«Сила в правде, брат! Голосуем за Силу!»
А? Звучит? И ведь сработало! Подполковник Сила Зайцев был избран шаманом (у нас аналогичная должность называется «спикер») законодательного собрания одного из крупных сибирских поселений. Подполковник, следует уточнить, в отставке. На предвыборном плакате под приведённым выше призывом он, конечно, в форменном облачении. Не парадном, а полевом, но со всеми наградами и знаками отличия. Электорату такой замес нравился. Электорат состоял преимущественно из немолодых и не очень удачливых в личной жизни женщин, не встречавших, но уважавших созданных их воображением настоящих мужиков.
Судьба свела меня с Силой давно. Знакомство состоялась в середине восьмидесятых. На нашу гильмендскую передовую базу, к которой я, молодой офицер оперативной службы, был прикомандирован для получения навыков практической работы по русскому досье, был доставлен советский лазутчик, лейтенант десантных войск. Как выяснилось, он заблудился на маршруте, наткнулся на пуштунский разъезд, который доставил его к нам.
Нельзя сказать, что пуштуны обошлись с пленником учтиво. Лицо его, обработанное прикладами «калашей», напоминало свежевспаханное поле. Везли его поперёк конского крупа связанным, как возят бараньи туши. Когда я его принял, стоять, сидеть, говорить он не мог, а лишь лежал и стонал.
Великолепный первичный материал. Ваятель (моя профессия, смею полагать, ветвь высокого искусства) может лишь мечтать о такой заготовке. Я смолоду работал быстро, особенно, если дело спорится. На следующие сутки лейтенант был доставлен на точку захвата, где был обнаружен советской поисковой группой рядом с парой пуштунских трупов.
Его представили к Герою, но где-то наверху засомневались и дали в итоге Красную Звезду. Совсем неплохо для самолюбия безусого лейтенанта, даже если не брать в расчёт то, каким образом он заслужил награду. Однако самолюбие Силы Зайцева – категория исключительная. Он крепко обиделся.
Второй обидой стало неприсвоение полковничьего звания досрочно. Подполковник Зайцев служил в горячей точке на окраине рухнувшего Союза и, не найдя своей фамилии в приказе, подал рапорт. Отставку приняли. Подполковник выдвинулся завоевывать столицу.
От воспоминаний меня отвлекает вопрос водителя. Он обращается по-английски, потому что, во-первых, мы с ним беседуем наедине, хоть и на чужбине, во вторых, да, это – юный Тьюсдей. В те далёкие дни, когда я начинал работать с «Горлопаном» (такой мы избрали красноречивый псевдоним для секретного личного дела), юный Тьюсдей, как выражаются русские, ещё под стол пешком ходил. Впрочем, габариты Тьюсдея и сейчас позволили бы выполнить подобный трюк.
Мы возвращаемся после преждевременно завершившегося делового визита в Сердце Азии. Помните, где я был Орланом, а он – Партизаном? Дело пошло не вполне по сценарию, нас, по сути, выставили за порог «ханской юрты» и вот мы мчимся под гору на север по пустынному тракту, у нас есть лишние сутки до следующего дела.
Тьюсдей предлагает заглянуть во всемирно известный исторический музей в большом сибирском селе на реке Енисей. Здесь отбывал наказание знаменитый ссыльный, основатель могучей советской империи. Её уже нет, но имя в России помнят, кто постарше, чтут, и где-то в глубинах русской загадочной души дело его ещё живёт.
Предложение насчёт музея толковое. Тьюсдей, похоже, взрослеет. С Горлопаном работает он. Я наблюдаю, направляю, подсказываю.
У них запланирован контакт на таёжной заимке ниже по течению Енисея. Это и есть наше следующее дело в программе командировки.
