Две фигуры темнели в полумраке залы. Две фигуры, принадлежащие настоящим храбрецам. Их осталось не так много в последние недели. Вернее, по-прежнему оставались сотни благородных рыцарей, готовых пролить кровь за родную землю, но немногие отваживались войти сюда, в обитель скорби и безумства. Эти двое смогли, отважились.
–Ваше величество, – робко подал голос первый из храбрецов, стараясь не смотреть в сторону роскошно убранного ложа, на котором уже не первый день покоился мертвец, – примите нашу скорбь и нашу боль. Мы все…
Недвижная прежде фигура женщины, облачённой полностью в чёрное, непроницаемая прежде в полумраке, шевельнулась на голос, оглянулась на визитёра, но ничего не сказала. Однако это слабое шевеление полностью парализовало первого храбреца. И на помощь пришёл второй:
–Мы скорбим, ваше величество. Ваш супруг, наш господин, был для нас солнцем.
–Солнцем…– зачарованно повторила женщина. Её голос был глухим и хрипловатым от слёз и жажды. Уже второй день она сидела у тела, не отнимая рук от его руки, не прерываясь ни на сон, ни на пищу, ни даже на глоток воды.
Она потеряла интерес к гостям, снова взглянула в лицо своего почившего супруга. Она примеряла новый титул «Солнце», находила его правильным, и её сознание откликалось какой-то сладостной болью на это созвучие.
Он был ей солнцем. Да. Она любила его, безумно любила. И даже то, что в последнее время он не был с ней мягок как прежде, и даже то, что вышел из себя и стал её сторониться, не омрачало этой любви. Солнце ведь тоже обжигает. Но не от зла.
Визитёры переглянулись. Они понимали, что будет непросто, но ситуация в стране становилась совсем нехорошей, и требовалось отставить скорбь в сторону и заняться тем, что необходимо. Так уж устроена политика: и слёзы, и радости – всё должно быть строго в определённой мере.
–Ваше величество, король умер. Его необходимо подготовить к погребению, – наконец, промолвил первый. Он решил не быть более уклончивым, а сказать как следует.
–К погребению? – королева в изумлении воззрилась на него, – зачем вам хоронить моего мужа, моего Филиппа, моё солнце?
–Он же…– в горле непрошенный мерзкий комок, но куда деваться? – он умер. Он мёртв. Мы скорбим о нём.
Она в раздражении дёрнула плечом и повернулась к почившему всё стой же страшной нежностью.
***
Собрались в молчании. Над страной траур – умер король. Но это ещё ничего. В конце концов, короли умирают слишком часто, чтобы этому удивляться. А вот поведение королевы…
–Она всего лишь женщина, потерявшая супруга! – напоминает, наконец, кто-то из милосердных советников. – Ей нужны слёзы.
Затихают. Не спорят даже. Каждый думает о том дне, когда сегодняшняя королева только прибыла в их страну для брака с их мёртвым ныне господином – королём Филиппом. Тогда молодая, семнадцатилетняя девушка показалась всем необычайно скромной и милой. Конечно, содержали её при строгом дворе, и это было хорошим объяснением этой скромности, но как докладывали – даже среди своих домашних девушка была застенчивой, замкнутой и предпочитала уединение.
Она прибыла из мрачной религиозности к веселью, и Филипп, как новоиспечённый и честный супруг попытался развеселить и расслабить свою жену. Он устраивал приёмы и балы, окружал её теплом и лаской. Что ж, это не помогло так, как он ожидал. Королева не стала весёлой и похожей на привычных Филиппу дам. Но она безумно влюбилась в своего мужа и когда он, устав от её мрачности и замкнутости, вернулся к своим фавориткам, показала необычную натуру.
–Она безумная, и мы должны признать это, – произносит страшную и яростную истину кто-то, кто устал от притворства. И снова тишина – все помнят, как начались первые тревоги по поводу молодой королевы.
