Константин Федорович Чухланцев родился 26 июня 1918 года в селе Чекалка Сарапульского района Удмуртии. В 1928 году с отцом переехал в город Ижевск. В 1932 году окончил 6 классов начальной школы и в августе 1932 года поступил в 14 лет на работу в Оружейный завод в штыковую мастерскую № 27 курьером. Одновременно учился играть на трубе в духовом оркестре. В 1933 году перешел слесарем-отдельщиком. В Ижевске жил и работал в цехе 26-28, на Оружейной фабрике «Динамо». В 1939 году весной переехал с отцом в Можгу. Поступил на работу на завод «Дубитель» слесарем, а в октябре 1939 года взяли в армию в 308-й стрелковый полк, который формировался в городе Можге, в музвзвод музыкантом, т.к. выучился в Ижевске. Играл в парке, летнем саду имени Горького, ресторане и сезон в цирке 1938-1939 г.г.
В первой половине июня месяца 1941 года выехали на запад на тактические занятия, а прибыли на фронт в Прибалтику. 308-й стрелковый полк был в составе 98-й стрелковой дивизии 22-й армии...
ПОСЛЕДНИЙ мой бой был 17 июля 1941 года. Здесь меня осколком мины ранило в плечо. Медики в госпитале обработали рану, переодели в синий халат. А утром мы узнали, что находимся в окружении. Пытались прорваться к своим, но было уже поздно. Немцы окружили госпиталь, приказали поднять руки. А я не могу — руки-то в бинтах...
Осенью 1941 года мы оказались в лагере для военнопленных Сувалки. Это была открытая песчаная местность. Чтобы укрыться от непогоды, пленные копали себе (кто ложкой, кто крышкой от котелка) в земле что-то наподобие норы. Копали сначала горловину (вход), чтобы пролезть, а там разрабатывали вширь и вглубь, человека на два-три. Каждое утро из этих ямок вытаскивали умерших за ночь и тех, кто не мог вылезть сам. Последних добивали и сбрасывали в кучу, а затем закапывали во рву. Это была страшная картина. Некоторые были еще живые, беззвучно шевелили губами, а голоса уже не было. Закапывали и их.
Питание в лагере было уж*сное: кусочек хлеба с опилками и чай, заваренный травой. Этот кусочек хлеба мы жевали часами, смачивая слюной, так как проглотить сразу его было невозможно. Всю зелень, какая росла в лагере, съели пленные, но голод продолжал донимать.
С каждым днем силы покидали меня. Чувствовал, что скоро конец, а выхода никакого. Бежать невозможно, так как сил нет совсем. Оставалось одно: броситься на колючую проволоку и быть расстрелянным. И в то же время очень хотелось жить. Однажды, совсем обессилев, я не смог выбраться из своей норы-ямки. Меня вытащили, избили отрезком шланга и бросили возле колючего ограждения вместе с мертвыми. Там и нашли меня товарищи, отпоили водой, наложили повязки, сделанные из нательных рубах.
Только благодаря товарищам стал я поправляться. Снова появилась надежда, что выживу. До конца жизни буду я благодарен моим спасителям, ведь они тогда рисковали жизнью. Позже меня отправили в другой лагерь, в Германию. Остались ли живы или погибли эти товарищи, узнать так и не удалось.
Годы плена — страшные годы моей жизни. Это было время испытаний. О нем страшно вспоминать даже во сне, но и забыть невозможно.
...1944 год заметно отличался от 1941-го. Немец был уже не такой самоуверенный и наглый. Изменилось его отношение к нам.
Труд военнопленных и русских, угнанных в Германию, использовался повсеместно. Я с группой других военнопленных работал у немецкого бауэра (помещика). Утром 1 мая нас выгнали перебирать картофель в сарае. Непроизвольно возник разговор о том, что Москва в этот день празднует день солидарности, люди там радуются, поют, наверное, песни. А если и нам отметить этот праздник? Рядом со мной сидел парнишка с Украины. Он тихонько запел: «Запрягайте, хлопцы, коней...» Я подпел ему. Запели и остальные. Потом затянули «Утро красит нежным цветом...»
