ОСТОРОЖНО: ЖЕСТЬ!
Лето девяносто третьего года выдалось жаркое и урожайное. Из-за ранней дружной весны и постоянной высокой влажности всё росло словно на дрожжах, и уже в мае на огороде полно было редиски, салата, укропа, петрушки, зелёного лука и другой зелени, а уже в июне огурчики подоспели, — уж их-то мама растить всегда умела. Из всего этого получался неплохой такой салат. Кроме того, на рынке появились какие-никакие продукты, и даже мясо, хотя бы и куриное, стало иногда гостить на столе, и призрак голода наконец-то покинул уже известную читателю Наташину семью. Да вот только как обычно, для маленькой героини всё это не обошлось без ложки дёгтя.
Во дворе, недалеко от белого кирпичного, спаренного с летним душем туалета, отстроенного трудолюбивым папой несколько лет назад, росла вишня — высокое, многоствольное, старое и несуразное дерево. В прошлом году на нём ни ягодки не завязалось — заморозок убил цвет, зато в этом году урожай предполагался такой, что компенсировал бы, казалось, и прошлый год, и последующий заодно.
Наташа любила собирать ягоды. Она уже и смородину в этом году собрала, чёрную и красную, и малину, что созревала в густом неухоженном малиннике не вся сразу, а партиями, и иргу с высокого раскидистого куста в углу двора, и даже пару небольших вишен обобрала. Теперь же перед ней стояла новая задача: оборвать большую вишню. Собрать все до ягодки.
— Но я до верха не достану, — сообщила она папе, и тот милостливо предоставил в её распоряжение громоздкий и шаткий предмет, похожий на большой высокий стол, снабжённый с одной стороны чем-то вроде лесенки. Мама называла этот предмет "козлом", был он весь, сверху донизу заляпан застывшим цементным раствором и обычно использовался папой на стройке.
— Вот, — сказал папа, подтащив "козёл" под вишню, — залезешь на него и всё достанешь.
На следующий день Наташа встала пораньше и занялась сбором вишни. Ей хотелось побыстрее, пока папа спит, разделаться с заданием, и всё сначала шло хорошо и быстро — ровно до тех пор, пока даже с "козла", который, несмотря на тяжесть, бойко перетаскивала с места на место, не перестала дотягиваться до ягод. Тут-то папаша во двор и выполз, хмурый и недовольный, как обычно по утрам. Дома ему делать оказалось нечего, начинать работу на стройке было лишено смысла — к трём часам дня нужно было на работу, а утреннее зло сорвать — совершенно необходимо. И на ком же это ещё было сделать, как ни на Наташе? Мама ещё к девяти ушла на работу, забрав с собой заодно и Аньку, и старшая дочь, любимая мишень, была целиком и полностью в его распоряжении.
Немного полюбовавшись со стороны на то, как Наташа с трудом тянется к оставшимся вишням, как ей не хватает для этого роста, он буркнул уныло:
— Слезай... недоросток.
Наташа подчинилась, а папа снова передвинул "козла", поставив одной стороной совсем близко к дереву на выступающий корень. Да, теперь стало выше, пожалуй, дотянуться получилось бы ещё много до чего, да вот устойчивость сие сооружение потеряло окончательно.
— Вперёд! — скомандовал папа, и пришлось карабкаться на "козёл" снова.
Надо сказать, на тот момент, как папа соизволил появиться во дворе, Наташа уже пятое ведро вишни собирала. Четыре предыдущих уже стояли в погребе, — туда их сказала отнести мама, чтоб ягода не испортилась до её прихода. В новом же ведре ягод набралось уже примерно с половину ёмкости. С этой до половины набранной тарой девочка на еле держащийся стеллаж и полезла. И даже под нескочаемую папину ругань собирала вишню ещё какое-то время, хотя и всем телом дрожала от страха свалиться с высоты, превышающий её рост. А потом случилось страшное: неловко шагнув в какой-то момент, задела она полусобранное ведро... Миг — и на папу, стоящего внизу у "козла" осыпался вишнёвый водопад, а потом и само тяжеленное металлическое ведро свалилось, хорошенько треснув по плечу и оцарапав кожу краем дужки.