Она безумно любила своего мужа, навязывалась в его общество и этим отпугивала ещё больше. Он всё реже появлялся в её покоях, и она однажды перепугала весь замок тем, что всю одинокую ночь то стучала в стену, то кричала, то выла, и в крике её мешались проклятия и признания в любви.
Филипп тогда подумал даже о том, чтобы выселить супругу подальше. Но его успокоили:
–Это она ставит характер. Не обращайте внимания, ваше величество. Оставьте всё как есть ради ваших детей, и всё будет, так как должно быть. Она смирится.
Филипп поверил, да и брак был заключен не по любви. А по большому политическому и военному расчёту, поэтому даже без этой веры король был бы вынужден мириться ещё не с тем. Понемногу он научился не попадаться на глаза ревнивой и невыносимой жене, и держался крепко ровно до тех пор, пока она не стала впадать в полновесные истерические припадки.
–Она не оправится от этого удара, – произносит кто-то разумный.
Он прав. Она не оправится. Как не оправилась ни от первой измены своего супруга, ни от того, как грубо он прервал своё пребывание у неё на родине, пребывание неприятное, ему тоскливое, но вынужденное – его жена становилась одной из наследниц Испании. И даже это наследие – такое, которое он мог использовать, пользуясь бесконечной и безумной любовью своей жены к себе, не сдержало его на её родине. Он бежал, и его безумная жена, впав в ярость, бросилась за ним, в чём была одета, на последних сроках беременности.
Её отговаривали:
–Ваш путь ляжет через Францию, а там война!
–Вам надлежит учиться управлять своими подданными!
–Одумайтесь, подумайте о здоровье своего дитя!
Но она плевала в тот момент и на войну, и на подданных, и на дитя. Её муж уехал без неё и все эти люди, желавшие ей добра, стали ей враги, ведь они удерживали её. в конце концов, скандалы и истерики утомили мать королевы, что в народе уже была прозвана «Безумной» и ей дали уехать.
А вернувшись, безумная жена увидела то, чего так боялась: её драгоценный супруг не стал тосковать по ней и завёл себе фаворитку. Впав в новый приступ, королева обрезала роскошные локоны соперницы, и тогда терпеливый прежде муж не сдержался и отвесил пощёчину утомившей его ревнивице, после чего запер для успокоения её нервов в её же покоях.
В покоях она громила всё, до чего могла дотянуться. Кричала, проклинала, рыдала и снова выла. Но нервы немногих оставшихся придворных были уже привычны к её воплям и крикам. И даже попытка объявить голодовку королеве не помогла. Она не добилась даже взгляда или краткого визита своего супруга, он намеренно игнорировал её, велев накормить свою жену силой.
После этого безумная затихла.
–Успокоилась, усмехнулся Филипп, потерявший к тому времени уже всякий интерес к ней и уставший от её ревности и беспричинных истерик, и навязчивости.
–Тело надлежит похоронить! – произносит кто-то решительный. – Мы на пороге войны!
Об этом вслух не говорят. Но все знают нехорошие шёпоты, расползающиеся по дворам. Знают, что после смерти матери Безумная Королева стала королевой Испании, и её признали на родине. Но при жизни мать, видя состояние дочери, уточнила в своём завещании, что если её дочь будет всерьёз больна, то ей будет назначен регент, и называла отца безумной единственным, кто мог выполнить эту роль.
И вот с этим супруг безумной – король Филипп был не согласен. Он считал, что за годы мучений, за то, что его женили на этой женщине, за то, что скрыли от него её болезни, именно скрыли! – Филиппу принадлежит власть над Испанией, и ему становится регентом безумной королевы.
–Должен же я получить хоть какое-то удовольствие? – возмущался Филипп. – И моим детям будет проще править не только моими землями, но и её. Тогда они смогут разделить власть без войн.
