«Сегодня стало ясно, что кино — это могучее идеологическое оружие, что может оно учить, наставлять, воспитывать, а может и обманывать, одурманивать, отвлекать.
На всех языках теперь склоняется термин «политический фильм». Марксистская эстетика давно уже установила, что каждый фильм по-своему политический, что нет искусства, не связанного с жизнью масс, а, следовательно, с идеологией и политикой.
Даже безобидные мюзиклы, эксцентрические комедии, душещипательные мелодрамы имеют свои политические функции. Но уж если слово «политический» становится жанровым определением, если политика обусловливает тему, основу конфликтов, движущее начало сюжетов, если политические фильмы достигают наибольшей по-пулярности, привлекают наибольшее число зрителей — значит, вошло в период своей зрелости киноискусство и нельзя не учитывать его активной наступательной силы.
Эта сила может оказаться созидательной или разрушительной, прогрессивной или реакционной, она может отстаивать правду, а может стать и клеветой, служить гуманизму, а может пойти в услужение человеконенавистничеству, расизму.
Ярким примером реакционного, клеветнического фильма является «Охотник на оленей» — американский фильм режиссера Майкла Чимино. (…)
Реакционная пресса ликует. Имя режиссера ставят вровень с именами Ф. Копполы и М. Скорсезе, самых модных представителей «молодого Голливуда». На фильм сыплются награды, премии. Подсчитываются барыши...
Начало фильма необычно. Сталелитейный завод в маленьком городке в штате Пенсильвания. А рядом — православная пятиглавая церковь с голубыми маковками. У жарких печей — рабочие в масках и комбинезонах; у аналоя священник, говорящий по-английски, но «господи, помилуй» произносящий по-русски.
Завод и церковь — два центра городка, населенного детьми и внуками давних эмигрантов из царской России, уже забывших родной язык, но сохранивших религию и нечто напоминающее старые обычаи. Все это показано сочувственно и очень подробно. Происходит свадьба. Венцы, фата, хождение вокруг аналоя, песнопения, обсыпание молодых хмелем воспроизведены с этнографической тщательностью. Затем танцы и пение в местном клубе: вальс, краковяк, нечто вроде «барыни». Пели «Калинку», «Коробейников» и даже «Катюшу». Неплохо пели. Много пили, целовались, беззлобно сварились. Пьяная езда на автомобиле с внезапно открывающимся багажником и раздеванием на бегу сделаны скорее в духе американских комических, но коллективная грусть под фортепьянную пьесу Чайковского — русская деталь...
В непомерно растянутой вступительной части фильма были даны беглые характеристики нескольких американских рабочих русского происхождения в традиционно американской манере: толстый комик, тощий комик, рослый силач. Наибольшее внимание уделено жениху Стивену и двум его друзьям — Нику и Майклу— Михаилу Вронскому (!), которых играют «звезды» — Кристофер Уолкен и Роберт де Ниро. Они оба ухаживают за одной девушкой.
В беспорядочном нагромождении танцев, песен, драк, погонь, поцелуев и религиозных обрядов нужно выделить три обстоятельства, важных для дальнейшего: завтра друзей призывают в армию; на свадьбе внезапно появляется мрачный и неконтактный тип в берете — из Вьетнама; наутро пьяная компания едет в горы на охоту, и Вронский убивает оленя.
Резкий монтажный стык: горят хижины. Вьетнам.
Насколько свадьба была показана подробно, настолько война — кратко. Из вертолета вываливаются американские солдаты. Вьетнамец (непонятно откуда — с Севера или с Юга) бросает противотанковую гранату в щель, где укрываются вьетнамские женщины и дети. Вронский поливает из огнемета вьетнамские дома. Этого режиссер счел достаточным, чтобы затем все внимание уделить сцене в плену.
У берега мутной и быстрой реки нечто вроде плота. В воде, придавленные бамбуковыми перекладинами, захлебываются пленные — несколько южных вьетнамцев и все три знакомых нам американца.
Незатейливость этого драматургического хода остается незамеченной из-за «эффектов» последующего. На плоту — шалаш. В шалаше стол под портретом Хо Ши Мина. На столе —кучи денег, каких-то часов, браслетов, цепочек. Идет игра. Нет, не в карты. В «русскую рулетку»! Что же такое «русская рулетка»? Оказывается, вот что: бледные от азарта, злобы, звериной жестокости, вьетнамские офицеры и солдаты заставляют пленных стрелять себе в висок из револьвера, в барабан которого заложен один патрон. Если пленному повезло, и раздался холостой щелчок, ударами по лицу, стволами автоматов по ребрам, по голове, криками, толчками, ножами его заставляют стрелять еще и еще, пока череп не пронзит пуля...
Режиссер просто купается в этой пакости. Пленные рыдают, умоляют, хохочут, сходят с ума. Палачи орут, бьют, хрипят, беснуются, ликуют!
Неожиданно все кончается «хэппи-эндом». Вронский и Ник, вооруженные одним пистолетом с одним патроном в барабане, бросаются на своих палачей, уничтожают их из их же автоматов и, прихватив обезумевшего Стивена, уплывают на вовремя подвернувшейся коряге. Ника подхватывает вертолет. Вронский вытаскивает Стивена, и они достигают Сайгона.
