79
— Ты, метеор, будешь еще жрать, или уже набил полную утробу?
Тот молча наклонил голову в знак согласия, потом тихо проговорил:
— Давай еще...
— Ну вот, слышишь Лева, что этот артист сказал? Волоки еще тройку костылей, продолжим наше удовольствие.
— У меня больше нет, Леха, хлеба.
— Тогда смотайся в хлеборезку и от моего имени возьми у придурков, что я тебе сказал?!
— Ладно, давай на сегодня закончим это удовольствие. Лучше завтра еще продолжим, — возразил ему настойчиво Лева.
И не успел Музыкант ответить, как все присутствующие на этом зрелище заключенные наперебой закричали:
— Леха-а-а, давай я сразу десять паек съём.
— Я буду ловить зубами и жрать, не трогая руками, — горланил другой болезненным, но еще громким голосом.
— Я, Леха...я-я-я... — раздавалось вокруг. Каждый старался, чтоб его услышал Музыкант. Оглушенный многочисленными просьбами Музыкант злобно крикнул, угрожающе размахивая руками:
— А ну, шакалье, разбегайтесь по нарам и падайте в припадок. Концерт для вас окончен.
Толпа любопытных быстро исчезла. Наступила тишина.
Распрощавшись с Левой, Музыкант лег на нары и начал инструктировать Ивана по поводу массажа.
— Вот смотри, что будешь делать, когда я лягу спать. Щекоти мне аккуратно пятки, пока не усну. — Он быстро разделся, залез под одеяло и вытянув ноги сказал:
— Начинай, ну...
Иван старательно взялся за дело. Музыкант строго подал ему команду:
— Тише, дубина, скреби своими костлявыми граблями. Да чуть ниже пяток. Вот так и паши, не торопясь, и не зажирайся.
Наконец «обучение» закончилось. — Иван вошел в нормальный ритм и Музыкант постепенно уснул. Несмотря на поздний час, я еще не спал. Мой сосед — шахтер тоже лежал и о чем-то думал. Повернувшись ко мне лицом, он со злобой подметил:
— А этот ворюга ведет себя, как важный господин. Видишь, к чему приучил себя, идиот! Чешите ему, барину, пятки подневольные рабы на сон грядущий.
Просим оказать помощь авторскому каналу. Реквизиты карты Сбербанка: 2202 2005 7189 5752
Рекомендуемое пожертвование за одну публикацию – 10 руб.
Я не ответил на его реплику. Мне почему-то вспомнился Заксенхаузен — второй год моего плена. Я находился тогда в команде Вассерваген. Нас было пятнадцать человек: четырнадцать поляков и среди них я один русский. В упряжке мы таскали огромную помойную бочку по городу. Делалось это очень просто: впереди бочки снизу крепилось длинное дышло, на нем с двух сторон были вкручены железные крышки. Каждый заключенный одевал на плечо широкий брезентовый пояс с лямкой на конце. Лямка цеплялась за крюк дышла — и упряжка готова. Наша команда возила воду на лагерные огороды, а также чистила помойные ямы в отдельных местах лагерных зон. Все началось с того, что наша команда оказалась на территории Гундоцвингера («собачьих дворцов») специального питомника для служебных собак. Под оглушительный лай многочисленных псов мы почистили помойную яму. Возвращаясь назад, мы, как по команде, невольно остановились около кухни, где варили пищу для собак. Запах из кухни был настолько соблазнительным и приятным, что он и оказался причиной нашей неожиданной остановки. С кухни к нам навстречу вышел заключенный и торопливо окинул взглядом всю команду. Остановив взгляд на мне, он спросил:
— Ты откуда родом, мусульманин? — (мусульманами в лагерях Германии называли сильно истощенных заключенных, т. е. доходяг) — Я охотно ему ответил, полный надежды, что он вынесет мне, умирающему от голода, что-нибудь из кухни, сокрушительный запах которой кружил голову и невольно валил меня с ног.