О том, что это и её дети, Филипп не упоминал. Он вообще не называл по имени свою жену, и никак к ней не обращался. С тревогой вглядываясь в лица детей, которые всё меньше интересовали его безумную супругу, он искал признаки безумия. Иной раз ему чудилось, что находил, а в другой раз он понимал – ошибся. И всё-таки терзался: а вдруг и они?..
И это было ещё одно проклятие, такое, которое король ни с кем не обсуждал. Он очень боялся за них, и как мог, ограждал их от матери. А между тем, разобидевшийся отец безумной королевы, заявил, что Филипп правит от имени его дочери незаконно и вообще, держит её взаперти.
Так две страны, скреплённые династическим браком, встали на пороге войны. И тут неожиданной развязкой стала кончина Филиппа. Он просто неожиданно и как-то тоже вдруг подхватил оспу и умер. И вот эта неожиданность давала простор для слухов и шёпотов, ведь как удачно умер Филипп! Не иначе как яд?..
Но все эти шелесты и слухи не задевали безумную королеву. Она сидела у мёртвого тела мужа, и отказывалась отдать его для обряжения и подготовки к похоронам. Она вообще не хотела его хоронить, и проводила с ним всё время. А пока она горевала, беседовала с мертвецом, ему же смеялась и о нём же плакала, несчастные советники, собравшись в зале, пытались решить что делать и как не допустить войны и анархии в стране.
***
Шествие было медленным и страшным. Траур и чернота одеяний в ночной тишине казались ещё более жуткими.
–Ну отлично…теперь мы передвигаемся только ночью! – возмущались в этом немногословном и немноголюдном шествии.
–Хотя бы идём, – отзывались те, кто знал правду.
Уговорить королеву похоронить мужа было сложно. Она отпиралась. Никогда не обладавшая красноречием, безумица вдруг выдала яростную тираду о том, что есть некое пророчество о восставшем принце или короле на четырнадцатый год после смерти. и утверждала при этом, что пророчество это будто бы о её супруге, а они, все они хотят лишь одного: отнять его у неё!
Глаза её гневно сверкали, и сама она – исхудавшая и бледная в чёрных одеяниях походила на смерть, явившуюся в мир живых безумствовать.
Красноречие побеждает красноречие, бред побеждает бред…
–Сына Небесного тоже похоронили, и восстал он из мёртвых, – напомнил ей спокойно один из старейших дипломатов двора, не потерявший от ужаса происходящего голову.
Это сработало. Королева помолчала, потом коснулась мёртвого мужа губами, и сказала ему тихо:
–Ты вернёшься ко мне, родной.
После чего с горечью велела обрядить его для похорон, и собирать её саму в поездку к далёкой усыпальнице королей.
Советники были рады и этому, когда безумица добавила:
–Мы будем передвигаться по ночам. Негоже вдове, потерявшей солнце душ, показываться в свете дня!
Это было тоже победой. Король хотя бы ехал в последнем своём убранстве в успыальницу, безумица сопровождала тело с несколькими придворными советниками…это было передышкой, можно было начать переговоры с отцом безумной королевы, можно было начать делать хоть что-нибудь! наконец, развеять и ужас, и противные слухи о безумствах королевы.
***
Она спала крепко и улыбалась. Во сне она была такой счастливой, какой никогда не была на земле. Ей снился тот же сон, что и в детстве: белый свет утра заливает покои, и мягко касается её кожи, она слегка вздрагивает, приоткрывает глаза и видит белоснежную бабочку, впорхнувшую прямо в окно. Бабочка кружится по комнате, и она следит за нею с чистым восторгом. Бабочка вдруг садится на её постель.
Первый раз этот сон приснился ей ещё лет в пять, и тогда она поделилась им с кормилицей. Та сказала о том, что так приходят во сне ангелы. И с тех пор всегда она чувствовала себя под покровительством неба.