После переезда в Москву отставной подполковник был обласкан политическими активистами, клириками, дамами из творческих мастерских. «Станция» вела его по кругам, спиралям и лабиринтам столичных тусовок, помогая подняться как можно ближе к господствующей высоте. Свежее, хотя и грубоватой выделки, изъеденное следами то ли прыщей, то ли пулевых попаданий, лицо настоящего славянского мачо. Имидж боевого работяги, познавшего славу подвигов и горечь утрат, бесстрашного, но не безрассудного, а, главное, доброго, честного, искреннего.
Он влился в молодое, бодрое и голодное политическое движение «Сыны за отцов» и быстро возглавил его. Он, с нашей незаметной подачи, вмешался в урегулирование бунта горного племени и вскоре возглавил команду кремлёвских переговорщиков.
Его неизменным суфлёром был определён проверенный наш помощник, политический обозреватель из театральных критиков, проходивший в переписке «станции» под псевдонимом «Рысёнок». Внешне он больше похож на другого зверька. Но избыточное полагается отсекать, даже если это всего одна буква.
Именно Рысёнок придумал отменный лозунг «Сила за мир!», позволивший Горлопану в короткий срок сойтись с лидером повстанцев, бывшим полковником тыловой службы, в чьём окружении, естественно, также были наши позиции.
Два генерала (оба не возражали, если репортёры повышали их в звании) стали регулярно съезжаться на партию в нарды. Без галстуков и свидетелей, с одним-двумя оруженосцами и, ясное дело, суфлёрами.
Так был достигнут вариант сговора, стреноживший Россию и убедивший многих, что Кремлю отныне можно, а, значит, и нужно безнаказанно хамить.
С триумфом вернувшись в столицу, Сила решил попробовать себя на международной арене. Он выехал в турне на Восток. Для Токио мы сочинили ему смелый наговорник, гвоздём которого стала фраза «Британия вернула Китаю цветущий Гонконг. Чем мы хуже англичан?»
Синхронно Рысёнок выступил в своём таблоиде с циклом «Русско-японская война. 1945 – ». Дата завершения войны была автором намеренно опущена. Мол, война продолжается, а нужен мир. Мы – новая сила и мы – за мир.
Так, выдав номер дуплетом, Горлопан с Рысёнком сорвали у японской публики аплодисменты.
Успех зарубежных гастролей вознёс нашего героя на следующий этаж политической башни.
Он рискнул выдвинуться кандидатом в национальные вожди. И пришёл к промежуточному финишу не последним. Дебют оказался столь ярким, что серьёзные люди из больших кабинетов заметили новичка и предложили сыграть за них. «Станция» затаила дыхание, боясь спугнуть удачу.
Силе пообещали ни много, ни мало должность Воеводы-координатора, предложив для начала походить в заместителях. Ему бы, поломавшись, схватить удачу за хвост. А он, дурашка, взбрыкнул. Давайте, говорит, сразу.
Каких только сигналов «станция» ни подавала. Не внял. И, ясное дело, из большой игры был вышвырнут.
И бежал из Москвы, обидевшись на всех вокруг, в том числе и на нас с Рысёнком.
Всплыл всё-таки, не утонул. В сибирской глубинке, но и таким материалом мы не разбрасываемся.
Восстановить связь с Горлопаном поручено Тьюсдею. Мне – наблюдать и советовать.
У ворот села-музея нас встретил казачий хор. Это один из элементов экскурсионной программы – песни и пляски сибирского казачества. Интересно, но меня с некоторых пор настораживает. Чубатые мужички в картузах, полосатых шароварах и сапогах всмятку – ещё ладно. А вот красавицы с косами в метр и ручками кренделем под бюстом – те да. Гляну на них и думаю: которая?
Под перепляс и гиканье мы направились по главной улице мимо лабазов, то есть складов, торговых помещений, а также почты, администрации, острога (тюрьмы) – всё реконструировано весьма тщательно – к основному экспонату.