В следующий миг отец сволок дочь со стеллажа за ноги на землю, прописал несколько приличных пинков, не давая подняться, затем поднял за волосы, рывком поставив на негнущиеся от ужаса ноги и на закуску с оттяжкой треснул кулаком в лицо. Всё это время, до того самого момента, когда Наташа, жутковато, не по-детски охнув, скорчилась на земле, зажимая рукой глаз, он поливал её отборной бранью, а тут вдруг осёкся, сообразив, что сотворил что-то очень нехорошее... С трудом оторвав от лица дочери зажимавшую глаз ладонь, он увидел страшный синяк, наливающийся под Наташиным глазом. И ужаснулся... Он, конечно, уже не раз бил Наташу по лицу, но такой синяк вышел впервые. Конечно, он ничего не знал, о том, что после одного из таких ударов у дочери шатаются и на всю жизнь повреждены два верхних передних зуба, да и не видно же этого так явно... В общем и целом, наложил папа тогда в штаны, ох, наложил! Не дай бог, отвечать ещё за эту дрянь придётся.
От злости за невозможность уже что-либо исправить добавив дочери ещё пару десятков лещей, он потащил её за волосы домой, швырнул на кухне в угол, в тот самый, в котором под потолком висели три иконы, и спешно полез зачем-то в морозильную камеру холодильника. Дико матерясь, папа выудил наконец-то из недр неопрятной, покрытого едва ли не годовой наледью морозильника насмерть замёрзший кусок неизвестно чего и, словно бродячей собаке или грязной побирушке, кинул Наташе.
– На! Приложи к морде и держи, пока не спадёт! – рявкнул он, и пришлось подчиниться, подобрать и приложить. Стало ужасно холодно, мгновенно заломило глаз и зубы, но пришлось держать и молчать... А ещё прикинуться ветошью и почти не дышать. Труднее всего оказалось не всхлипывать, но после очередного наматывания папой волос на руку и поднесения к единственному теперь целому глазу огромного кулака и зверски перекошенной рожи, всё получилось. Так Наташа и сидела, скорчившись в углу, дрожа от ужаса и прижимая к лицу холоднющий, всё сильнее воняющий предмет. По щеке и шее вскоре потекла подтаивающая отвратительная жидкость, но даже вытереться было нельзя: папа зверем метался по кухне, ни на секунду не оставляя в покое. Иногда он бесцеремонно и грубо отводил от Наташиного лица её замёрзшую перепачканную руку с зажатым в ней подтаивающим предметом, грязно матерился и велел держать ещё. Наташа давно поняла: никакого толку от этого держания не будет, но не смела спорить, не смела встать, не смела шевелиться... Даже дышать почти не смела. Сидела, мёрзла, задыхалась вонью от давно протухшего куска... и всё равно держала его у лица.
Наконец, папе это всё надоело, — нет, не дошло, что не поможет; он был кто угодно, но не дурак, бесполезность действия понимал изначально. Ясное дело, что ему не излечить пострадавшую дочь хотелось, а наказать, посильнее унизить теперь не только за своё дурное утреннее настроение и рассыпанную некстати вишню, а ещё и за этот злосчастный синяк, который, как ни верти, а на его совести повис, да и не только на совести. Но теперь папа выпустил пар и остыл, сделавшись внезапно елейным и ласковым. Да и вишню надо было как-то добирать, — о да, он же хозяйственный мужик, во всём порядок любит.
Итак, подтаявший кусок отправился обратно в холодильник, при чём обошлось даже без матерных комментариев о наледи и общей запущенности агрегата, Наташе помогли подняться и даже полили на руки водой для оказания содействия в умывании (рукомойник на тот момент давно почил, умывались все теперь над старой раковиной просто из ковша), осмотрели синяк, заключили, что ничего, нормально всё, и мягко подтолкнули обратно во двор к вишне. А потом милый папочка просто залез на "козёл" сам и прекрасно собрал оставшиеся ягоды. Наташе лишь поручил подобрать с земли рассыпанное.
