"Непригожие" речи - высказывания, которые с точки зрения российских органов власти XVII в., наносили ущерб "государской чести". "Действительно, как об этом можно заключить из обильных источников эпохи, честь московского государя могла нарушаться в такой же степени словом, как и действием, и не только словом прямо оскорбительным, но и словом неосторожным и легкомысленным, и не только действием тяжкопреступным и глубоко опасным для государства, но и таким, серьезность которого непонятна кодекса наших дней", - писал Г.Г. Тельберг. Он разделил "непригожие слова" на четыре разновидности:
- в которых обнаруживался или предполагался умысел к одному из тяжких преступлений, зафиксированных в 1649 г. Соборным уложением: к измене, бунту, "злому делу на государево здоровье" (например, высказывание поместного казака г. Переславля Залесского Ивашки Панова: "Я де царю горло перережу") и т.п.;
- бранные и оскорбительные суждения в адрес личности царя;
- "невместные" суждения о государственных делах;
- разного рода обмолвки и прописки в царской титулатуре.
За произнесение "непригожих слов", в зависимости от их характера, полагались соответствующие наказания - от кратковременного заключения в тюрьму до урезания языка и ссылки в Сибирь. В особо тяжких случаях "преступники" приговаривались к смертной казни, но этот приговор приводился в исполнение крайне редко.
Изветчиками и обвиняемыми по "государевым делам" в XVIII в. были представители самых разных социальных слоев и сословий. Среди них можно встретить помещичьих и черносошных крестьян, посадских людей, служилых людей по прибору (стрельцов, казаков, пушкарей), священников и монахов, провинициальных детей боярских.
Следственные дели по "непригожим речам" состояли из целого ряда отдельных документов: изветных челобитных, различных отписок царю, в случае ее отсутствия, записей распросных речей и очных ставок. Знакомство с материалами "непригожих речей" показывает, насколько большую роль играли в общественном сознании XVII в. институт царской власти и персона царя.
Одно из наиболее характерных подтверждений этого - постоянные ссылки участников государевых дел на "волю" великого государя. Так, мельник дворцовой Касплинской волости (под Смоленском) Аврамка Иванов, извещавший в 1673 г.на своего текстя Самошку Станиславова, в распросе заявил, что, когда они ехали домой из гостей (естественно, "напився пьяни"), "тесть ево Самошке, говорил, за что де ево бьет, волен де в нем великий государь". То есть главным аргументом Аврамки Иванова, пытавшегося избежать побоев, был не призыв к родственным чувствам и не доказательство своей невиновности, а напоминание о "воле великого государя", о том, что именно государь "волен" в каждом человеке. Что означает эта странная для современного уха форма? В целом ряде дел она конкретизируется.
В 1643 г. священник Ивановской церкви г. Рыльска Петр, обвиненный в произнесении "непристойных слов", оправдываясь, рассказывал, что, поссорившись "во хмелю" со своими коллегами, заявил им: "Дьяволы, попы, не старина, не мостовщина да не расцаревщина, что хотите меня среди миру без государева ведома убить". Таким образом, без государева ведома убить человека и колотить его рогатиной нельзя.
В основе этого представления лежала идея о принадлежности "всех чинов людей" государя. Порой даже может показаться, что эта принадлежность была абсолютной, что человек в каком-то смысле мог приравниваться в представлении некоторых русских людей XVII в. к неодушевленным предметам.
Вот как это выглядит в показаниях изветчика по государеву делу, ведшему в Можайске, можайского стрельца Куземки Яковлева сына Рытвинского: "Можаитин де посадский человек Тимошка Иванов сын Калинин мая де в 21 день гнал в Можайску на посаде с горы через Можаю реку стрелецкия лошади и учал де стрельца Семку Макарова справшивать про лошади, чьи де лошади, та де земля наша. И стрелец де Семка ему, Тимошке, сказал: земля де государева, а мы де и лошади у нас государевы ж. И тот де Тимошка ему, Семке, сказал: та де земля наша, государева де земля и луги, и лошади на Москве". Следовательно, государь "волен" в каждом из подвластных ему людей на том основании, что они являются как бы его собственность, наряду с землей, лугами и лошадьми.
Представление о том, что во всех людей "волен" государь и они являются его собственностью, могло подчас приобретать прямо-таки анекдотические формы: государевой собственностью объявлялся не только человек в целом, но и части его тела по отдельности. Вот как это выглядит в показаниях свидтеля по "государеву делу" курского тюремного сидельца сына боярского Серого Сергеева (1626/27): "...в прошлом де во 135 г. у Антошка Прлотника на беседе я был и, напився де пьян, тюремный сторож Сенька учал меня лаять и я де ему молыл: мужик, де про что меня лаешь, бороду де тебе за то выдеру. И он де, Сенька, молыл: не дери моей бороды, мужик, де я государев и борода де у меня государева".
Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М. : Наука, 2000.
Подписывайтесь на Бои за Историю