Вот и сейчас. ей снилось, как бабочка кружит вокруг её руки, взмахи такие лёгкие и нежные…
И вдруг обрывается сон. И бешеная страшная мысль: «они его забрали! Украли!»
Она вскочила. С нею – несчастная старая придворная дама, до конца решившая служить безумной королеве.
–Стража! Тревога! – кричала безумная, бросаясь к дверям.
И вот уже вскочила стража и вся несчастная свита.
–Ваше величество, в чём дело? – изумился первый из пришедших в себя советников.
–Они его украли! Где гроб? Где он? Где мой муж? – кричала королева.
Её вывели к гробу. По указанию королевы он охранялся особенно строго, гораздо строже, чем она, живая.
–Его там нет…– прошептала королева и снова зашлась криком. – Его там нет! Отняли! Украли! Украли! Воры!
–Ваше величество, он там, – её пытались успокоить. Тщетно.
–Откройте…откройте крышку! Откройте! – она бесновалась всерьёз, не замечая ничего вокруг, вцепилась когтями в свою же руку, и несколько капель крови выступили на иссушенной страданиями и тревогой кожи.
Открыли. И многие, даже с крепкими нервами люди, отшатнулись. Пять недель для тела – это не шутки. Кого-то замутило, кого-то откровенно затошнило. А она стояла, глядя на останки своего солнца.
–Закройте…– прошептал советник, и бережно взяв под руку присмиревшую королеву, повёл её уже, было, обратно во временные покои, очередная дневная остановка на пути к королевской усыпальнице, когда вдруг безумная королева обернулась на гроб, взглянула правее, и увидела страшное: на закрывающуюся крышку, вернее на то, что под ней, смотрела с вожделением молодая девчонка.
Эта мерзкая блудница смела любить её мужа! Отнимать его у нее!
И снова крик. И снова истерика, и попытки советников успокоить королеву, и слёзы перепуганной девчонки, которая, как видели все, смотрела не с вожделением, а напротив, с ужасом, ибо в разложившемся теле короля не было ничего от короля. Только одежда. И от ужаса она не могла отвезти взгляд.
–Никаких женщин подле моего мужа! – велела королева, успокоившись, и взглянула страшно и темно на тех, кто был подле неё, едва ли кого-то узнавая.
***
И снова сон. И снова мысль: «украли! Или подменили тело!»
И снова открывается крышка гроба. Нет, это он. Она смотрит на останки с нежностью и теплом. Он с нею, он всё ещё с нею. и она с ним. И никто их не разлучит.
Советники не волнуются. Они уже подуспокоились – отец безумной королевы уже близко, теперь это его головная боль, а каждый из советников уже наплевал на законность и незаконность этого регентства, они все устали и хотят на покой. Позже, конечно, начнутся новые интриги, но сейчас они согласны на любые условия и идут на любые уступки, только бы нашлась управа на безумную.
Безумная не плачет, в последний раз открывая крышку гроба. От её мужа уже ничего нет. Но она упорно видит – он там, он с нею, и сердце её трепещет от чего-то радостного, непонятного, но очень счастливого. Ведь он её не покинул! И он никуда, никуда уже от неё не сбежит, и они будут вместе навечно.
***
Она смотрит мимо отца равнодушно. Она не думает о том, что он ей говорит. Ей только жаль того, что она так и не открыла гроб в ещё один, последний-распоследний раз.
–Это всё прекращается, – говорит отец твёрдо. Он крепится. Он прослыл хитрецом и лукавым дипломатом, мастером интриги, но и в нём много человеческого и тяжело ему видеть дочь такой. – Ты отправляешься в монастырь. Там ты разрешишься от бремени…
Он осекается. У его дочери большой живот. Это последний ребёнок её и Филиппа и ему думать не хочется о том, что будет с этим ребёнком, ведь всё это время мать носила его под сердцем в ужасном состоянии, была разбита душой, ела когда заставляли и пила, когда едва не теряла сознание от духоты. Как это отразится на ребёнке?