В итоге, вишня в количестве пяти с половиной полных ведер оказалась до прихода мамы в погребе, а папа, самолично разогрев супа для себя и дочери и пообедав, отправился на работу.
Синяк отчего-то совсем не болел, только глаз с трудом открывался и закрывался, папа перед уходом из дома был мил, ласков и улыбчив, и даже пообещал привезти вечером мороженое, и Наташа, отходчивая по натуре и ещё не достигшая возраста, когда девочки начинают постоянно вертеться перед зеркалом, а значит, даже толком и не видевшая размеры нанесённого ей ущерба, к вечеру совершенно забыла о своей травме. И была немало удивлена реакцией пришедшей с работы мамы...
– ЭТО ЧТО??? — с порога заверещала она на дочь и заметалась по дому. Ругалась мама скорее на папу, но отчего-то Наташа опять ощущала, что во всем обвиняют её... Ощущала и всеми силами старалась прекратить мамины визги, да вот никак не получалось.
– Вишня в погребе, — попыталась она увести тему, но мама, почти успокоившаяся, вдруг завизжала по новой:
— Я её сейчас выкину, эту вишню! Пойду и высплю на дорогу!
Тут уже девочка не выдержала:
– Да, мам, выкинешь? Я её весь день собирала, по морде получила, а ты выкинешь? Ну спасибо! – бросила она матери. – Иди и закрывай её, быстро! А то сейчас пойду и удавлюсь! — пригрозила она, употребив любимое папино слово: его он частенько говорил, до смерти устав на стройке или на работе.
Мама опешила, и даже, чего с ней в жизни не случалось, произнесла в адрес дочери слово "прости". А потом нехотя побрела в погреб...
Забегая вперёд, скажу, что вишня та так толком и не дошла до стола: сразу её мама не закрыла, а только проварила и оставила в тазиках. Это типа способ был такой — варка варенья в два приёма. На самом деле, маме было просто то некогда, то лень, и по итогам, в одном тазике, простоявшем больше месяца, завелась плесень, и пришлось всё просто вылить на помойку, второй папа в очередную вспышку гнева сбросил на пол, — Наташе тогда и пришлось убирать это всё и отмывать пол от густого сиропа. И только третий тазик варенья, уже порядком засахарившегося, с полузасохшими ягодами, достоял до своего часа и был разлит по банкам после вылавливания из него дохлых мух, ос, пыли и нередко сыпавшейся с давно не беленного потолка штукатурки. Несколько получившихся в итоге полулитровых банок в погребе были засунуты брезгливой мамой подальше от глаз и несколько лет спустя – вылиты в самогонную брагу. Вот так всё закончилось. Вот, за что был получен синяк и пережито такое незабываемое унижение. К счастью, Наташа на тот момент понятия не имела ни о чём таком, да и не подумала бы, потому что совсем скоро свалилось на неё такое счастье, что заставило забыть обо всём на свете.
***
Папа пришёл с работы весёлый, поддатенький, и принёс не только мороженое, но и давно не виденные семьёй краковскую колбасу и небольшой кусочек какого-то чрезвычайно вкусного сыра. Но и это было не всё! Самым лучшим из принесённого им было невероятное известие: оказалось, что его шеф едет на днях на свою родину и берёт с собой своего личного охранника, коим папа работал все последние полгода. Не успела Наташа обомлеть от счастья, что несколько дней не увидит в доме обожаемого родителя и поживёт хоть немного по-человечески, как папа добавил, обращаясь к Наташе:
— А знаешь, где родина у Сергея Витальевича? В Донецке! И так как он там будет гостить несколько дней, а мне некуда будет деваться и нечего делать, то я тоже поеду к матери. А ты поедешь со мной!