Оказывается, их два. Ссыльный, тогда ещё холостой, сначала был размещён в доме с хозяйкой. Ему была отведена половина одноэтажного бревенчатого коттеджа, именуемого «изба», в несколько помещений, довольно просторных и светлых. У нас это называется меблированными комнатами. Гид, аккуратненькая, сухая, в возрасте, напомнившая мне образ старомодной английской классной дамы в школе для девочек, столь увлечённо излагала предмет, что, казалось, вот-вот сорвётся и запоёт гимн варшавских предместий о враждебных вихрях. Своего героя она величала подпольным именем Старик.
Оглядев юного Тьюсдея, она сообщила, что музейная общественность готовит самодеятельные живые картины, иллюстрирующие жизненный путь вождя. На очереди, к примеру, эпизод встречи Старика с чудесным грузином, также внёсшим заметный вклад в революционный процесс.
– Вы бы подошли на его роль, у вас подходящий типаж.
Юный Тьюсдей не подхватил тему, прикинувшись рассеянным чудаком.
Интересно, кого она прочит на роль самого, подумалось мне, когда её мечтательный взгляд остановился на выпуклом открытом лбу вашего покорного слуги.
– Дворянину полагалось соответствующее жильё, питание, обслуживание, – разъясняла дама, перечисляя разнообразные привилегии.
Я с грустью думал о старой России, заботившейся о государственных преступниках как о любимых чадах.
Старику, – сказала гид, – здесь понравилось.
Ещё бы, думал я, на полном-то пансионе. Оказавшись вместо каторги на благодатном курорте, тридцатилетний Старик не удержался и излил восторг в стихах. Это был, насколько известно, единственный стихотворный опыт автора многих томов нехудожественной прозы, значительная часть которой создана, к слову, в период лондонского сплина.
Собственно, это была одна строчка, которую я не цитирую. Забыл. Что-то о живописных склонах окружающих холмов.
Романтические настроения настолько овладели Стариком, что он решил жениться. Выписал из столицы невесту. Та приехала со своей мамашей. Молодые обвенчались в местном храме. Да, они были атеисты. Но и прагматики. Без церковного обряда им не дали бы новую жилплощадь. Семья поселилась в собственном доме на соседней улице. Нам показали его. Я испытал зависть. Пять или шесть комнат. Гостиная, спальни, кабинет. Мебель ценных пород дерева. Золоченые корешки книг в шкафах. Ковры. Фортепиано. Возможно, впоследствии что-то дорисовало моё воображение, но сейчас, переживая тогдашние впечатления, я ощущаю, что побывал не в Сибири, а на острове святой Елены, у самого элитного узника Британской короны.
На стене висело ружьё. Я знаю толк в оружии. Великолепный английский дробовик старинной работы. Пригляделся – так и есть: клеймо лондонской «Скотт и сын», 1896 год. Заметив мой интерес, дама благосклонно улыбнулась:
– Можете подержать. Оно не заряжено.
Я взял ружьё в руки.
– За домом начинается тропа, по ней Старик ходил на охоту, которой увлекался страстно, – это слово она произнесла, шумно вздохнув, – желающие могут пройти. Правда, сезон на зайца ещё не открыт.
Не поняв, к чему она упомянула про сезон, но и не выпуская ружья, я вышел на тропу. Не заметил, как оказался один в чаще тайги. Стояла непроницаемая сибирская тишина. Прямо передо мной на тропу вышел зверь. Бархатные шерстинки его мантии поблёскивали в лучах солнца, пробивавшегося сквозь кедровые кроны. Это был крупный упитанный заяц. В Англии, да и вообще за рубежом, таких красавцев давно истребили.
Вскинул ружьё (оно же не заряжено!) и, прицелившись, плавно потянул курок. Приклад отбросил моё плечо, выстрел обрушил шелуху кедровой коры. Заяц упал, бездыханный.
В ту же секунду стальные клешни сомкнулись на моих предплечьях.
– Старший охотовед Перов, – рявкнул бас.
– Инспектор природохраны Бушеров, – скрипнул фальцет.
– Вы задержаны за незаконную охоту, – добил дуэт.