«Мёртвым родится!» – думает отец и спрашивает:
– Ты понимаешь мои слова?
Она смотрит равнодушно, и куда-то сквозь, едва-едва кивает. Она понимает слова. Она понимает все их слова, все их игрища, все их интриги. Она знает, что её продали как продают любую другую принцессу, за мир и земли, знает, что пытались рассорить её с мужем, знает, что шпионили за ней, доносили до неё, и знает, что сам муж рассчитывал от её имени получить земли. Но ему она прощает всё, а отцу, матери и остальным – нет. Но её муж ждёт её там, где её пока нет, и она соединится с ним, докажет ему свою верность, проживёт здесь, на земле, весь отпущенный срок в верности ему, в его тени, чтобы потом, на небесах, соединиться с ним в вечность.
Взгляд её светлеет, отец лишь вздыхает: безумство – отвратительная вещь. Его дочь проиграна. Значит ему придётся позаботится о её детях, навести порядок, подготовить для них всех земли и власть. Он, конечно, мечтал о власти, но не о такой вмиг свалившейся бременем, состарившей его за пару минут встречи с безумной дочерью и осознанием, что на нём одном теперь заключено так много земель и так много безумств.
Она не реагирует на прощание с отцом и на детей смотрит с какой-то отстранённостью, чужие они ей какие-то, непонятные, враждебные. И так не похожи на её солнце. Почему, почему они не похожи?
Её увозят. Она привыкла к дороге, и легко переносит новое заточение. Покорная, она сносит холод монастырских стен и пищу – хлеб, сыр, реже овощи. Но потом рождается ребёнок, о котором сообщают отцу безумной королевы тайно.
Донесение тревожное:
–Ребёнок жив. Это девочка. Она никого к ней не подпускает.
На это стоит взглянуть, и отец собирается в путь, который не хочет проходить никогда. Но нужно.
***
Он смотрит на свою безумную дочь через хитрый глазок в стене, который с первого взгляда и не заметен. Встречаться с нею лицом к лицу он не хочет, поэтому и прибегает к таким мерам.
И увиденное его совсем не радует. Он видит как его дочь говорит со своей маленькой, ещё не умеющей и слова произнести дочерью, и ему плохо.
–Я знала, что ты вернёшься, – говорит безумица и в глазах её нежность, – я никому тебя не отдам. Ты будешь со мной здесь, на земле. только со мной. А потом на небе.
Отец отходит в опустошении – последняя надежда тает.
–Она говорит с ним как с покойным королём, – замечает настоятель скорбно, – верит, что это последнее, что у неё от него есть. Не даёт её ни осмотреть, ни накормить, ничего, словом, не даёт. Заходится криком. Разодрала сестре Марии лицо…
–Довольно! – обрывает отец. Впрочем, не отец уже, а регент и король. Он лучше всякого настоятеля знает свою дочь, но знает он и другое: врагам на руку разлад в семье. – Держите рот на замке и я не обижу содержанием. И помните – никого без моего прямого дозволения к ней не пускать. Лучшее, что сейчас можно сделать, это не показывать никому Её Величество. Ничего хорошего не выйдет. Поняли?
Настоятель кивает. Они быстро в молчании проходят тайный коридор, оставляя позади себя безумную королеву в заточении, счастливо склонившуюся над своей дочерью, воркующей с нею:
–Ты моя радость. Моё солнце. Никто тебя не заберёт у меня. никто…
И тысячи раз она повторит ещё это «никто», и с каждым разом этот повтор будет всё яростнее. И даже когда девочка, вырастая, будет скучать, и просить свою мать о каком-нибудь развлечении, кроме взгляда в окно, она не услышит ничего, кроме страшного:
–Никто тебя у меня не заберёт. Никто.
И не увидит ничего человеческого в безумно нежном её взгляде.