Мы случайно оказались земляками. Он быстро снял жестяное ведро, висевшее на гвозде под бочкой. Этими ведрами мы чистили помойные ямы и поливали лагерные огороды. Не пришло и минуты, как в моих руках оказалось целое восьмилитровое ведро специальной каши, предназначенной для кормления собак в питомнике. Я был настолько потрясен и обрадован неожиданным подарком земляка, что не помню, как в моих дрожащих руках оказалась еще и поллитровая старая кружка. Ведро кто-то из поляков повесил под бочку, чтобы было незаметно для посторонних, на случай, если кто-то вдруг неожиданно появится... Собачье месиво было приготовлено из овсяной крупы, картофеля, моркови и какой-то желтой муки, с перемолотыми мелко костями и кусочками мяса. Эта «кулинария» была настолько густой, что из нее, как из глины, можно было лепить все что угодно. Почерпнув с лихорадочной поспешностью первую кружку, я с невероятным безумным азартом начал, обжигаясь, глотать кашу, совершенно не пережевывая. Я, не помня себя, подносил к своим губам кружку за кружкой и глотал, и глотал, совершенно не чувствуя насыщения пищей. В порыве голодной страсти я был готов умереть, если бы кто-то вдруг отобрал у меня это драгоценное ведро. Поляки, которые были еще далеки до такого ужасного состояния, хотя наверное и имели желание попробовать собачьей каши, однако, не решились мне мешать, с любопытством наблюдая как живой скелет, обтянутый кожей, дошедший до полного голодного сумасшествия, стремительно опорожнял содержимое ведра. Не знаю, чем бы в дальнейшем все это кончилось, если бы форарбайтер (старший команды) не крикнул:
— А ну, пановье, поехали. Хватит любоваться на этого страшного хищника. — У него просто уже кончилось терпение.
Эти слова как смертный приговор прозвучали в моих ушах. Я с обидой и тяжким огорчением посмотрел в ведро, где оставалась еще добрая половина собачьей каши, и остановился...
— Хватит с тебя пока... а то погибнешь здесь около помойного ведра, — проговорил мой земляк, дружески улыбаясь. — Иди теперь запрягайся в свою вонючую бочку, потом доешь сей лакомый обед.
Через несколько месяцев я оказался в рабочей команде Гундоцвингер. Это в конечном итоге и спасло мне жизнь.
Кто по-настоящему не голодал, т. е. не был сильно подвержен чувствам убийственного голода, тот плохо поймет, как ужасно и трудно человеку переносить подобное... Особенно, когда голодовка длится долгие годы.
Незаметно я уснул. Ночью меня неожиданно разбудил громкий стонущий крик и какое-то протяжное волчье завывание. Проснулся не только я, проснулись все обитатели нашего закоулка. Сначала я не мог понять, откуда раздавались эти странные мучительные звуки, но присмотревшись, увидел сидящего напротив на нарах Ивана — «массажиста». Свесив голову и, схватившись обеими руками за живот, он оглушительно стонал.
— О-о-о-ох, у-у-у-ух. Конец мне подошел. О-о-о-ох... пропадаю, братцы. Терпенья моего нет.
Музыкант, проснувшись, подал свой грозный голос:
— А ну, псина, смойся с моих глаз. Обожрался, собака, спать мне не даешь! Чеши отсюда куда хочешь, чтоб я твоего концерта больше здесь не слышал!
«Массажист» ахая и охая, поднялся с трудом с нар и, сгибаясь в три погибели, потащился в глубь барака, продолжая стонать и протяжно бормотать. Неожиданно появился Хамзей. Он тут же набросился на Ивана.
— Ты что, сволота, здесь разорался?
— О-о-о-о.. Хамзей, я пропадаю, брюхо горит внутри, как в огне, и режет, как ножом, сил моих нет больше.
— Не кричи, зануда, у нас не пропадешь. Здесь надзиратели каждый день считают вас, как в стаде баранов, да пересчитывают. Они пропасть не дадут. Иди сейчас же на свое место и заткнись...
— Оттуда Лexa гонит, я ему спать не даю... О-о-о-ох!
— Какой Леха?
— Ну Леха — блатной, которого вчера в санчасть положили.
— Ну, и мне ты тут не нужен, доходняк вонючий. Что сожрал, признавайся, скотина? Наверно ухитрился на помойке побывать, шакалюга, несмотря на сильный мороз?
— О-о-о-ох! Нет.
— Тогда у тебя начались роды. Кто будет отцом, говори мне, с кем подгулял? Кто твой соблазнитель? Наверно, Левка Штейман сотворил тебе жиденка.
— О-о-ох! Я хлеба наелся.
— Сколько сожрал? Пуд или два?
— Не знаю, от жадности память отшибло.
И ты, псина, жрал так, пока лопнула твоя ненасытная утроба?!
Продолжение следует.
Сердечно благодарим всех, кто оказывает помощь нашему каналу. Да не оскудеет рука дающего!!!