Моя первая русско-корейская киноповесть. Мечтала снять по ней фильм в главной роли с удивительным Чо Инсоном. Писатель Анатолий Андреевич Ким сказал, прочитав её: "Как ты смогла так точно понять чувства корейского мужчины?". А кто его знает как. А может, мечта снять фильм была настолько трепетной, что потому и смогла.
(в первой редакции «Часы-ромашки с застывшими стрелками»)
Посвящается моей киномечте
Часы, на которых остановилось время. Это ужасно, не правда ли?
Так остановилась и моя жизнь при встрече с ней. Как будто я прошлый остался навсегда здесь, на этих самых остановившихся стрелках.
А я, который сейчас? Есть ли я? Кто я? Куда я иду?
Я поседел за миг. Думаю, у некоторых в той ситуации остановилось бы сердце. Если бы оно было обычным. А моё, видимо, оказалось здоровее некой условно принятой нормы. И оно выжило. А голова стала белой. В тридцать семь-то лет, с моими завидными генами: моя мать в шестьдесят выглядела на сорок, отец казался немногим старше, и в неполные семьдесят лёгкий пепел нехотя касался его волос.
Она не сказала ни слова за всё время, что мы провели вместе. То есть не то чтобы вместе… Я ещё не сказал, что устроил великую мистификацию — собственное раздвоение личности? Один я стал её вернувшимся счастьем, другой я — её убийцей.
Убийцей… Убийцей… Я не хотел. Так вышло. Она говорила, что я гений. Это я-то. Звезда страны, достигший всех возможных потолков, снискавший столько любви поклонников. Мне из каждого угла кричали, что я гений. Так что я знал это и без неё.
Но она одна сказала мне ещё и то, что, оказывается, гении не достигают потолков. Они не достигают совершенства вообще никогда. И как же это прекрасно.
Что? «Сказала», «говорила»… Ну да. Мы всё-таки общались.
Девица, отдавившая мне ногу рано утром, в первый день съёмок, — я не увидел её лица, так быстро она промчалась мимо. Я запомнил лишь волосы цвета потемневшего от осени песка — и «дородность». Это очень подходящее для грубиянки слово, как я потом узнал, встречается только у русских и сравнимо с плодородной почвой, способной давать урожай снова и снова, не теряя своих минеральных богатств, и раньше в России считали красавицами именно таких женщин. Сейчас я бы сказал «слегка в теле». А в день знакомства…
— Это что за жирдяйка?
В съёмочный павильон вошла миниатюрная брюнетка — моя будущая партнёрша по фильму. Элегантная, знающая себе цену молодая женщина весьма приятной внешности. Ещё один участник фильма — и мой лучший друг — Ким Бон в недоумении посмотрел на меня, пока Алла — так звали партнёршу — шла прямо к нам, чтобы поприветствовать.
Я указал глазами на упитанную фигуру, двигавшуюся спиной с кучей одежды на руках. Ким Бон понял меня и засмеялся.
Тем временем Алла протянула руку, сказав «Хэллоу», и залопотала что-то на английском, который я понимал с неохотой. Не то чтобы я его не знал. В моих умственных закромах лежали килограммы накопленных знаний английского, китайского и чуть-чуть — японского, и я без особого труда мог бы их воспроизвести в случае подходящих для этого ролей. Но любые языки, кроме родного корейского, не восторгали меня, а скорее, превращали в вола, вынужденно тянущего плуг… Не попашешь — не поешь.
И если дело касалось общения, я притворялся, что иностранной речи не понимаю, и вообще, скажу прямо, во мне всегда в такие минуты закипало презрение. Именно закипало. Ехать в страну и не знать её языка разве не стыдно? Тем более в мою страну. Или все эти приезжие не учат мой язык, потому что считают нас, корейцев, людьми третьего сорта? Да, именно такие мысли приходят в мою голову в таких обстоятельствах, и даже красота будущей партнёрши не спасла ситуацию — я потерял к ней всякий интерес, предоставив другу широкое поле для действий. А его мгновенную увлечённость Аллой не заметил бы только безглазый или косой.
Упаси Боже, я не расист. Я просто не воспринимаю иностранцев всерьёз. Да. По причине, озвученной выше. Равно как и любую некорейскую культуру. Есть славная поговорка в России: «Где родился, там и сгодился». Совершенно согласен.
