Запел хор, зажгли свет, вышел священник и началась литургия. Успел. Осталось только поставить свечи. Одну всегда Спасителю в центре, одну иконе Христа на иконостасе, одну Пресвятой деве Марии, одну Матронушке, одну Николаю Чудотворцу, потом Святым Апостолам Петру и Павлу, ровно семь. Именно так и именно в такой последовательности, так уж сложилось годами. Где сложилось? Да нигде, в голове Михана. Пока он ставил свечи, отец Роман Боголюбов, красивый, высокий статный батюшка, очень похожий на актёра Станислава Любшина, с низким, необычайно колоритным, насыщенным, можно сказать оперным басом и седой бородой, спустился по мраморным ступеням из алтаря, и начал обход с дымящимся кадилом, освящая Храм и всех присутствующих. Это называется «каждение». Сладкий запах и дым ладана пьянил и наполнял лёгкостью. Обязательно поклониться, когда батюшка с кадилом подошёл к тебе, это закон. Сегодня все священники в голубых рясах. Это цвет небесный чистоты, значит сегодня Богородичный праздник, но какой? Суббота пятой седьмицы Великого поста, что она может означать?
Народу и места для исповеди скопилось море… Все стоят, ждут своей очереди, кто-то дочитывает молитвы и каноны, кто-то просто молча думает. Всё одно людей – не меньше тридцати человек и если даже на каждого потратить по три минуты, то уже полтора часа. Как там говорится? И первые станут последними, а последние первыми? Что ж, и тут надо прорываться, даже в церкви можно опоздать, не успеть, всю святость другие расхватают. Вот, наконец, выходит священник, который будет исповедовать. Он весь в чёрном, как и всегда, ведь это чёрный труд – пропускать через себя грехи людские. Кто у нас сегодня? Михан привстал на цыпочки и вытянулся, приподняв подбородок, чтобы увидеть над головами какой батюшка. О, да это отец Иоанн, его ни с кем не перепутаешь.
Самый старший из всех священников, лет ему около семидесяти. Очень высокий, худощавый, но мощный, как старый дуб, с длинными, но редкими и местами седыми волосами в районе лба, с залысинами. Волосы отец Иоанн собирает в косичку. Борода длинная, какая и должна быть у батюшки в его сане протоиерея, но тоже местами редковатая и повсеместно седеющая. Длинная чёрная ряса, строгий взгляд. Он вообще самый строгий из всех попов, самый требовательный, консервативных взглядов. Батюшка Иоанн всегда напоминал Мишке Ивана Грозного с картины «Иван Грозный убивает своего сына». Тот же хищный нос, взгляд злых чёрных глаз на выкате, кустистые насупленные брови и ввалившиеся щёки с торчащей, как кривой сарацинский меч, бородой. Всё это словно было списано с отца Иоанна.
Говорит батюшка Иоанн тихо, можно сказать неразборчиво бубнит. Понять можно только отдельные слова. Что на литургии, что на молебне, что на проповеди. Остальные попы читают громогласно, отчётливо, как иерихонские трубы, совсем не похоже на его тихий голос, изредка срывающийся на высокие нотки. Оно и понятно, сколько десятков лет Иоанн читает эти, одни и те же, слова. Видно, что он знает каждое наизусть, но всё-таки держит книгу, или папку с файлом и аккуратно вложенными молитвами. Вроде делает вид, что читает, а сам бубнит что-то под нос и из-под очков смотрит на толпу прихожан оценивающим взглядом под мохнатыми бровями. От этого его взгляда хочется встать по стойке смирно. И всё-таки, несмотря на весь свой строгий вид и патриархальный уклад, отец Иоанн очень добрый, он всегда всё прощает.
Смеющимся Мишка видит его только один раз в год, на Пасху. Отец Иоанн стоит в алтаре, вместе с другими священниками, издали видно только его часть, периодически выходит и провозглашает: «Христос Воскресе», а когда заходит обратно, то улыбается, смеётся, радуется. Всё остальное время в течении года он сух и скуп на общение.
