войны, потоплен не был. Однако именно сочетание мин и орудий фортов привело к тому ,что союзники отказались от мысли даже попытаться прорваться далее рубежа Котлина и «копенгагировать» Санкт-Петербург. Причём в качестве объяснения командующий эскадрой адмирал Ч. Непир докладывал британскому Адмиралтейству именно о «сильной защите подходов к Кронштадту адскими машинами».
Этот опыт Крымской войны лёг в основу стратегии защиты собственных берегов, которая стала генеральной линией для всего нашего флота в первые два с половиной послевоенных десятилетия. Оборона ключевых баз с опорой на минно-артиллерийские позиции. Параллельно предполагалось активное рейдерство на коммуникациях Владычицы морей силами на скорую руку вооруженных судов Доброфлота. Но если второе отдавало явной авантюрой – ввиду отсутствия у России угольных баз и станций в мировом океане, то первое было более чем реальным. В 1867 году Россия продала Русскую Америку – Аляску – последнюю территорию Империи, куда было невозможно добраться исключительно сухим путём. А два года спустя адмирал Попов начал проектировать свои круглые броненосцы-поповки – абсолютно немореходные, но превосходные в качестве средства защиты своих побережий. На долгое время именно минно-артиллерийская позиция и средства её поддержки стали ключевыми для ВМФ Российской Империи.
Что было дальше – в следующей части.