Дурацкие мысли посещают меня. Мир измеряется количеством коров.
Корова как панацея от всех проблем
Вот у тебя в голове Рахманинов и Скрябин, Умберто Эко и Кэндзабуро Оэ, толстовщина, достоевщина, мучения без вины виноватого, Вселенская боль и прочие ингредиенты интеллигентского салата «Что наша жизнь?», на что усталая женщина с красным лицом (не то обветренным, не то пропитым) дает универсальный рецепт успокаивания душеньки: «Хозяйство бы тебе, да корову, а желательно две», - и всё, блин, вот она, панацея от всех смятений - никаких мук витальности и никаких когнитивных диссонансов.
Корову мне, корову!
Ну и память, конечно, начинает цепляться за грибоедовскую фразу:
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорблённому есть чувству уголок!..
Насчет «вон из Москвы».
Те, которые кричали «вон!» недавно уехавшим и те, которые отправились «вон туда» с чемоданами – это же старый мотивчик, который все народы мира знают назубок. И не мы первые его насвистываем.
Мотив Бунина. Мотив Толстого-третьего
Корова не помогла будущему Нобелевскому премианту Ивану Бунину. Любя березки больше самого себя, он уехал навсегда с окаянными мыслями про окаянные времена.
Ну, с ним как раз всё понятно. Там был билет в один конец без вариантов: Бунин вам не Толстой-третий – «красный граф», ставший графом по суду после смерти папаши, так и не признавшего своего отцовства. Бунину не чета - оборотистый жук и угодник, способный и преобразователя Петра I воспеть коммунистически восторженно, и обозначить осторожный протест образом Буратино, как говорится, «на словах он Лев Толстой, а на деле Алексей Толстой». Иван Бунин не стерпел бы, вылез бы и первым бы загремел под фанфарами со своей-то жёлчной прямотой. Он правильно уехал. Забрал с собой дворянскую Россию и отбыл. Дверь закрылась наглухо, и началась история другой России, советской. Бунин, кстати, и в эмиграции, отделял зёрна от плевел: берёзки вкупе с народом - от новой власти с ее карающим мечом, чванством и безграмотностью.
А как вам мотив на японский лад?
Японские жители, не успев насладиться капиталистическими плодами эпохи Мэйдзи, попали под обаяние левацких уклонов, начали «бузотёрить», требовать прав, поднимать красные знамена, которые из рук пролетариев безжалостно вырвал и переломал в щепки класс помещиков-землевладельцев, преимущественно из старых самурайских родов. И всё: общество снова в стойло, а литература совершает «поворот», по-нашему, «переобувается». Прав уже не просят: познают дзен и усмиряют дух. Дружно славят императора да качают мышцы, а кто не словил воинственный дух и не покаялся, тот или сидит в тюрьме или беседует с праотцами, ожидая реинкарнации. Детство и юношество мужает на курсах юных самураев.
Тут вот что примечательно, несмотря на смену политической погоды с "оттепели" на "очень сильные заморозки", видные представители культуры Японии отмели саму мысль об эмиграции, а остались хлебать дерьмо со своим народом. При этом известность, образование (включающее знание языков) и средства иных могли бы обеспечить им места в более безопасных государствах. Но нет.
Мэйдзи (1868-1912 гг), напомню – это период, почти совпадающий с нашим временем от отмены крепостного права до первой мировой войны, и в этом мы с японцами близнецы-братья. Наши японско-российские предки попали, как в сказке, из феодализма в капитализм, а советские еще и в социализм, - и всё на это одном коротком веку человека, с ломкой сознания, с рефлексией на тему утраченного. Путешествия по формациям очень способствует головной боли и геморрою: впечатления сильные, но муторные.
«Мотив» с немецким припевом.
Среди многих эмигрантов, оставивших дом, друзей, мать, была женщина, которую я люблю, и о которой мне писать особенно непросто. Она была знаменита, если так можно обозначить известность, например, Луны или Африки. Кто не знает Луну? Кто не слышал про Африку? Она была любима мужчинами, из которых получилась бы великолепная команда звезд первой величины (Хемингуэй, Ремарк, Габен, Вертинский и пр). Звали ее Лена Зибер.
Фамилия Зибер по мужу, под ней она эмигрировала в Америку из национал-социалистической Германии. Лена - сокращенное от Магдалена, - так ее звали дома. Мир знал ее как Марлен Дитрих. Я люблю ее низкое контральто, я люблю ее стиль, шик, ее роли, ее потрясающие песни «Питер», «Лили Марлен», «Не покидай меня», «Жизнь без любви» и многие другие. В своё социалистическое детство ее эмиграцию я расценивала, как плевок в лицо фашистам, как невозможность жить среди чуждых по духу …, ну и всё такое.
А в реалиях сегодняшнего дня я чуть лучше понимаю народ, оставленный ею, как и мать, на произвол судьбы, народ, дважды растерзанный – нацистским режимом и фактом поражения. Я чуть лучше понимаю, почему этот народ спустя 15 лет после окончания Второй мировой войны плевал ей в лицо, почему выступал против ее концертов.