Именно ему выпала участь выслушать первую в жизни Мишкину исповедь. Михан долго шёл к этому моменту, готовился, читал, что надо, да как. Оказалось, что на первой исповеди ты должен перечислить все свои грехи за всю прошедшую жизнь, если до этого не исповедовался и не причащался ни разу. Некоторые целые листы исписывают, а потом зачитывают перед священником. Как и каждому человеку, прошедшему девяностые, Мишке было много чего сказать первый раз. Ну а что тут такого, кто без греха пусть первый кинет камень… И вот досталось ему изливать душу самому отцу Иоанну. Михан никогда не забудет, как он говорил, перечислял грехи, коленки и руки тряслись, голос дрожал, а батюшка, до этого мерно качающий головой внезапно застыл, и его глаза стали увеличиваться в размерах и округляться от перечисляемого. Наверное, он надолго его запомнил. Такое не забывается…
- Ну Вы… на самом деле… искренне раскаиваетесь в совершённых грехах? – после напряжённой паузы только и смог выдавить из себя отец Иоанн в конце.
- Конечно… - Мишка хотел было по традиции брякнуть «без базара», да вовремя осёкся.
Он потом и ещё как-то раз опростоволосился перед батюшкой Иоанном. Толи с перепугу, толи от того что вчера вечером хватанул лишнего, он назвал его вместо батюшка – «бабушка». Да-да, к своему стыду оговорился, и так и сказал «бабушка Иоанн» и густо покраснел, как помидор. На что Иоанн строго взглянул из-под очков и тихо в своей манере пробурчал:
- Вот с причастием сегодня Вам точно надо повременить.
*****
Отец Иоанн по традиции тихо и неразборчиво прочитал молитву перед исповедью, в этот момент весь народ взял его в плотное кольцо, не пробьёшься, все произнесли свои имена. Началось. Вот в церкви вроде какой порядок? Первые идут дети, потом мужчины, потом женщины. Но нет, всё одно все лезут, не соблюдают, не пропускают. И вроде надо как-то по-другому, по-доброму, с терпением… Но всё равно эффект ожидания в толпе приводит к тому, что даже в чистилище людям трудно бороться со злобой на ближнего своего. Всем хочется, чтобы та женщина, которая что-то так долго рассказывает священнику поскорее закончила со своими грехами, чтобы тот мужчина не лез без очереди… А на крещение братья и сестры вообще чуть не затоптали Михана в истерии за Святой водой. Толпа, у неё своя психология, она не подчиняется людским законам, ты в ней перестаёшь быть индивидуальностью….
Первые исповедоваться проходят бабушки-служки, затем церковный хор, за ними подростки, отроки. Никто не спорит, это закономерно. А вот за этим… Ладно что разве не подерутся возле места для исповеди, и то хорошо. Нехорошо конечно, но стоять в толпе, когда кто-то начал кашлять и чихать, и того и гляди всех заразит, удовольствие не из приятных, тоже своего рода подвиг веры и терпения. Поэтому Мишка применяет военную хитрость. Он, расталкивая народ, пробирается в самое начало очереди, показывая всем свечку, мол идёт ставить. Ну чем тебе не Винни Пух и пчёлы? Прямо с обоих сторон лестницы в левый престол, где проходит исповедь стоят иконы Святых Апостолов Петра и Павла, Мишка ставит свечку у Петра, да так и остаётся, не уходит, делает вид, что занят: крестится, молится, главное, чтобы вокруг не возмущались, может не заметят?
Но к его счастью внимание всех занято бабушкой. Она еле ходит, пришла с ходунками и под ручку с внуком и дочерью очень медленно пытается подняться по мраморным ступеням наверх, на исповедь. Их вроде немного, всего пять, этих ступенек, а для бабушки как восхождение на Эверест. Минуты тянутся, а старушка всё идёт и идёт, еле переставляя ступни. Ей все хотят помочь, как-то ускорить…
- Молодой человек, а что, надо прямо всё про себя рассказывать? –услышал Мишка слева от себя вопрос, вздрогнул от неожиданности и обернулся.
Рядом с ним стояла и смотрела из-под опущенных больших очков женщина, лет под шестьдесят, далеко не худенькая, в синем бесформенном пуховике и берете. Лицо стандартное для советских женщин её возраста, крашенные в фиолетовый цвет «каштан» волосы спрятаны под беретом. Можно сказать, «среднестатистическая», похожая на миллионы таких же пенсионерок.
