Светотени творчества - эссе о снах

 Голос того, что безмолвно, касается прохладой кожи. Она, остужающая, обращалась так с лицами много раз, мне не измерить в числах этих прикосновений, произошедших на тропе.

Голос того, что безмолвно, касается прохладой кожи. Она, остужающая, обращалась так с лицами много раз, мне не измерить в числах этих прикосновений, произошедших на тропе. Она скользит среди камней, стволов деревьев, ветвей кустарников и разлетающихся лепестков. Как напоминание об укладе, о неотвратимости некоторых истин.

Оказываясь на дороге, полной голосов, приветствующей меня молчанием, я оказываюсь слушателем себя. Преображение во внутреннем, во внешнем и твердое знание: конечность всегда лежит в пространстве бесконечного. Лёгкое как дыхание колдовство, заставляющее почувствовать наступление - пришествие из незримого пространства, где оно уже есть, захват им новых владений - извне и воссоединение с человеческим, как частью себя по праву происхождения.

Человеческое не ограничено телом. Это напряжение между одним из рода людей и всеми, кто не способен присутствовать рядом в каждый момент времени. Личность - пространство между двумя магнитами, отталкивающими друг друга через притяжение того, что меж ними. Человеком быть трудно; он начинается с природы и продолжается в именуемом человеческим.

История persona завершается со смертью, она продолжается после нее, она вечно гаснет, ее суть будто бы в ожидании конца, до которого самой собой она никогда не дойдет, выдавая себя призрачными очертаниями.

 Голос того, что безмолвно, касается прохладой кожи. Она, остужающая, обращалась так с лицами много раз, мне не измерить в числах этих прикосновений, произошедших на тропе.-2

Моих пальцев касается песок, где затерялась каменная крошка, я стою на руинах. Они начались с первым падением в них жизни, с ее переходом в воспоминание, наделяющее раскрытое место прошлым, о котором я могу не узнать. Руины как руины существуют всегда, от начала и до конца. Иначе бы им досталось иное имя.

Полноценное состояние, вечно растворяющееся в течении времени, отнимающее у них ещё больше жизни, дающее ещё больше воспоминаний, наслаивающихся друг на друга в скоплении личного, общего, на границах приватных и публичных языков. Сам рубеж человеческого, не нуждающийся в наблюдателе для того, чтобы при первом взгляде обратиться в древность, но способный на то, чтобы опосредованно стать наблюдателем, напоминая о том, к чему он причастен.

Руины продолжат стоять, истекая пылью, до тех пор, пока не исчезнут вовсе - так они существуют. Чувствуете, как мы находим в себе их конец?

Дорога у моих ног никогда не кончится, я оставлю следы и насечки, встретив точно такие же на своем пути в пинакотеке взглядов, слов, поступков, событий. Но я иду, ожидая конца, ныне собственного, пытаясь найти смысл, допускающий право хотя бы на эквивалент бессмертия - славу.

Великая слава не носит имени, она носит в себе узоры тысяч из них, объединенных по воле жившего. Мы редко думаем о великих почивших как о людях, исследуя их распорядок дня, привычки, влюбленности и ссоры, углубляясь в своей археологии так глубоко. Они всегда состоявшиеся, они присутствуют рядом в словах, дождавшихся воплощения в событиях. Здесь время и масштаб фигуры почти играют со мной: глубина оказывается высотой, протяженной вниз, прошлое - выговаривающим его будущим.

 Голос того, что безмолвно, касается прохладой кожи. Она, остужающая, обращалась так с лицами много раз, мне не измерить в числах этих прикосновений, произошедших на тропе.-3

И если столь многое собирает человека, обрекая его на бытие им самим, на существование в таком виде, то это просто застывший момент. Все произнесенные слова - колебания воздуха, ведь они ожидают событий, в которых воплотятся, полнокровно примкнув к ходу истории. Они ткут ее, облаченную в кровь, мякоть плоти, хруст костей, скрип перьев и дверных засовов, пот, грязь, вонь, хрупкие запахи. Истории выкорчевывают слова из воздуха, из замкнутых между изрекшим и услышавшим мыслей, заполняя их продолжением. Они куда больше о будущем. Даже прошлое о нем.

То, что впереди, что занимает ум попытками предвосхитить, провидчески заглянуть за линию горизонта, осмыслить нечто финальное, последнее, заключительное, называется ожиданием, завораживая надеждами, страхами, мечтами. Я так спешу в своих мыслях о бархате занавеса... Я пытаюсь подняться выше, набираю высоту, карабкаясь по фрагментам о Другом: книгам, хроникам, картинам и фотографиям, письмам, слухам; чтобы обратить свой взор в глубину. Здесь разреженный воздух, едва сгущающийся от накала света, что проливается слезами из лун моих глаз. Головокружительная перспектива, нарушающая порядок "сейчас".