Я из вежливости улыбался, когда Алла, болтая с Ким Боном, обращала взгляд на меня, явно стремясь кого-то из нас очаровать. Я не очень разбираюсь в женских чарах… И посмотрел сначала на друга, потом на его новую подругу, желая сделать выводы.
Ким Бон замер. Что его так потрясло? Жирдяйка, развешивая костюмы, смотрела прямо на нас. Я не мог не разделить изумления приятеля — огромные, в пол-лица, зелёные глаза толстушки очень шли её светлым, как высохшие стебли риса, волосам, собранным в длинный хвост, а лицо выглядело удивительно юным. Был бы я резчиком, тут же изваял бы его.
Нет, это был не лик ангела. Но эту красоту я бы назвал эталоном красоты другой планеты. Мне так трудно подобрать верное сравнение, ведь я не поэт. И я никогда прежде не встречал такие лица. Странное чувство, будто я на миг оказался то ли в давнем времени, то ли в другом измерении, где-то у планеты Маленького Принца, овладело мной.
Ким Бон говорил с Аллой моими устами. Я всё понимал.
— Какая упитанная!
Алле доставила удовольствие его реплика.
— Да, она неплохо кушает. Но не пытайтесь с ней заговорить, — добавила она, заметив, как резко переключилось внимание Ким Бона.
— Родной и единственный — русский, — проговорил мой приятель. — Понятно.
Алла призадумалась:
— Насчёт единственного… Трудно сказать. Не спрашивала.
— Как можно так не следить за собой?
Ким Бон сокрушался так искренне, что в единый миг разрушились все его великие планы в отношении красавицы, — и я не мог удержаться от смеха.
— На ней, к тому же, ни грамма косметических средств, — подлила масла в огонь Алла. — Маша!
Она громко позвала девушку, ничуть не смущаясь, что перепонки окружающих едва не лопнули. Интересно, всё-таки. Русские так же орут в своей стране или только за рубежом?
Маша, оставив аккуратно развешанную одежду, подошла к нам. Несмотря на ещё очень свежую неприязнь, я разглядел, что, действительно, девушка была очень юная, я бы не дал ей семнадцати. И пахло от неё каким-то незрелым мёдом. Я совершенно не знаю, как должен пахнуть незрелый мёд и есть ли такой вообще в природе, но сравнение подходило только это.
Алла обратилась к ней по-русски, и её тон был тоном строгого наставника. Толстушка встретилась с моим сухим презрительным взглядом. Да, я злопамятен. Наступить мне на ногу… Если б она ещё знала, кто я. Хотя Алла её едва ли посвятит. Но извиниться могла бы и на русском! Да, презираю таких. И сейчас эта девчонка, кажется, совсем забыла, что сотворила с моей конечностью, наступив на неё увесистой ножищей!
Да и в отношении Аллы — девица в наглом молчании лишь коротко кивала ей на все наставления и уже уходила, чтобы, видимо, все их исполнить, как Алла окликнула её:
— Маша, что это у тебя?
Молчание обернувшейся меня уже добивало. Алла подошла к ней и у нас на глазах отцепила приставшую к полной, вспотевшей от жары руке бирку.
Толстушка испытала не лучшие мгновения под наш общий смех, но ушла улыбнувшись.
***
Я любил её. Кажется, никогда я ещё не думал о женщине так часто, как о Ли Ён Чжи. Я позволял ей управлять мной, и, что скрывать, мне даже нравилось, когда она вила из меня веревки…
Но всё закончилось, как всегда, внезапно. Она предала ради славы. Избавилась от нашего ребёнка, даже не поставив меня в известность. А может, ребёнок был не моим?
Она просто его не хотела. Её не волновала моя слава, она сказала, что я вроде дерева, а она в моей тени. И во всех интервью вечно спрашивают её не о ней, а обо мне. Сколько это могло продолжаться?
Вот и закончилось. Но я был более чем раздавлен. Я считал, что с ней ушла какая-то хорошая часть меня. И я её до сих пор любил.
Может, с Ён Чжи стоит начать всё сначала?
