Этюд № 37 (из 89)
Пока профессор шёл к своему месту, а Маковей дожидался его, чтобы о чём-то спросить, поляна ожила. Хотя академик и не сказал ничего особенно нового, а больше половины из того, что он сказал, не для всех было понятным, люди принялись живо обсуждать то, что услышали. По глухому рокоту голосов, насупленным бровям и опущенным головам можно было понять, что особой, мягко говоря, радости никто не испытывал. Однако среди одной из групп людей, расположившейся недалеко от сцены, возникло некоторое возбуждение. Когда в этой группе мужчины стали уж очень громко переговариваться, на них со всех сторон зашикали; тогда человек восемь – девять из группы подхватили свои стулья и табуретки и стали пробиваться сквозь неровные ряды и вытянутые ноги в дальний конец поляны. Там они снова сели все вместе и продолжили дискуссию, не обращая внимания на то, что за трибуну уже встал губернатор и начал говорить.
Маковей повторяться не стал, а от внутренних дел перешёл к постановке задач, полагая, что все, в общем-то, только этого от него и ждут. Опершись локтем о трибуну, он чуть отодвинул от себя микрофон на самодельном деревянном штативе и начал игриво-угрожающим тоном:
– Мне стало известно, что некоторая часть наших сограждан тяготится отсутствием возможности попутешествовать по историческим местам. Кое-кому из нас стало тесновато в нашей деревне, и они собираются самостоятельно «выйти в люди», чтобы мир посмотреть и себя показать. По уже не раз изложенным причинам мы считаем такое предприятие абсолютно неприемлемым и чрезвычайно опасным не только для тех, кто собирается его осуществить, но и, главным образом, для тех, кто останется здесь. А посему – предлагаю вам послушать два моих указа по этому поводу.
Первый документ был, скорее, проектом указа, так как предполагал обсуждение названия нового города. Этих вариантов к сегодняшнему дню оставалось всего два. В одном, предложенном академиками, отражалось так называемое «прошлое-будущее» живущих в этом городе людей: городок предлагалось назвать «Миллениум». В другом, вынесенном на суд общественности коллективом учителей во главе с Ледяевым, предполагалось отдать дань эпохе и лично правящему государю Петру Алексеевичу и назвать город «Романов» или «Петровск». После недолгого подсчёта голосов, проведённого, как обычно, Дубовым, остановились на втором варианте, как наиболее родном; во втором варианте выбрали «Романов», так как Петербург, Петрозаводск и всякие другие Петрограды вскоре должны были возникнуть и так. Маковея неприятно поразило относительное безразличие, с которым народ участвовал в решении такого судьбоносного, как ему казалось, вопроса.
Второй указ вместе с анализом обстановки и подробным объяснением причин запрещал покидать известную территорию больше, чем на одни сутки, без соответствующего решения Совета. Контроль над его выполнением всеми без исключения должен был осуществлять О.М. Шестов; ответственность за его нарушение предусматривалась 6 месяцев лишения свободы, повторно – до 3-х лет. Для будущих нарушителей к острову на одной из дальних трясин уже перемещался вагон-рефрижератор, предназначенный для оборудования тюрьмы.
Третьим указом назначались должностные лица с кратким указанием их функциональных обязанностей и полномочий – от первого заместителя губернатора до бригадира строительной или производственной бригады и директора школы, то есть, фактически подтверждался статус-кво в социальной иерархии анклава, сложившейся за полгода. Этим указом населению предписывалось соблюдать требования официальных лиц в пределах их полномочий, а также руководствоваться в своей повседневной деятельности требованиями гражданского, уголовного и трудового законодательства Российской Федерации, принятыми в XX веке; несоблюдение этих требований также влекло за собой наказание в виде лишения свободы на различные сроки.
Последний документ Маковею дочитать до конца не удалось; когда он перешёл к перечислению возможных нарушений и видов ответственности за них, из последних рядов раздались сначала несмелые и разрозненные, а потом, подхваченные десятком мужских голосов, достаточно дружные и громкие возгласы:
– Долой! Долой!.. До-лой! До-лой! До-лой!
Владимир Михайлович поднял глаза от бумаг, выпрямился и с удивлением вгляделся в «галёрку». Там, уже стоя, продолжали выкрикивать своё «Долой!» четверо мужчин, из которых особенно выделялся один, рыжий и наиболее подвижный. Заметив, что губернатор смотрит именно на него, рыжий полуобернулся и повелительным жестом приказал встать ещё троим мужчинам, сидевшим чуть сзади и с места вполголоса скандировавшими лозунг оппозиции.
Маковей успокаивающе простёр обе ладони над аудиторией и сказал:
– Мне не совсем ясно, господа хорошие, что вы имеете в виду, затеяв этот бардак, но для того, чтобы прояснить обстановку сейчас же, я приглашаю одного из вас на сцену – высказать своё, как я понимаю, особое мнение по обсуждаемому вопросу.
Всё собрание повернуло головы назад, и большинство людей с недоумением разглядывали протестантов; лишь некоторые с заметным интересом ждали развития событий, в целом же ни криков поддержки, ни окриков осуждения слышно не было, лишь из третьего ряда кто-то, стараясь остаться незамеченным, пискнул: «Правильно!».
Увидев, что рыжий решительно пробирается к сцене, Маковей вышел из-за трибуны и не спеша направился к своему месту.
Рыжий, добравшись до сцены, легко запрыгнул на неё, проигнорировав находящиеся рядом две ступеньки, схватил за стойку микрофон и вышел на середину помоста, нимало не заботясь о том, что полностью загородил своим тылом губернатора от публики.