Я оказался на грязном полу закрытого кузова с зарешеченными окошечками. Это был печально известный полицейский «воронок». Рядом перекатывалось тело убитого зверя.
И вот я в осмотренном за час-другой до этого остроге. Стою, сжатый с обоих боков, перед столом, за которым расположился мундир небесно-голубой расцветки. Ещё один стоит позади. Такие мундиры можно видеть на статных фигурах некоторых членов королевской семьи. И сам я, что греха таить, в домашнем уединении позволяю себе иной раз покрасоваться перед зеркалом.
– Это возмутительный произвол!, – сдаваться нельзя ни в коем случае, – я являюсь подданным Великобритании!
– Сейчас скажет, что он викарий Солсберецкого собора, – это бас слева.
– Ха-ха-ха, – Это фальцет справа.
Мундир за столом взмахивает голубым рукавом с золотым позументом. Типов, меня душивших, больше нет.
А куда подевался Тьюсдей? Ах, да, у него встреча. Разумеется, задание превыше всего. Руки мои свободны, и я выхватываю из кармана айфон.
– Не суетитесь, Джойс. Здесь слабое покрытие.
Мундиры по ту сторону стола сливаются перед моим помутневшим взором в акварельно-чернильное пятно. Голос, который я совершенно не хочу узнавать, а приходится, продолжает:
– Вы опоздали, Джойс. Вам больше, право, некуда спешить.
– В меню сегодня, – включается другой голос, не менее противный и знакомый, – специальное предложение. От шефа. Заяц тушеный по-шушенски.
Он оказался бесподобен, добытый мной вне сезона и законов физики зверь, поданный под пикантным хвойным соусом. Пировали до утра, с каждым тостом все больше забывая о службе и наполняясь простым человеческим теплом.
Игорь и Василий сбросили бутафорские мундиры. Я, не удержавшись, тут же их поочерёдно примерил. Великоваты. Русский покрой рассчитан преимущественно на грузные фигуры.
Позвали Перова с Бушеровым. Те органично вписались в застолье. Поделились замыслом съездить на экскурсию в Англию. Я, после рюмки, вызвался служить им гидом. Они заверили, что справятся сами.
– Шеф у вас чудесный, – мычу я, запихивая в рот кусок душистого мяса вместе с хрустким клубком квашеной капусты. Жаль, что моего юного рыночника нет за столом.
Приравнивается к тосту, – вопят в ответ Гоша с Васей. После пятого или десятого мы на ты.
На рассвете за околицей меня провожал хор, исполнивший бесконечное число раз полюбившуюся мне «чернобровую казачку, подковавшую коня». Солировали мои друзья, оказавшиеся музыкально одарёнными. Кто-то из них сел за руль знакомого «воронка». Дружеские руки меня бережно погрузили в уютный, приятно пахнувший свежим зайцем салон, после того, как я завершил, подпевая хору, изящный менуэт в англо-казачьем стиле.
Потом я, очевидно, заснул, несясь сквозь тайгу.
Очнулся в номере отеля. За окном был берег широкой реки, но уже заключённый в бетон и уставленный серыми однообразными зданиями.
Скорее всего, Энск.
Здесь покрытие было надёжным, и я ознакомился с новостями. «Администрация с глубоким прискорбием извещает о гибели в результате крушения вертолёта шамана Энского законодательного собрания Силы Тарасовича Зайцева. Приносим и прочее… “.
– Эге-ге. А ведь мы могли быть на этом борту. Тьюсдей даже обязан был там быть. Значит, что же? Прощай, юный друг. Ты погиб при исполнении. Будь у тебя вдова, ей полагалась бы пенсия.
А меня, выходит, жандармы отвели от беды? Как будто знали о ней наперёд.
P.S. Тьюсдей не пострадал. Он не добрался до заимки, где было назначено рандеву, потому что пробил колесо медвежьим зубом. Они их там сбрасывают по истечении срока годности и отращивают новые.