Леонид Могилев. «Когда я вернусь… Либава». – СПб.: «Петербург – ХХI век», 2022. Редактор Г. Иоффе. Оформление А. Портнова. Фотографии Г. Юдина. Тираж 100 экз. Книга удостоена Первой премии Литературного конкурса имени Александра Прокофьева «Ладога» за 2022 год.
Леонид Могилев
«Как тридцать лет тому назад...» Поэзия
Не думал и не подозревал, что эту скромную книжечку ждет… Что ее ждет? Скажем просто – внимание.
Я мечтал о своем сборнике в городе Лиепае, работая на машиностроительном заводе и понемногу выпивая после собрания городского литобъединения при газете «Коммунист», а также по другим поводам и без них. Стихотворчество суровое ремесло. Лучше всего выпивалось на спасательной станции.
Ночной спасатель топит печь.
На щепках пламя голубое.
Работа кончена, сиречь,
Сезон купаний и любовей.
По побережию туман.
Все, что невидимо, – обман.
Но свет в окне «спасалки» желт.
Он вам поможет и спасет.
Ночной спасатель знает толк.
В чудесном бдении служебном.
Когда он ощущает ток
Созвездий жутких и волшебных.
По побережию туман.
А в нем проплешины – дома.
Их свет стекает из щелей
И застывает, словно клей.
Ночной писатель не у дел.
Его дела не состоялись.
Он чаю выпить захотел
И скучно думает: «Солярис».
По побережию туман.
Такие ночи, как тома,
Что с сотворения лежат,
И выдаче не подлежат.
Газета «Коммунист» охотно печатала мои стихи, а потом подоспел журнал «Родник» в Риге. Это была великая эпоха. Туда я отнес первые рассказы, и Андрей Левкин их напечатал, и попросил еще. Как печально, что его не стало, совсем недавно…
Потом Студия при Союзе писателей.
…Ты тучен, ну и, стало быть, здоров.
И мы стоим с распахнутыми ртами,
Любимые рогатыми скотами,
Познавшие науку подражать,
И мухи откровенные кружат.
Мы раскрываем рты и в них само
Стекает вожделенное дерьмо…
Это приходило предчувствие. Все было складно, гонорары оказались больше, чем зарплата на заводе. А потом и завод скончался, вместе со страной.
Скончался и Леспромхоз в Эстонии, где я трудился после, шесть лет механиком, и где писал рассказы. Стихи потихоньку уходили от меня. Я складывал их в папочку и стал посылать в разные журналы. Их печатали. Но проза оказалась увлекательней.
Было время затей и забав.
Нам хватало тепла и беспечности.
Но хрустят, как песок на зубах,
Беспечальные гранулы вечности.
Был тот странный предутренний свет –
Словно зелие пил приворотное.
У людей за фальшивыми окнами –
Голос есть, но обличия нет.
Спят бессонные души страниц,
Так что строчки на них не видны.
Надоедливый скрип половиц –
Злая музыка с той стороны.
Я своею страною согрет,
Словно сукою чистопородною.
Что моя нерушимая Родина?
То ли есть, то ли попросту нет…
Мы любовь почитали за страх.
Все же было в ней что-то от нежности.
Проступал на красивейших лбах
Генетический код безнадежности.
Страны не стало, а за несколько месяцев до этого, точнее, 9 мая 1991-го, я переехал в Ленинградскую область. К Ладоге. И здесь-то, работая в строительной бригаде, я дописывал тексты, которые потом станут этим самым сборником.
Нам бы роту с той войны,
Да кого-нибудь из СМЕРШа.
Мы судьбу своей страны
Не сломали б так потешно.
Шла бы рота по Москве
Основательно, толково.
Шли б купюры СКВ
Под солдатские подковы.
Справедлив и искушен,
Сквозь посты американцев
Впереди б Алехин шел,
Шел бы рядом с ним Таманцев.
Он бы маятник качал
И стрелял по-македонски.
В небо ясное печаль –
В Шереметьево подонки.
Вот вернется, не спеша,
К спец-району пребыванья
Коллективная душа
Роты, выполнив заданье.
И за ней, своим путем,
Миновав кордон ОМОНа
Голубой фургон, а в нем
Генеральные шпионы.
Молодые и в летах,
Наши долгие несчастья.
Только с кляпами во ртах
И веревкой на запястьях.
И по правилам игры
Скрипнет дверь волшебных ставен
В параллельные миры
Где их ждет товарищ Сталин.
Нам бы роту с той войны
В август тот и в тот октябрь.
Мы судьбу своей страны
Не позорили, хотя бы.
И еще такое.
Мы вернемся!
Отбомбившись по бывшим своим городам.
Мы вернемся!