- Ну вообще, если ещё ни разу не исповедовались, то да. Вот потом, в следующий раз, уже проще, надо каяться только в том, что совершил с последней исповеди.
Женщина тяжело вздохнула, повесила голову и уныло побрела в сторону, испугалась, не решилась. Видимо не готова рассказывать всё… Внимание толпы было отвлечено то на одно, то на другое, что позволило Мишке под шумок «затесаться» в самое начало очереди на исповедь и тихонько ждать своего часа, шаг за шагом продвигаясь к ступенькам. Ну а что, ему то одна минута, а тут же все незнакомые…. Наверняка пришли раз в жизни и каждому надо подолгу, чтобы его выслушали, побеседовали, разъяснили, внушили. Ага, точно, вон мужичок с листочком, перечитывает, этот сто процентов минут десять будет читать, накопил грешков за всю жизнь, решил оптом, так сказать, очиститься. Вон женщина в косынке, на вид молодая, такие тоже известны, эти рассказывают дольше всего. Рассказывают и плачут, плачут и рассказывают…. Видать столько на них греха… стоять рядом страшно, что она там насовершала. Ну зачем же так грешить, чтобы по часу потом исповедоваться и рыдать? Может просто жить спокойно и не надо будет так мучиться угрызениями совести?
Мишка словно скользкий уж протиснулся и оказался первым у престола, его черёд сразу после очередной бабушки. Он демонстративно помог ей подняться и спуститься со ступенек, придерживая за руку, ну теперь точно никто не посмеет ничего сказать. Поклонился толпе, скрестив руки на груди, хотя в глазах людей читал только: «Быстрее, не задерживай!». Исповедь длилась не долго. Отец Иоанн знает его как облупленного, за неделю особо много не нагрешишь, да и не тянет… Священник накинул на голову специальную епитрахиль, всё, грехи отпущены, надо поцеловать крест и Евангелие, взять благословение. Кинув традиционную сотку в маленькую корзиночку на стульчике, слева от аналоя, Мишка налегке, почти вприпрыжку, чувствуя, как с него свалился многотонный груз, спускается вниз, можно сказать порхает. Ему теперь кажется, что вокруг всё светло, легко, он как будто набрался сил, выпил чудодейственного эликсира и на спине отросли крылья. И главное, ведь было безумное чувство голода, живот аж сводило спазмами, а теперь нет, всё прошло, как рукой сняло. Все стоящие в очереди смотрят с завистью на его сияющую физиономию.
Мишка вспомнил, как его старший двоюродный брат, Юрий Анатольевич, кандидат исторических наук, вхожий в научные теологические круги говорил ему:
- Запомни, священник на исповеди – он… ну как тебе пояснить… как кран. Ты его открываешь, чтобы вылить из себя всё тёмное, потому что у тебя самого такого крана нету и без него ты это сделать не в состоянии. А у святых отцов такая печальная участь – зло людское через себя пропускать, выслушивать всех, и никому отказать нельзя, хоть убийце, хоть маньяку… С другой стороны – беседовать с краном во время мытья, надеяться, что он тебе поможет лучше очиститься, научит как жить без греха – весьма сомнительная процедура.
Всё-таки как легко исповедоваться и причащаться с своём родном, Владимирском Соборе. Тебя все знают, ты всех знаешь. Вроде народу много, но незнакомые появляются только по большим праздникам, основная масса – постоянные прихожане, они уже примелькались, с ними здороваешься, знаешь все их повадки, они ведь каждый раз ведут себя одинаково.