Далее действие развивается еще беспорядочнее и алогичнее. Стивен оказывается лишенным обеих ног и руки. После некоторых сомнений он возвращается к своей молодой жене и новорожденному ребенку. Сентиментальная эта история рассказана бегло, равнодушно.
Вронский, весь в орденских ленточках, невредимым возвращается в родной городок, сходится с девушкой, отказывается стрелять в оленя на охоте, но зато щелкает у виска одного из своих друзей револьвером с одним патроном в барабане. К счастью, благополучно... Но дома ему не сидится. Он возвращается в Сайгон искать Ника. А Ник, очухавшись в лазарете, прижился в притонах Сайгона.
Вьетнамскую женщину, пытавшуюся затащить его к себе в постель, где спал ее ребенок, он брезгливо отвергает. Его интересуют наркотики и «русская рулетка». Он играет в нее в каких-то бараках, переполненных трясущимися от азарта вьетнамцами.
Вронский проникает в притон. Ник его не узнает. Непонятно почему Вронский садится с ним за кровавый рулеточный стол. Стреляет себе в висок — осечка. А Нику выходит пуля. Режиссер со вкусом показывает, как теребит в отчаянии Вронский его окровавленную голову. А вокруг беснуются вьетнамцы — игроки чужими жизнями.
В шикарном гробу Ника привозят домой, хоронят. Вронский с девушкой, безногий Стивен с женой и все их друзья, собравшись в баре после похорон, грустно ноют: «Боже, храни Америку!»
Оставим в стороне то загадочное обстоятельство, что герои этого фильма по происхождению русские. Не будем комментировать необходимость столь подробного показа православного богослужения или, скажем, пения «Катюши».
Видимо, все это понадобилось для демонстрации пресловутых «тайн славянской души». Или для объяснения врожденного, так сказать, интереса персонажей к «русской рулетке». Можно оставить эту мутную чепуху на совести автора.
Но если бы она у него была! Показ вьетнамского народа демонстрирует полное отсутствие этой самой совести. Справедливая война, которую сорок лет вел героический народ против французских и американских империалистов, показана лишь в чудовищном эпизоде, где вьетнамец взрывает вьетнамских женщин и детей. Вьетнамская женщина показана как проститутка, не стесняющаяся собственного ребенка. Вьетнамцы показаиы как растерянное стадо, бегущее вслед за американскими солдатами. И главное, героические вьетнамские воины, чье мужество и воинское мастерство американцам дано было испытать досыта, показаны как изуверы, пытающие пленных!..
И эта, прямо скажем, зловонная клевета демонстрировалась сначала на Белградском кинофестивале, а затем на Западноберлинском! (...)
Прилетев в Западный Берлин на несколько часов, Майкл Чимино пытался втолковать журналистам, что его фильм антивоенный, что задачей его было показать, как война ожесточает людей, лишая их чувства родины...
Что это — политическая незрелость или, наоборот, откровенное очковтирательство? Недомыслие или провокация?
Ведь даже наивный старомодный пацифизм времен первой мировой войны, отвергающий всякую войну, любое насилие, не ощущается в его фильме.
Честный и хоть сколько-нибудь мыслящий американец, взявшийся за показ американской интервенции во Вьетнаме, должен был показать несправедливость войны американцев, ставшей для многих истинной трагедией, и справедливость героического сопротивления вьетнамцев, защищавших родину, свободу, единство.
А в «Охотнике на оленей» все наоборот. Вьетнамцы показаны изуверами, палачами, а американские интервенты — невинными жертвами и непобедимыми сверхчеловеками. Какой же это пацифизм! Это неприкрытый расизм, оскорбительная клевета на народ, завоевавший всемирные симпатии своим героизмом!
Через пять минут после окончания показа «Охотника на оленей» в кинотеатре Западноберлинского фестиваля состоялась пресс-конференция советской делегации. Нами был заявлен решительный протест и сообщено, что советская делегация покидает фестиваль и снимает с показа все свои конкурсные и внеконкурсные фильмы.
Такое же решение приняли делегации Венгрии, Кубы, Германской Демократической Республики и Чехословакии. Польские и болгарские кинематографисты, не имевшие в программе фестиваля своих фильмов, тоже покинули фестиваль. К советскому протесту на следующий день присоединились делегации Алжира, Греции, Индии, Ирака, Ливана, Мексики, а также прогрессивные журналисты из ФРГ и США. Фильм, оскорбляющий Вьетнам, получил достойную отповедь. (…)
Теперь уже не слышно напрасных призывов оторвать киноискусство от политики. Борющиеся стороны открыто используют фильмы как мощное оружие в идеологической борьбе. И люди нашей планеты отлично понимают это. Поэтому не проходят и не пройдут коварные попытки прикрыть благопристойной маской искаженное злобой лицо оголтелой реакции» (Юренев Р. Расизм в личине пацифизма // Советский экран. 1979. № 11. С. 19).