По трупам врагов, что когда-то считали друзьями.
Мы вернемся!
К уснувшим на время балтийским портам,
Что, когда-то построив, постыдно оставили сами….
Это девяносто четвертый год. Получил плевки и насмешки.
Потом был десяток книг и еще книги… Я круглый год был на Ладоге. Только приходило свободное время, брал лодку в Назии, и вот они, протоки, канал, а то и в само озеро. Рыба…
Оно непростое. В ту зиму, когда я решил перебраться из поселка в город, провалился под лед, утопил ледобур, но выбрался. Это было непросто, Я был один в тот день и час. Помочь было некому, но Ладога отпустила меня. Так она прощалась и благословляла.
Стихи, напечатанные на пишущей машинке, лежали лет двадцать пять в столе. Пока не пришло откуда-то еще одно.
Это случилось первого января, поздно вечером.
Летит свинцовое перо
В глухой предутренний колодец.
И по обочине к метро
Ведет маршрутку инородец.
Первоянварская печаль…
Но есть монет еще немного.
Почти голландская эмаль –
Первоянварская дорога.
Мы не дождались Покрова –
В иных краях снега по крыши.
И женщина, едва жива,
Как птица Феникс, рядом дышит.
В дотошных праздничных руках
Еще живет иная дата.
Течет та самая река,
И ждет тот самый валидатор.
Кто-то там, наверху, тот, кто любит нас, включил передатчик. И тогда я решил, что нужна книга. Маленьким тиражом. Для знакомых и родственников. Старый товарищ, Гриша, помог мне в этом деле. Отправить ее на конкурс посоветовали коллеги в Союзе писателей. Вот так все и случилось.
Леонид Могилев
«Историк». Проза
В то время я уже почти дожил в Эстонии до печального девяносто первого года. Связь с городом Ригой не была потеряна. Мне заказали в одном маленьком издательстве, каких тогда появилось достаточно, научно-фантастические тексты. Потом они были выпущены маленькими книжечками большими тиражами и оказались в киоске Союзпечати города Ленинграда. Там одну из них купил Григорий Иоффе, тогда – главный редактор издательства «Экслибрис». Она называлась «Историк».
В рассказе летит космический аппарат, в далеком будущем, на поиски очень важной информации, «кащеевой иглы» для Вселенной. Все в будущем отлажено, оцифровано, складно. Никакого алкоголя. Искоренен. На корабле Историк. Тот, кто читает книги, мыслит, как нормальный человек, и так далее. Нужен по штатному расписанию. Начальники при виде его кривят рожи, общаются с ним с трудом. Историк находит информацию о браге и самогоне, собирает аппарат и потихоньку бухает в своем отсеке. Его за это… порицают. В конце концов, звездолет попадает в нужное время в нужное место, но экспедиция на грани краха. Нужно убираться, не получив результата. Тогда историк самовольно отправляется в модуле на планету, примерно похожую на Землю середины двадцатого века. Там получает то, что нужно, и отправляет информацию на корабль. Потом просит местных спецназовцев принести что-нибудь выпить. Говорит, что это забористо, и тут испепеляется. Переходит в другое пространство. Примерно так. Там Создатель беседует с ним и, чтобы не слушать просьбу о выпивке на собеседовании, отправляет его в новый мир, в чистое поле, где дымят трубами окраины какого-то города.
Григорию Аркадьевичу текст понравился, он предложил мне заехать в город Ленинград, получил согласие от меня на включение рассказа в сборник «Лавка миров» и выдал тут же гонорар. Значительную сумму. Дело было в Апраксином дворе и, кажется, мы выпили. Точно не помню. Это уже было начало девяносто первого. В сборнике я оказался вместе с Бредбери, Шекли и Азимовым. Однако…
А если бы ему в руки попалась другая моя книжечка, он прочел бы, как терпит аварию инопланетный космический корабль и инопланетянина находят тетки из женского заводского общежития. Они приносят его в комнату и возвращают к жизни. Он симпатичный, и одна из женщин взбирается на него и… Но тут в комнату врываются одновременно сотрудники спецназа ГРУ и инопланетяне… Дальше еще веселей. Интересно, попал бы этот текст в «Лавку миров»?
Потом оказалось, что у нас есть общие знакомые. И это было хорошо. На свое пятидесятилетие я пригласил Гришу с супругой в китайский ресторан на Сенной. Теперь думаю, куда пригласить на семидесятилетие. Оно уже скоро.
«Лавка миров». Сборник фантастики. – Л.: Ленинградский комитет литераторов, ЭТС «Экслибрис», 1991. Редактор Г.А. Иоффе. Художник Н.В. Миртов. Тираж 200 000 экз.