Каждое утро одна старушка просыпалась очень рано, когда солнце еще только-только подниматься над границей неба и океана. Нет, бессонницей она не страдала совсем, просто ей очень нравилось смотреть, как появляется сначала тонкая, практически невидимая линия, становясь с каждой секундой всё шире и шире, ярче и ярче. Так, что отвернись на миг – и пропустишь самый красивый оттенок. Какой именно? Да вот какой пропустишь, тот и самый красивый.
А еще у старушки были козы. Чёрные, как раз как та самая ночь, когда не различить, где небо, а где вода. И ни одной белой звездочки, ни одного светлого пятнышка, чтобы разбавить эту густую черноту. Ох, красивые были козы! И капризные. Чуть задержишься с утра с дойкой, сразу обидятся и молока меньше дадут, а то еще и трав горьких в поле наедятся и испортят вкус молока.
Такого, правда, ни разу не случалось, потому что коз своих старушка обожала. Первым делом с самого утра наливала им чистой воды, насыпала в кормушки свежего зерна с кусочками яблок, морковки и капусты. Каждую гладила по шелковой мордочке, чесала рожки, доила, а затем провожала в поле, что было сразу за холмами.Надо сказать, что козы платили старушке полной взаимностью. Далеко никогда не уходили, гуляли до обеда, а потом сами возвращались домой. Так было заведено у них круглый год, ведь на поле трава оставалась зеленой даже зимой, под снегом.
Как только козы отправлялись на выпас, старушка возвращалась домой. Варила себе такой же черный, как ее козы, кофе. Добавляла в него козьего молока, садилась в кресло на веранде и целых полчаса смотрела на океан.
Да-да. Дом старушки стоял на берегу самого большого-пребольшого океана. От ветра по бокам его защищали скалы, а с заднего двора – холмы. И небольшой, ладный домик был надежно укрыт от любой непогоды со всех сторон, как яйцо в гнезде орлана, семья которого, кстати, тоже гнездилась неподалеку. Их старушка угощала рыбой, возможно, поэтому они никогда не обижали её коз. Ну, или просто хорошо воспитанные орланы были. Кто знает, кто знает…
Выпив чашечку кофе с кусочком нежнейшего сыра (каждый раз старушка выбирала разный), она приступала к домашним делам. А их было ой как много!
Спустить молоко в погреб на лёд. Решить, сколько она отдаст на продажу молочнику, а сколько потратит на новую партию сыров. Проверить зреющий сыр, выбрать пару голов на продажу, а затем в ожидании молочника заняться приведением в порядок козьей шерсти.
Коз своих старушка стригла два раза в год, в самый теплый день весны, перед тем, как выпускать в поле. И осенью, когда до холодов еще было далеко и солнце все еще ласково грело и не пекло.
Но сначала вычесывала пух. Практически невесомый, бесконечно нежный и невероятно теплый. Из него старушка вязала потом ажурные шали, тончайшие перчатки и митенки, платки и шарфы. Шерсть же мыла, сушила, чесала и пряла – получались мотки черных-пречерных ниток. На это уходило всё лето и вся осень. Чтобы потом, как только ляжет первый настоящий снег, занести с веранды любимое кресло, разжечь камин и…
«Свитера к свитерам, гольфы сюда, а гольфини в другую стопку, тааак, здесь у нас платья, платки, юбки. Ну, и отдельно – шерсть тюками, каждой из сестер, пусть добавляют в свои работы, – приговаривала старушка, раскладывая то, что успевала навязать за зиму. Скоро борей с последним визитом, надо всё успеть передать с ним, потом только с весенними да летними грозами оказия будет».
Да-да, посылки с теплыми и черными как смоль вещами доставлял до адресатов северный ветер, упаковывая их в облака, которые мгновенно становились тучами.
Впрочем, часть вещей старушка вместе с молоком и сыром отдавала молочнику. Но если за продукты она всегда брала плату монетами, то одежда предназначалась тому, кому она больше всего нужна. Бедной девушке, мечтающей о новом наряде, матери, не знающей, как согреть ребенка. Сиротам, нуждающимся хоть в чем-то своем, не казенном. Никто никогда не знал, откуда у них вдруг появляется именно то, что им нужно было больше всего. Кроме старушки, молочника и одного северного ветра. Ну и коз, конечно, которые так старательно жевали вкусную траву, пили родниковую воду и знали все-все, но никому не рассказывали.