Полнота сна или - я освобожу другие имена - всеобъемлющий захват того, что связует воспоминания с ощущениями во всем теле, способном на мысль-чувство, дарует своему носителю, самому сну, власть. Она превосходит силой прививать ожидание из-за предрешенности отсутствия произошедшего во сне за его пределами, точно по праву крови. Превосходит само представление о превосходстве, готовность принять некое превосходство, чуждое воле.

Власть ради власти, алчущая роста кратократия происходит из человеческого влечения, почти субъекта, если бы человеческое не простиралось за границы самосознающего себя Я.

 Голос того, что безмолвно, касается прохладой кожи. Она, остужающая, обращалась так с лицами много раз, мне не измерить в числах этих прикосновений, произошедших на тропе.-4

Самое размытое полотно, состоящее из пятен и очерков узнаваемого, обретает свое завершенное, филигранное воплощение во сне. Он эпизодичен, отрывочен, как созвездие мерцающих фрагментов, его контуры покоятся на каждом из импульсов, собравшихся во впечатлениях, следах нашего светозарного существования. По отдельности они всплывают после в памяти, выдавая в себе даже не очерки, а штрихи, которые могут вылиться почти во что угодно. Остроконечные - способные ранить, пронзить бесконечностью ищущую пределы фантазию - они колышутся, окаймляя прогалины ясного.

Абстрактное, неразличимое в мире бодрствования и рационального совпадение цветов переживается как естественное, естественно причиняющее боль, устраняющее ее, врачующее душу и ментальные состояния - то есть метящее в средоточие наших откликов. Но мир, исполненный света, исчезает в сумерках, распадается как дым, где спящему удается пережить его в такой же подлинной полноте, как и в пространстве mundus, источая света из себя..?

Идти на свет - быть человеком лишь отчасти, он наполняет нас, накидывая свои наряды на мир вокруг. Мир в его широте: от безымянного порыва воздуха и травинки под ногами до попавшегося под зоркий глаз ономатета явления или предмета. Ведь всему может найтись имя?

Ночь пробуждает одиночество, обнажая Самость. Ее творческая, даже со-творческая натура призывает всматриваться, полагаясь на себя. Слепота античного мудреца - ее провидческое царство, так замыкаются узлы пелены на глазах, не обрекая, но ласково призывая сосредоточиться на самом себе, посмотреть с укрытым взором. Ночь рисует свои живописные полотна, в них куда больше звучащего - так звучат соцветия на редких холстах - и ищущего слушателя. Пространство открывается по-новому, касаясь чувств, интуиции, воображения, заводя свою мелодию, распускающуюся среди преследуемого скользящим контуром абриса.

 Голос того, что безмолвно, касается прохладой кожи. Она, остужающая, обращалась так с лицами много раз, мне не измерить в числах этих прикосновений, произошедших на тропе.-5

Порой, пытаясь вспомнить случившееся, мы обнаруживаем, насколько неперемещаем в названное пространство света каскад собранных прежде отзвуков внутренних порывов. Каждый раз мы постигаем живой смысл разобщенных в отражениях, ложащихся на радужки глаз, фигур, а после он ускользает, если нам не достаёт сил удержать их в единстве. Точно те слова о магнитах, состязающихся за нечто между ними, как отдельные этюды persona, набрасываемые тенями на шепчущие лица.

Художник - спящий, влюбленный в свой сон. Он переносит в mundus опыт..? своих странствий в Ночи, если ему удалось принадлежать тому пространству всецело. Если по силам схватить цепкими радужками ослеплённых глаз всполох разобщенных моментов своих состояний, перенеся их хрупкий союз в мир для Других.

Мелодия натуры, обретающая сложное суггестивное выражение, стихией своих призрачных теней настигает необходимость обрести форму, изначально рассеянная на остриях игл, что ткут сновидение. Они едины, они невероятно разобщены; слагаемые, состязающиеся за обращение в вычитаемое, так трудно удержать насыщенное ими сейчас.

Сон порождает ожидание, болезненное, мнимо бесформенное из-за поиска сил выразить. Из-за ожидания восполнения различимого отсутствия путем нового сна, буквально идентичного опыта, ухода в воспоминания или реконструирования.

И ожидание рассказывает о нас, выдает в нас человеческое. Художник ожидает завершенности своего творения, повторения того, во что он заглянул своим обращенным вовнутрь зрачком.

Я просыпаюсь с устами, опаленными Ночью, собирая фрагменты слов, ожидающих, когда я произнесу их на языке, рисующем отражения прожитых сновидений игравшего внутри меня художника в Других.

Чтение вслух с пояснениями: https://youtu.be/vcDgedfCZb4