Лет в 20 мне казалось, что это неонацисты не могли простить ей антифашистскую позицию, но ничего не простили ей обычные люди, униженные высокомерием человека, имеющего славу и средства, то есть ресурсы для укрытия в другой стране, чтобы оттуда говорить, как глупы немцы, доверившиеся Гитлеру. Сегодня, вникая в аргументы протестующих, имея доступ к дневникам и мемуарам тех лет, понимаю, что непризнание большой немецкой певицы в немецком мире - было протестом, выплеснутой болью людей, которых она оскорбляла тирадами против Германии, не вычленяя во гневе идеологию, которую далеко не все разделяли. «Ты называла нас быдлом, ты проклинала Германию, ты не отделяла народ от Гитлера, зачем же ты возвращаешься к нам со своими песнями?».
На похоронах своей матери в Берлине осенью 1945 года она произнесла жуткую фразу: «Я почувствовала, что хоронила не только мать, но и Германию, которую я любила и которой для меня больше не существует». Это был удар наотмашь по лицу поверженной нации. Отказаться от своего народа в трагический час его истории - это роковая ошибка любого человека, особенно известного.
Она не получила ни одной серьезной награды от двух Германий ни ДО СТЕНЫ, и ни после. Правда, немецкая Википедия смягчила ее биографию и выкинула все, не красящие певицу эпизоды, связанные, например, с негероической смертью отца или эту резкую фразу о Германии на могиле матери.
Напротив, в концепте дружбы с США, которые признают Дитрих, как икону стиля и врага нацизма, о ней написаны сочувственные строки, как о борце с режимом и как о немецкой певице, ради расположения к еврейскому народу выучившей даже песню на иврите. Так как Марлен Дитрих умерла в Париже, одинокой, больной, немцы сделали акцент на том, что ее могилу перенесли на берлинское государственное кладбище Шённеберг для почетных захоронений, а в 90-х, пьяных от свободы, что-то даже назвали ее именем, кажется, улицу и площадь.
При этом, для понимающих вики-дойч сообщила, что самая знаменитая антивоенная песня Дитрих «Когда же они наконец поймут?» (или по другим строчкам «Где цветы?») принадлежит не ей, а Питу Сигеру (он же, свою очередь, признавался, что на создание песни-протеста повлияла казачья колыбельная "Колода-дуда", у Шолохова в «Тихом Доне» Дашка Мелехова под эту песню качает люльку).
Дойч-вики также напоминает о приеме немецкой послевоенной публикой, примерно в 60-х, когда певицу едва не линчевали, и пришлось с полицией выводить ее из концертного зала. Близкие с ужасом спрашивали ее, что она пережила в эти минуты. Марлен, в своей традиционной манере полубравады - полудерзости, отвечала, что неприятная встреча её не огорчила, и если что-то и заботит теперь, то отстираются ли пятна от яиц и гнилых помидоров с ее «лебединого платья».
Мне очень нравится эта актриса и певица. Она, как каждый из нас, имела право на свой путь. Вот только восприятие ее образа и творчества для меня усложнилось. Из одномерной "перламутро-розовой" картинки перетекло в объемную со множеством теней и оттенков. Это уже нельзя просто любить. Это нужно принять.
И все же… уходя-уходи,
а не кидайся в свой народ словом «быдло», особенно, если это «быдло» обеспечивало твою славу и доход, успешно конвертируемые в чужом краю в хлеб с маслом и икрой.
Мать Марлен Дитрих поклялась пережить Гитлера, и она голодная, измученная войной, пережила его на 4 месяца. Она с нацизмом вот так..., как могла.
Сестра Марлен Дитрих во время войны содержала казино и кинотеатр, куда заглядывали расслабиться уставшие от работы надзиратели концентрационного лагеря Берген-Белзен. Она с нацизмом вот так... Певице пришлось всей силой своей известности нажать на кнопки механизмов, чтобы изменить намерения оккупационного британского правительства этих земель предать суду ее родных, как пособников нацизма. Затем до конца своих дней она переписывалась с Лизель тайно, публично отрицая наличие сестры.
Почему же другим следовало покаяться за родных-нацистов? Почему же другие соотечественники получали от нее оплеухи ненависти только за то, что жили за своей земле, а не "остались с Гитлером" и вовсе не разделяли нацистские взгляды?
Народ Германии не простил Дитрих за "предательство", которое, по мнению авторов многочисленных исследований на эту тему, заключалось в ее обвинениях немцев в лояльности к преступной власти. Жить при Гитлере еще не означает поддерживать его идеи. Быть смелым - не значит резать правду-матку из безопасного далека.
Где в трудные времена должны быть деятели культуры, то есть, по определению, самые тонко настроенные и образованные граждане страны?
Вариантов много. Для себя я нашла ответ в «Реквиеме» Анны Ахматовой:
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, -
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Но если на эту тему думать не хочется, может быть, все-таки корова? А лучше две.