Один мужик под пятьдесят, всегда в спортивном костюме, видимо из бывших «братков», приезжает на белом двухсотом Крузаке с номером "три топора". Он всегда покупает немыслимое количество самых дорогих свечей, ставит их перед всеми иконами, перед какими можно. Обычно даже места не хватает, и ему приходится ему просто класть остатки свечей у ступеней престола. Потом мужчина долго стоит рядом с иконой Богородицы и видно, как беззвучно ходят его губы и куда-то перед собой глядят невидящие глаза. Просит о чём-то, прощение вымаливает… Этот человек всех здесь знает, за руку здоровается с каждым священником, со многими по долгу разговаривает. Но никогда не исповедуется и не причащается. Наверное, нельзя, или сил не хватает…
Вон Игорёк, маленький, щупленький, в очочках, ножки-ручки тоненькие. Телосложением в свои пятьдесят напоминает мальчика. Такой невысокий и худенький, что его один раз чуть вместе с детьми на причастие в первую очередь не пропихнули. Он здесь часто, всегда улыбается, со всеми здоровается, а судьба у него нелёгкая. Их же два брата было близнеца, не отличишь. И оба плотно сели на иглу. Долго кололись, лет десять, и только церковь старшему помогла слезть. Он сначала понемножку начал в неё ходить, от безысходности, а потом всё больше-больше, так и остался, стал алтарником, полностью излечился. Правда умер быстро, организм уже изношенный был. А вот брату своему дал пример, надежду, и тот тоже благодаря церкви преодолел себя, смог побороть смертельную зависимость, стал обычным, нормальным человеком. Истинно верующим, как про него говорят вокруг.
Да много их, знакомых лиц… Вот женщины солидные, часто ходят, точнее приезжают на дорогих иномарках. Детей Бог не дал, так они не оставляют надежды, молятся, просят. Другие, постарше – всегда помогают батюшке на молебне громко читают и поют молитвы, помогают раскладывать и перечитывать записки, когда их очень много, здесь всем найдётся занятие. Мишка за эти годы знал почти каждого здесь, о ком-то что-то слышал, с кем-то разговаривал. У всех свои беды, своя надежда, каждый ищет спасения.
Миху поражали некоторые нечастые или одноразовые посетители Храмов, он их называл туристами. Что они ищут здесь? Для некоторых из них церковь – как музей с картинами, иконами и фресками. Для других – бесплатный концерт, где красиво поёт хор. Для иных – театр с интересным действием, которое проводят попы в разноцветных необычных одеждах. Для кого-то – просто некая историческая экскурсия по достопримечательностям. Дикость так расценивать святое место, но лучше уж так, чем никак. А что церковь для него самого? Вопрос очень непростой, можно сказать риторический...
*****
В других Храмах всегда всё непривычно, необычно и даже подготовившись можно не причастится. Сколько раз такое было. Священники разные и если видят тебя первый раз, то всякое может произойти. Один раз в Исаакиевском на Троицу Мишка попал на нового батюшку, отца Андрея, его только перевели откуда-то из глубинки, и он особое рвение проявлял, себя показывал, авторитет нарабатывал. И надо же, именно в тот момент на Миху, начитавшегося Ветхого и Нового Заветов без подготовки, напали крамольные мысли. Вот почему в Евангелие Иисус дал всего одну единственную молитву – «Отче наш», а люди потом навыдумывали ещё кучу всяких других, целые тонны, на любой случай жизни, но они ведь просто люди и надо ли их читать в таких количествах? При чём одно и тоже, раз за разом каждый день? Почему Спаситель всегда дискутировал с фарисеями и книжниками относительно их неукоснительного соблюдения Писаний и говорил, что церковь должна быть для людей, а не наоборот, а мы проводим пышные обряды в церквях, создаём себе правила, которые нигде не описаны, постимся, мучаемся, тратим деньги? Мишка честно изложил на Исповеди все эти соображения новому священнику, тот надменно посмотрел на него:
- Ну что я могу сказать Вам, молодой человек… Только одно – Вы абсолютно ничего не понимаете в Христианской вере и находитесь в плену заблуждений. Но это неважно, а что же вы о грехах-то умолчали?
- Да вроде особых-то и нет, ну матюгнулся пару раз, с женой вот намедни поругался…
- Не верю! – как Станиславский громко сказал батюшка, до этого ни один священник такого не делал, как можно «не верить», - У меня дети приходят непорочные, так у них по пятнадцать грехов находится, а у него смотри-ка ни одного! С женой, говоришь, поругался, да сквернословил, и всё? Не верю! Ты настоящие грехи давай!
Михе на ум пришёл Фердыщенко из «Идиота» Достоевского, которого «надули» у Настасьи Филипповны в игре "в правду".
- Говори честно, как на духу, грех алкоголя есть? – стал перечислять известные грехи отец Андрей.
- Нет, не пью… - тут того и гляди на 51-ю статью Конституции придётся ссылаться, но его так просто не возьмёшь.