Немцы-конвоиры всполошились. Они понимали, что поющие русские — это несломленная сила. Они прикладами выгнали нас из сарая, построили и начали искать зачинщика. Нашелся среди нас недобрый человек, указал на меня и на хлопца-украинца. Нас поставили у кирпичной стены. Напротив — солдат с оружием. Нас стали всячески обзывать и угрожать. Мы понимали, что они могут в любой момент убить нас. Но стрелять немцы все же не стали. Видимо, тяжелое положение гитлеровской армии на Восточном фронте заставило их обращаться с пленными более-менее сносно.
Иногда в лагерь приезжали вербовщики. Они уговаривали принять немецкое подданство, жениться на немках, принять их фамилии и пользоваться всеми преимуществами, доступными немцам. В этих случаях они забывали о «чистокровной» арийской расе и о своей «голубой» крови.
... Фронт приближался, и пленных уводили все дальше вглубь Германии. В один из таких переходов я решил бежать. Это была единственная возможность остаться в живых. Если, конечно, побег удастся.
В сумерках наша колонна проходила по улице какой-то деревни. Впереди меня шел немец с автоматом. Увидев приоткрытые ворота, я сделал большой прыжок и оказался во дворе. Забежал в сарай и зарылся в снопы. Было тихо, выстрелов и шума не слышно. Все произошло внезапно и тихо. Отсидевшись в сарае часа два, уже ночью я вылез из укрытия, вышел через огороды в поле, подальше от жилья и людей. По дороге нашел турнепс, утолил голод.
Свобода... В первые ее часы я чувствовал себя богатырем, дышал полной грудью, от счастья хотелось петь. Но я понимал, что впереди еще много опасностей. Ведь я находился в Германии, кругом немецкое население. Как оно отнесется ко мне? Да и надо пробираться к линии фронта, к своим, снова встать в строй и бить фашистов.
Шел ночами. Днем отсиживался в хлебных сараях. Там можно было спрятаться и поесть зерен пшеницы или гороха. Фронт был все ближе, уже слышен грохот рвущихся снарядов.
Встречались мне и добрые люди, которые кормили меня и помогали, чем могли. В одной из деревень повстречал группу людей. Были тут русские, французы, поляки. Я примкнул к ним. Все знали, что Красная Армия уже совсем близко, ждали ее.
И утром услышали гул машин, увидели русских солдат. Все: и русские, и французы, и поляки — кричали «ура», от радости плакали. Солдаты показали нам дорогу, к контрольному пункту, и мы разношерстной толпой двинулись туда. Там нас разделили. Русские отправились в комендатуру. В одной из деревень встретили капитана, который, выслушав нас, велел найти хозяйство Зелинского. Оно занималось сбором и отправкой на Родину бродячего скота. Этим мы занимались до апреля 1945 года.
... В конце марта согласно приказу Сталина стали собирать всех освободившихся из лагерей, бежавших из плена на сборные пункты, чтобы после проверки отправить на фронт. Нам выдали новое обмундирование, сухой поек на три дня, боеприпасы. Кроме того, у меня была труба в футляре, которую я нашел в одном из разбитых немецких ресторанчиков. Заметив ее у меня, старшина поинтересовался, не музыкант ли я. Я ответил, что играю уже 10 лет. Тогда меня и других бывших музыкантов зачислили в музыкальный взвод штаба полка.
День Победы встретили в Померании, в городе Грауденц. В этот день копившаяся жажда победы выплеснулась наружу. Ликовали все: солдаты, офицеры, даже немецкое население.
... После Победы прошел еще год. Я ждал своей очереди на демобилизацию. Очень хотелось скорее увидеть мать, отца, знакомых. Нестерпимо хотелось домой.
В родную Можгу вернулся летом 1946 года. Тяжело описать встречу с родными и близкими, вдвойне тяжело от того, что встреча могла и не состояться: позади были долгие годы войны, уж*сы плена, но я остался жив!
Не забудутся страшные годы плена, где ты не был человеком, а лишь живым существом с № 5933 на куртке. У нас не было ни имени, ни фамилии ни в Невеле, ни в Полоцке, ни в Сувалках, только номер. За любую провинность (если можно назвать провинностью поднятую с земли картофелину) ждал расстрел.
Для чего я написал свои воспоминания? Чтобы люди знали, какие жертвы и бедствия несет война, и сделали все, чтобы, впредь она не повторилась. Наши мальчишки и девчонки понимают это, умеют чувствовать и сопереживать. В этом я убеждаюсь при каждой встрече с ними.
К. ЧУХЛАНЦЕВ (1991)
☆ ☆ ☆