«Ой, она, кажется, умирает!» — перепугалась ординатор первого года, когда зашла на обход в свою палату. Пациентка с эпилепсией, немолодая женщина, упала вдруг на кровать и закатила глаза.
Ординатор метнулась к старшим коллегам: «Там приступ у N. И я не знаю, что с ней делать».
Одна из докторов снисходительно улыбнулась. Мол, все мы когда-то были стажерами, неоперившимися птенчиками, которых пугает впервые увиденный эпилептический приступ. Она подошла к медсестре, сказала, какой препарат ввести и удалилась в ординаторскую.
«Даже в палату не зайдете?» — удивилась ординатор. «А чего я там не видела?» — пожала плечами доктор.
Больная эта вызывала у ординатора много вопросов. Диагноз «эпилепсия» выставлен много лет назад. Лечение назначено. А приступы шарашат один за другим. Причем только в первой половине дня, и это прям удача — все медики на месте. Но неужели с приступами нельзя ничего сделать?
Врачи отмахивались от своей юной коллеги: мол, чего ты хочешь, эпилепсия — это навсегда, больная делает нам план, ее все устраивает. Идеальное лечение, чтоб совсем без приступов, подобрать удается не всегда. Поэтому мы и кладем таких пациентов в стационар. Но кто ж виноват, что в отделении есть только два препарата и особо не размахнешься в подборе лечения? Все все понимают. Больная тоже без претензий. Капельнички покапают — и на том спасибо. Ты этот свой идеализм оставь.
Ординатор кивнула — перечить старшим коллегам было не принято.
На следующий день приступ у пациентки повторился. Увидев входящего доктора, пациентка вновь аккуратно осела на кровать и закатила глаза. Доктор присела на край кровати и стала наблюдать. Не прошло и полминуты, как больная пришла в себя, открыла глаза и улыбнулась. Взгляд у нее был ясный. Никакой сонливости, что бывает обычно у таких пациентов после приступа, не наблюдалось.
Так происходило три дня подряд. Ординатор ломала голову, как классифицировать такой приступ. А еще не могла понять, что его провоцирует — ну не ее же появление в палате? Почему нет обычной послеприступной сонливости?
А потом к ней на беседу пришел муж пациентки. Обходительный, приятный мужчина. Он очень тревожился за свою супругу — так тревожился, будто диагноз поставили не двадцать лет назад, а вчера. Он рассказал, что приступы всегда происходят в присутствии других людей. Поэтому он не боится оставлять ее одну — точно знает, что ничего страшного не произойдет. Такая уж болезнь. Приступы провоцирует присутствие третьих лиц. Он всегда будет рядом с супругой. Это его долг. Это важнее всего прочего.
«Зрители нужны» — подумала ординатор. — «Интересно.» И в тот же день позвонила знакомому психиатру. Попросила проконсультировать без очереди, благо, он все равно раз в неделю приходил смотреть в эту больницу пациентов с подозрением на психиатрические недуги.
Выслушав рассказ коллеги — про необходимое условие для приступа в виде зрителей, про необычные приступы, когда больная не падала на пол, но бережно оседала на постель, про закатывание глаз и бодрость духа сразу после приступа, он спросил вдруг: «А муж у нее какой? Заботливый мужик небось, да? Золотой муж?» Ординатор кивнула: да, именно такой. Психиатр улыбнулся, будто получив подтверждение своей догадки, и ушел смотреть загадочную пациентку.
Когда психиатр зашел в палату, у пациентки вновь случился приступ. Когда она закатила глаза, доктор вдруг подошел к ней и похлопал больную по щекам. Она немедленно пришла в себя: «Ой, доктор, кажется у меня опять случилось.»
«У нее истерия. И припадки ненастоящие, демонстративные. Убедись, что фейковые приступы не разбавлены настоящими. Лечить это сложно. Но если не найдешь настоящих приступов, противосудорожные не нужны…» — вынес свой вердикт психиатр. Невролог, старшая коллега ординатора, которая поленилась тогда зайти в палату, ухмыльнулась. Мол, ага, двадцать лет стоит диагноз «эпилепсия», но это не она. Все понарошку.
А ординатор не поленилась перерыть весь архив ЭЭГ. Ни одного подтвержденного документально приступа. Ни на ЭЭГ, ни на мониторинге.
Это в самом деле была не эпилепсия. Это было психиатрическое заболевание с демонстративными приступами. Больные и их родственники уверены, что все по-настоящему. Особенно родственники: они окружают больного вниманием и заботой, и в том выгода пациента — именно внимание окружающих питает болезнь.
Будь у пациентки не такой внимательный муж, который оставил бы ее наедине с этой болезнью, возможно, недуг не получил бы дальнейшего развития. Но муж был золотой. После каждого приступа он становился вдвое внимательнее и нежнее.
Лечилась она в одном и том же отделении годами. Врачи привычно переписывали диагноз из предыдущих выписок, привычно говорили, что в отделении нет большого ассортимента лекарств, а потому… И все шло годами по накатанной. Приступы, внимание мужа и медиков, новые и новые госпитализации с выпиской без каких-либо перемен.
Снять диагноз «эпилепсия» в такой ситуации непросто, хоть и возможно. Разумеется, это не под силу ординатору — нужно собирать врачебную комиссию. Вот только зачем? Пациентку и ее родню смена парадигмы не обрадует, можно и жалобу в Минздрав схлопотать. Врачам лишние телодвижения тоже ни к чему. Подумаешь, ну написал психиатр свой диагноз, вот и прибавим его к эпилепсии. Да и забудем.
Эта ординатор стала потом врачом-эпилептологом. И этот случай запомнила накрепко, как пример работы неповоротливой отечественной системы медицинской помощи.
Были потом в ее практике и сочетания демонстративных и настоящих приступов у одного больного, были и симулянты, были и те, у кого необычные приступы эпилепсии походили на демонстративные, но таковыми не были.
Но эту пациентку она всегда вспоминала как пример тупиковой ситуации: ничего не изменить, никому не помочь. Больная будет пить ненужные ей противосудорожные до конца жизни, и это ее плата за внимание близких и медицинского персонала.
Впрочем, если все довольны (женщина получает внимание, муж занят спасением жены, врачи переписывают одно и то же, не слишком напрягаясь) то может, это не так уж и плохо?..