Папа продолжал разливаться соловьём, а Наташа стояла и не верила ушам... В Донецк... к бабушке Тае в гости! На несколько дней! На машине, а не на поезде!.. Несколько дней тишины и покоя, потому, что ни при шефе своём, ни при бабушке папа не посмеет орать и распускать руки! Боже, вот это да!
— А когда? — только и спросила Наташа.
– Завтра или послезавтра, – ответили ей.
Да неужели так бывает?
***
Однако, отъезд всё же назначили на послезавтра, а завтрашний день был потрачен на сборы в дорогу, и так как мама была на работе, Наташе пришлось самой запекать в духовке сразу двух кур. От обоих она отщипнула и съела по изрядному куску, что тоже было приятно, а главное, безопасно: наученная горьким опытом, теперь она умела отрывать курятину от тушки так, чтоб этого никто не увидел и не узнал. Вещи мама обещала уложить сама, в доме Наташа прибралась, делать стало нечего, и тут к ней снова как репей прицепился папа.
– Иди сюда! — прогремел он. — Как же быть с синяком...
Наташа едва не ляпнула, что не надо было его набивать, но вовремя прикусила язык: за такие слова и голову могли оторвать, невзирая на то, что теперь она, по словам папы, была бедная-несчастная великомученница, а он сам — драный козёл, которому надо было руки давно отшибить. "Молчать надо, молчать, закрыть рот!" — приказала она себе мамиными словами. А то сильно дерзкая она становится, всё противный переходный возраст, и стоит только не получить с утра воспитательного подзатыльника, как начинает болтать что ни попадя.
Она подошла к папе. Тот сидел за столом, заставленным давно похороненной в серванте маминой косметикой: тенями, пудрой, румянами, помадами. Всё это Наташа иногда в отсутствие родителей без разрешения доставала и опробывала на себе, и потому сейчас немало удивилась: зачем всё это? Неужели...
— Краситься умеешь? — строго хмурясь, спросил отец.
Наташа неуверенно кивнула.
— А когда научилась? Без спросу брала? — угадал он. Наташа опустила глаза, подбирая слова для оправдания, но данный вопрос никто не собирался сейчас обсуждать. Ей вручили набор жутких зелёных, синих и фиолетовых теней, специальные кисточки, и велели изобразить, чего умеет.
Результатом папа был недоволен, велел умыться и принялся за дело сам, используя уже пастельную гамму. Получилось ещё хуже, и снова пришлось умываться.
По итогам за оставшиеся полдня и следующее утро её красили и умывали ещё раз сто, при чём, и мама, и папа. Кожа на лице горела потом огнём, но синяк исчезнуть так и не пожелал. В итоге, плюнув на бесполезное дело, папа вручил дочери свои старые тёмные очки, — в них девочка выглядела как последняя деревенская дура, но других не было, велел их при людях не снимать, а ещё выучить легенду: она собирала вишню и упала с дерева, ударившись о ветку лицом. В легенду Наташа так уверовала, что аж забывать стала, чего же с ней произошло на самом деле. И пофиг было ей на синяк, на вишню, на папу и вообще на всё на свете, когда уже вечером дня икс, почти на закате у дверей здания, где работал в тот год папа, погрузились они наконец в бежевую "шестёрку" и тронулись в путь. Машина, за рулём которой, с трудом умещаясь, сидел папин начальник, двухметровый огромный Сергей Витальевич, всё набирала скорость. Папа по обыкновению умничал, сидя рядом с шефом и не обращал на дочь внимания. Мелкий, возраста Аньки, Артём, сын папиного шефа, бойко рассказывал Наташе про бабушку Олю и дедушку Виталика, к которым едет в гости. А Наташа снова млела: тишина, тишинааааа... Никто не будет на неё орать, оскорблять и бить несколько дней...
_____________________________________
Начало
Продолжение
_________________________________________________________________________________
Буду признательна за неравнодушие, лайк и подписку!