- Значит куришь!
- Нет, не курю.
Отец Андрей стал напоминать Мишке следователя НКВД, который всеми силами пытается выбить из него грехи и признания. После нескольких неуспешных попыток допроса с пристрастием, он просто развернулся и стал уходить.
- Батюшка… А Вы ничего не забыли? А грехи отпустить, а крест дать поцеловать?
Отец Андрей нехотя развернулся, видимо в пылу праведного гнева он всё позабыл. Молча и недовольно он накрыл Мишку, перекрестил, дал поцеловать крест и писание и в одну секунду удалился, оставив в душе неприятный осадок. Посередь дороги снова остановился и обернувшись громко сказал:
- Но причащаться даже и не думай!
- Да я уж понял…
Другой похожий случай произошёл в Новодевичьем монастыре. Монастырь не церковь, там особый уклад, особые службы. Миха уже бывал там несколько раз и видел одного строгого старого батюшку, который запал ему в душу, с бородой до колен, хромого и в огромных очках, который подолгу беседовал на исповеди с каждым, учил жить, находил так сказать «индивидуальный подход». Сам он сидел при этом на стуле, а перед ним все стояли на коленях. Остальные попы быстро пропускали через себя поток исповедников, практически не задавая вопросов, а этот въедливый старец, видимо, подходил к этому делу очень серьёзно, основательно и пытался наставить людей на путь истинный, поэтому некоторые прихожане ждали именно его, несмотря на то, что это было очень долго, порой по часу.
Мишка в тот день оказался в самом конце очереди, но твёрдо решил честно выстоять и попасть именно к этому святому старику, чтобы узнать, что же он такое говорит столько времени. И вот, когда последняя бабушка отстоялась перед строгим священником на коленях, после того, как он долго ей что-то внушал, настал его черёд, от этого стало даже немножко трепетно и страшно и, как оказалось, не напрасно. Не обращая никакого внимания на Миху, стоящего ровно перед ним, священник встал, развернулся, собрал крест, книгу в золотой оправе и пошёл к алтарю. «Уходит» - пронеслось в голове. Но не в правилах Мишки было отступать, даже в такой ситуации.
- Святой отец! Вы куда? А как же я?
Старец развернулся и оглядел недовольно Михаила с ног до темени.
- А что… Вы хотите?
- Как что? Исповедаться… я же всю очередь выстоял!
Видно было что старцу неохота, что он устал и ищет повод, чтобы отмахнуться.
- А ты вообще с начала службы здесь или опоздал?
Понятно, формальный повод ищет, но нет, Мишку не проведёшь, он стрелянный воробей.
- Да с самого что ни на есть начала, просто народу много.
- Поди и причащаться хочешь? Да уже всё равно поздно. Ехал бы ты в другую церковь, там точно успеешь.
- А зачем мне в другую? Я хочу лично у Вас… И потом, нету такого закона людям в исповеди отказывать!
Старец угрюмо помотал головой, но делать ему было нечего, как будто к стене припёрли, действительно нету такого закону.
- Ну пошли, раз закону нету. Вообще не нужно тебе здесь исповедоваться. Вот ты ходишь же в какую-нибудь церковь? Во Владимирскую? Ну вот там и исповедуйся, и причащайся, зачем тебе в монастырь? Заведи себе духовника, с ним и беседуй, здесь у людей времени не отнимай.
- Но вы же столько с каждым человеком разговариваете, а на меня нет времени?
- Ну ладно, давай что там у тебя?
Он выслушал Мишкину исповедь, как бы нехотя.
- Запомни, надо так готовится и исповедоваться, чтобы на тебя Дух Святой сошёл. Вот тогда ты и почувствуешь благодать Господню. А сошёл на тебя сейчас Дух Святой? Ушла земля из-под ног? Нет? Вот то-то и оно. Ладно некогда мне тут с тобой душещипательные беседы вести, ещё раз говорю – заведи себе духовника, с ним и разговаривай, а тут не место…
Больше ничего не слушая, старец собрался и засеменил, хромая, прочь, не оглядываясь, оставив Мишку в немом недоумении… Как его понять? Что он не так сделал? Вроде всё соблюдал, да видать недостаточно…