Отрывок из повести "Осколки", которую однажды допишу. Пока в виде отдельного рассказа
ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ
В подполе пахло октябрём, первыми заморозками. Краснобокие помидоры за стеклом трёхлитровых банок казались опавшими листьями, застывшими в лужах, под хрустким ледком. Ровными рядами стояли «закрутки» с вареньем и компотом. Когда до них добивал луч фонаря, ягоды вспыхивали и казались совсем свежими, будто только вчера с ветки. В дальнем углу, на свежеструганных берёзовых лагах, выстроились бутылки с самогонкой, наливками и домашним вином. Весь спектр цветов от мутно-белого до янтарно-желтого и пунцового.
Не доверяя магазинному алкоголю, Пётр предпочитал готовить спиртное самостоятельно, аки древний алхимик. Великое таинство сродни рыбалке, охоте и вслушиванию в утреннюю спевку птиц.
Соседи частенько просили угоститься самогоном его приготовления, но Пётр всегда отказывал.
– То, что гнал у себя дома, там же должно быть выпито, – говорил он раздосадованным мужичкам с блестящими взглядами.
Те понимающе кивали, но порой жаловались в милицию, де, Пётр Саныч торгует самогоном.
Милиционер, всегда один и тот же, дебелый детина Савка, приходил в дом к Скворцовым, спускался вслед за Петром в подпол и разглядывал в свете фонаря разномастные банки и бутылки.
– Знаешь ведь, что сам для себя делаю... – сообщал Пётр.
– Так ведь запрещено, – укоризненно мотал головой Савка, но каждый раз отступался, когда Скворцов говорил:
– Слово тебе даю, ни одна бутылка за ворота не уйдёт.
Савка помнил, как ребёнком выбегал встречать машину с вернувшимся соседом-фронтовиком Петром Скворцовым.
– Дядя Петя, а если опять война?
Скворцов, тогда молодой, крепкий, кудрявый, наклонился к нему и уверенно сказал:
– Не будет войны, слово тебе даю.
И войны не было. Слову Петра верил и участковый и прочие сельчане. Потому сейчас, рассматривая причудливо переливающееся, играющее на свету внутренним жаром содержимое бутылок, Савка по-детски улыбался.
– Может, вино? Дядя Петя?
Скворцов положил фонарь на полку, взял крайнюю бутылку с самогоном и молча начал подниматься по лестнице, в узкий лаз.
Намечалось семейное застолье. Ловко шинковали овощи жена Петра, Мария и простоволосые, в длиннополых льняных платьях дочери, а Санька, единственный сын, споро орудовал ножом, счищая кожуру с картошки. Каждую картофелину он держал бережно и даже как-то уважительно, помня о том, как сажали её, окучивали и копали.
– А почему он вино так не любит? – спросил у Саньки Савка, взяв со стола второй нож и принявшись помогать мальчику.
– Это с войны, – буркнул Санька.
Савка хоть и был другом семьи, родственником, пусть и бесконечно дальним, через десятое колено, рассказывать ему о прошлом отца Санька не спешил.
когда кастрюля с картошкой была начищена и передана женщинам, участковый вышел на крыльцо покурить. Санька – следом.
В семье Скворцовых никто не курил. Отец уверял, что даже Санькин дед, кудрявый, чернявый цыган Кузьма от подобной привычки себя уберёг. В неразумной, сопливой юности Санька пробовал курить с сельскими ребятами, стащив у Савки пачку папирос, но Пётр лишь хитро подмигнул, когда участковый поймал сорванцов и привёл мальчишку к отцу, держа за опухшее, покрасневшее ухо, словно нашкодившего щенка.
– Ничего, – говорил тогда Пётр, – у нас в семье никто не курит и ты не будешь. Попробовал? Понравилось?
Санька виновато мотал головой, дескать, нет, не понравилось.
– Ну, вот и всё...
Теперь же, отрешившись от предпраздничной суеты, мальчик наблюдал, как Савка достал из кармана пачку папирос и спичечный коробок, как долго жевал бумажную «гильзу». Наконец, участковый спросил:
– Это он после того случая на винзаводе не любит вино?