И когда я только думал об этом, во мне закипала ненависть. Ей никогда не иметь славы больше моей. Ей никогда со мной не сравниться. И не только ей. Разве я не думал так же о Ким Боне? И даже о родителях, которые передали мне талант актёра по наследству?
Мне бы только добиться Оскара — а слухами об этом кишит весь корейский полуостров… Голливуд — как много в этом слове! И наполовину мы уже жили друг в друге. Контракт был подписан. Съёмки, куда приехала Алла со своей толстой помощницей, были последними в Корее. И я знал, что затем отправлюсь покорять сладчайшую вершину киноэвереста — Гол-ли-вуд…
***
Я снова уставился на эту картину. Мне нравилось путешествовать по ней. Это путешествие всегда имело магический эффект: мне снова хотелось жить, если почему-то не хотелось на тот момент; моё сердце забредало куда-то в подтекст полотна, а глаза согревались этой аквамариново-золотистой гаммой с оранжевым смехом, запахом лилий и сдержанно-загадочным шумом хвойного леса… Как много всего было в этом нарисованном неведомым М.Д. мире размером с тетрадный лист! Моё сердце словно возвращалось туда, где я был раньше, что делало меня самим собой. Возвращало мне меня, пусть ненадолго. Потом всё терялось в дремучих буднях, будто нечистый запутывал стёжки-дорожки… И вот я приезжал к родителям на какой-нибудь семейный праздник, побитый, с рычащей душой в новом тупике… И взгляд мой снова встречался с взглядом бирюзовой картины, на которую я специально якобы не обращал внимания, но она влекла меня, как чистый мир, о котором мечтают все, как родник, который напоит тебя целебной, обжигающе холодной водой… Но внутри меня сидел чёрный зверь, и он чуял этот бирюзово-аквамариновый исцеляющий магнит, и, как чёрт, которого толкают к святой реке, отчаянно кусался, царапался и избивал своих поводырей.
Сначала я старался успокоиться в кругу семьи, любившей меня. Хотя подчас ловил себя на мысли, что их любовь была чувством по контракту. Мне казалось, что меня родили только для того, чтобы вырастить знаменитость. Никак иначе. Даже мой младший брат не представлял для родителей такого интереса, как я, ведь в нём не оказалось необходимого им впечатляющего таланта. Они иногда обходились с ним, как с соседом, как со случайно зашедшим на семейный пир знакомым человеком, которому не откажешь. Юн Ди давно привык к такому отношению и не претендовал на большее. Я тоже был его культом.
Мама с глазу на глаз нередко делилась со мной мыслью, что детей в роддоме просто перепутали и в лице Юн Ди она воспитала чужого ребёнка.
Она подсела ко мне с этим и на сей раз. Но я, разбитый подлостью Ён Чжи, сказал довольно резко:
— Пусть всё решит ДНК-экспертиза, наконец. Долго ли тратить время и нервы на домыслы… Может, я дарю квартиры и кафе подкидышу.
Мама умолкла и побледнела. В дверях стоял Юн Ди.
Он перемялся с ноги на ногу, поскрёб руку и вышел. Мама, опомнившись, помчалась за ним — он с напуганными столь резким уходом женой и дочкой уже обувался.
— Юн Ди, сынок, куда же ты?
— Я не пропаду.
Он улыбнулся, и больше мы его не видели.
Итак, в семье тоже не было мира. Она возвращала мне меня — идола, которым я здесь был с рождения. Но это всё-таки был не я.
Брат ушёл, мама была поглощена своим отчаяньем, отец хлопнул дверью, рассердившись на мать… Дяди и тёти, растерянные, разошлись. Мама ни от кого не принимала утешений.
А я… Что я? Почему я должен отказываться от своих слов? Я, наверное, любил брата. Или не любил. Или… О Небо, это просто называется привязанностью. И разве в таком состоянии разберёшь, где любовь, а где — нет? Но я знал, что прав. Я прав.
Бирюза картины посмотрела на меня. Я отвёл взгляд.
Завтра съёмки. Надо подготовиться.
Продолжение следует...
#чоинсон
Друзья, если вам нравится моя русско-корейская киноповесть, ставьте лайк! А за подписку отдельное благословение и благодарность!
Продолжение истории читайте тут: