Русская литература Нового времени в своём отношении к герою прошла путь от коллективного к индивидуальному. Если в центре ценностной системы классицизма стояло государство, то сентиментализм уже противопоставляет ему интерес к личным переживаниям и частной жизни. Человек здесь, в первую очередь, - часть природы.
Интересующий нас романтизм идёт в какой-то степени дальше. Его интересуют уже не просто личные чувства, а наиболее экстремальные их проявления. Не просто частный человек, а выдающаяся личность. Яркая индивидуальность по сравнению к окружающей “толпой” становится высшей ценностью. Отсюда выходит, например, любимая антиномия романтиков “поэт и толпа”.
Эта же логика приводит к окончательному переходу от нормативности к индивидуальной эстетике. Художник обязан был казаться “не таким, как все”, выделяться, не следовать канонам. Причём казаться другим во всём: здесь берёт начало идея жизнетворчества - построения личной биографии как художественного текста.
Отечественная война 1812 года только усилила эти тенденции. Целое поколение молодых людей прошло через опыт личного влияния на ход истории. Позже эта приобретённая вера в способность изменить жизнь стала одной из причин образования декабристских обществ.
Что касается литературы, то герой романтизма, конечно, должен был соответствовать вышеперечисленным представлениям. Усиливается интерес к необычным, ярким личностям, вне зависимости от их положительной или отрицательной окраски. К примеру, одним из любимых образов романтиков был разбойник.
Но особенно молодые люди начала XIX века бредили Наполеоном. Он был идеальным воплощением романтического канона. Помимо неординарности его личности, он также был человеком удивительных взлётов и падений - игрушкой судьбы или злого рока по представлениям того времени. Эти два качества заставляли многих обожествлять его, пытаться подражать.
Хорошо это показано в первых главах “Войны и мира”. Роман написан много позже, но детально отражает настроения того времени.
“...но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире... это нехорошо…”.
Это говорит Пьер. Тот самый, который в конце третьего тома придёт к выводу, что он тоже способен вершить историю, и поэтому должен собственноручно убить Наполеона. Весь роман Толстого построен в том числе и вокруг развенчания культа Бонапарта. Видимо, даже в 1860-х эта проблема оставалась актуальной.
Но вернёмся к романтизму. Странное смешение восхищения Наполеоном с волной патриотического подъёма после победы над ним не обошло стороной, наверное, ни одного крупного автора. К примеру, Пушкин посвятил ему стихотворения “Наполеон на Эльбе” 1815г., “Наполеон” 1821г., “Зачем ты послан был и кто тебя послал?..” 1824г. У Лермонтова о Бонапарте можно почитать в таких текстах как “Наполеон” 1829г., “Эпитафия Наполеона” 1830г., “Наполеон (дума)” 1830г., “Св. Елена” 1831г. и “Последнее новоселье” 1841г. В этих стихотворениях о нём говорится так:
Чудесный жребий совершился:
Угас великий человек.
Хоть побежденный, но герой!
Один, — он был везде, холодный, неизменный,
Отец седых дружин, любимый сын молвы,
В степях египетских, у стен покорной Вены,
В снегах пылающей Москвы!
Как будет он жалеть, печалию томимый,
О знойном острове, под небом дальних стран,
Где сторожил его, как он непобедимый,
Как он великий, океан!
Ну и так далее. Неизменно в каждом тексте Наполеон назван “героем”.
Если попробовать суммировать, то самый популярный образ выглядит так: не понятый толпой гений изгнан на пустынный остров, где он проводит дни в думах о своём величии и том, как жестоко с ним сыграла судьба, возвысив, а затем уничтожив. Примерно как на заглавной картине Айвазовского.
Стоит только заменить имя Наполеона на слово “поэт” - и мы получим другой, не менее устойчивый романтический образ. Так что в данном случае правильнее будет говорить не о восхищении конкретным историческим лицом и его поступками, а использовании его в качестве символа идеального героя эпохи романтизма.
Но всё же будет упрощением считать, что наши авторы ограничивались таким поверхностным взглядом. Уже в “Евгении Онегине” Пушкин верно указывает на опасность культа Бонапарта:
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами - себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Зарождение “наполеонов” как общественного типа ослеплённых собственным мнимым величием становится очевидным уже к началу 20-х годов. После мы встретим намёки на это в “Пиковой даме”, где Германн описан как человек с “профилем Наполеона”. Схожие черты заметят и у Чичикова.
И, наконец, главным Наполеоном русской литературы (уже в эпоху реализма) станет Раскольников. До начала времени действия романа он пишет статью, которую после пересказывает Порфирию Петровичу. В ней он излагает свою идею о существовании двух типов людей: серой массы и "право имеющих", которым разрешено ради достижения своих целей идти на любые жертвы. Среди примеров таких личностей он указывает в том числе и на Бонапарта. Со времён Пушкина мало что поменялось.
-- Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? -- с страшною фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его голоса было на этот раз нечто уж особенно ясное.
-- Уж не Наполеон ли какой будущий и нашу Алену Ивановну на прошлой неделе топором укокошил? -- брякнул вдруг из угла Заметов.
Позже Раскольников уже напрямую указывает на эту идею крайнего индивидуализма как главную причину своих поступков:
-- А что и в самом деле! -- сказал он, как бы надумавшись, -- ведь это ж так и было! Вот что: я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил... Ну, понятно теперь?
-- Н-нет, -- наивно и робко прошептала Соня, -- только... говори, говори! Я пойму, я про себя всё пойму! -- упрашивала она его.
-- Поймешь? Ну, хорошо, посмотрим!
Он замолчал и долго обдумывал.
-- Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и... и грешно? Ну, так я тебе говорю, что на этом "вопросе" я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально... и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я... вышел из задумчивости... задушил... по примеру авторитета... И это точь-в-точь так и было! Тебе смешно? Да, Соня, тут всего смешнее то, что, может, именно оно так и было...
"Преступление и наказание" было написано примерно в то же время, что и "Война и мир". Родившаяся не более чем как эффектный образ в эпоху романтизма идея не просто приобрела пугающие черты радикального индивидуализма, но и осталась настолько актуальной проблемой спустя 60 лет, что два великих современника положили борьбу с ней в основу своих главных книг.