Санька кивнул.
– А ты откуда знаешь? – ревниво спросил он.
– Да так... Я когда был твоего возраста, дядя Петя рассказывал. И про винзавод, и про солдат.
Он зябко повёл плечами и оглянулся на избу, из которой доносился весёлый девичий смех.
– Такое не забудешь...
Савка помнил, как дядя Петя, не любивший
говорить о войне, однажды разоткровенничался и на вопрос о самом страшном воспоминании рассказал эту историю.
Всё случилось на излёте войны, в Германии. Шли ожесточённые бои и солдаты неделями не ели, не спали, были истощены настолько, что старшина медицинской службы Скворцов удивлялся – в чём только душа держится?
И вот – победа близка, уже трещит брусчатка немецких городов под гусеницами танков, а русские Ваньки да Петьки неумело кричат: «хэндэ хох, я тебе говорю!».
Завод располагался в неприметном городишке на просторах распухшего, отяжелевшего рейха. Когда союзники бомбили город, доставалось не только аэродрому, но и жилым кварталам. Несколько бомб прилетели в здание завода. Крышу и верхний ряд кирпичей массивного комплекса как корова языком слизала, внутри – запах гари, разбитые, раскуроченные устройства неизвестного назначения, блестевшие на солнце свежей, полированной медью.
И вино. Его было так много, что ворвавшиеся в здание солдаты оторопели. Багровая жидкость целиком скрывала их сапоги. Ещё чуть-чуть и в вине можно было плавать. И тонуть.
Скворцов ясно видел, как менялись лица солдат и прежде измождённые, они принимались зачерпывать вино. Ему показалось, что некоторые бойцы и впрямь решили искупаться и начали плюхаться в жидкость, но когда стоявший рядом красноармеец вдруг кулём свалился в мутную реку, Скворцов понял всё. Подбежал к бойцу, встряхнул того, кашляющего, захлёбывающегося вином. Кинулся к следующему.
В противоположном конце цеха уже кричали:
– Не пить! Не смейте!
Но куда там... Измотанные долгими месяцами беспрерывных боёв, солдаты черпали вино, пили и тут же падали в обморок от нервного изнеможения. Капли алкоголя было довольно, чтобы опьянить и лишить чувств здорового некогда человека.
Оскальзываясь и чертыхаясь, Пётр схватил за ворот гимнастёрки очередного бойца, ничком лежащего на винной глади. Перевернул, и сердце старшины зашлось от ужаса.
Он смотрел в широко раскрытые глаза утопленника. А из этих глаз по щеке катились красные капельки. Ещё один утопленник, за ним ещё.
Пётр видел, как один из солдат потянул из воды своего товарища и вдруг звонко закричал. Старшина знал обоих. Не раз вместе ходили они в рукопашную. Как же их зовут?.. Как же... Имена, звания – всё вылетело из головы, лишь дрожал в памяти страшный образ мертвеца с кроваво-красными винными слезами.
Потом они сидели на пригорке, поросшем первой весенней травкой и старшина крутил в руках протянутую ему самокрутку, даже не пытаясь закурить. Пальцы дрожали.
Солдаты-победители, прошедшие всю войну, убереженные Господом от пули и штыка, погибли глупо и страшно в каких-то двухстах километрах от цитадели врага. Что напишут в похоронках? «Пал смертью храбрых»? И эти кроваво-винные слёзы...
В избе, за спинами Савки и Саньки с грохотом разбилась какая-то массивная посудина, взвизгнули сёстры. Участковый перевёл взгляд на папиросу, которая дотлевала в его тонких, узловатых пальцах, потом на Саньку. А по сельской улице полз потрёпанный «газик», за ним, подскакивая на колдобинах «Москвич» городских родственников. Колёса то и дело скрывались в дождевых лужах, красных от палой листвы, но светлых от сорванного с облаков небесного отражения.
2015 г. (?)