Постучав пальцем по сетке микрофона, он, словно торопясь куда-то, начал говорить:
– Господа! Вы все меня хорошо знаете, моя фамилия – Волков! Сейчас я, как все, тружусь на строительстве школы простым подсобным рабочим, что уже говорит о бездарности кадровой политики нашей администрации, которая не сумела найти лучшего применения моей специальности и моему немалому трудовому опыту.
В этом месте Маковей высоко поднял брови и посмотрел на Шестова, потом на Маслова. Шестов тут же открыл свою потрёпанную тетрадь на нужной странице, ногтем подчеркнул что-то и передал её профессору Кидману, а тот, за спиной губернатора – Маслову.
Маслов посмотрел в открытую тетрадь, покивал головой и наклонился к губернаторскому уху:
– Я его немного знаю… Подходил ко мне с месяц назад с каким-то пустым прожектом – насчёт введения званий, что ли… Волков Алексей Павлович; образование – ПТУ по специальности художник-оформитель; в последнее время работал в туристическом бизнесе, то ли директор, то ли заместитель директора какой-то турфирмы. В поезде путешествовал без семьи, сейчас тоже один живет…
Маковей удовлетворенно кивнул и уставился в мокрую от пота рубашку директора турфирмы.
Рыжий, между тем, продолжал ораторствовать:
– … и все мои предложения были высокомерно отвергнуты этими так называемыми начальниками! Они, видите ли, желают жить только по тем законам, которые сами же под себя и устанавливают, не спрашивая нас! Давно ли мы вырвались из-под пяты ненавистной нам всем бесчеловечной диктатуры Советов? Теперь, пользуясь неординарностью ситуации и нашей социальной пассивностью, нам снова пытаются навязать сталинский режим. Нам уже запретили свободно передвигаться, нам запрещают свободно общаться с местным населением и даже к женщинам, которых привезли для собственного употребления, нас не подпускают, угрожая всевозможными карами за непослушание! Перед нами снова пытаются опустить железный занавес, как в худшие времена нашей истории! На наших глазах нас лишают главного завоевания нашего поколения – свободы и демократии! Эти так называемые губернатор и его приспешники присвоили себе право по своему усмотрению распределять наше общее, доставшееся нам волею судьбы, достояние – от продуктов питания до предметов быта и роскоши. Причём, если самые необходимые продукты питания и предметы быта раздаются по принципу коммунистической уравниловки – всем поровну, не взирая на заслуги и жизненную активность, то где находятся предметы роскоши и лучшие продукты? Разве кто из вас пробовал французский коньяк, которого целый вагон везли на выставку? Разве кому из вас довелось поваляться на шикарных диванах или поспать на водяных матрасах? Куда они делись?
Слушая этот «демократический» бред, Маковей потихоньку приходил в бешенство, а от понимания того, что просто взять и оборвать выступающего невозможно, ему стало дурно. Побелев, он сидел за столом со сжатыми до синевы кулаками и ждал, когда этот борец за правду выдохнется.
Но Волков, поняв по-своему гробовое молчание, исходившее сзади от стола президиума, продолжал с ещё большим жаром, прижимая микрофон к самым губам:
– Я и мои товарищи пришли к выводу, что такому положению вещей надо положить конец! Пусть мы вернулись в прошлое, но у нас не отнять свободы и демократии! Мы больше не хотим жить под диктовку одной партии! Я призываю вас сейчас же, на этом собрании, сместить эту прогнившую насквозь и зазнавшуюся верхушку, обросшую номенклатурными привилегиями. Если вы изберёте меня своим руководителем, я обещаю вам полную свободу во всём – в определении своего места жительства, в передвижении и общении с кем угодно, в распределении всех имеющихся благ по справедливости, а не по развёрстке сверху, словом, во всём, во всём! Они не могут нас лишить того, что мы, каждый из нас, сами способны добиться своим трудом, своими знаниями, куда бы мы ни пошли, ни поехали! Вы только представьте себе, каких перспектив лишает нас эта клика – ведь каждый из нас, по современным меркам – это целая академия наук! Мы перевернём этот мир и двинем его вперёд семимильными шагами! И только тогда законы свободной конкуренции будут решать, кто из нас чего стоит, кто чего достоин! И вот всем этим они, – Волков театрально повёл рукой за спину, – собираются воспользоваться сами, оставив нам роль подсобных рабочих!
– Правильно! – снова из-за спин пискнуло из третьего ряда.
Но этот возглас одобрения, судя по всему, так и остался единственным. Даже «галёрка» уже давно молчала, очевидно, не готовая к столь дерзкому выступлению своего лидера. Но остальной зал, хоть и не склонился явно в какую-либо сторону, оживился и стал похож на разбуженный улей. Народ ждал продолжения и развязки.
И развязка наступила.
Этого не ожидал никто. Что-то должно было произойти, но этого никто не ожидал.
Шестов встал из-за стола, обошёл его, вышел на край невысокого помоста, повернулся спиной к публике, рассевшейся на поляне, и встал прямо перед бесновавшимся оратором. Говоривший от неожиданности умолк, позабыв закрыть рот, и даже отпустил, наконец, микрофон, за который уцепился, как только взобрался на сцену, и не отпускал, будто кто-то собирался его отнять.
Шестов подошёл к Волкову вплотную и спокойно произнёс, глядя ему в лоб и прикрыв рукой микрофон:
– Очень тебя прошу, дорогой, скажи людям, что ты погорячился, и поди отдохни!
Обманутый спокойным тоном Шестова, Волков презрительно усмехнулся и левой рукой снова ухватился за штатив, делая попытки правой оттолкнуть от себя Шестова.
– Да кто ты такой? – крикнул он Шестову в микрофон, явно рассчитывая на симпатию толпы. – Я в девяносто первом на баррикадах… у меня медаль! А ты кто? Маковеевская шестёрка!
– Я кто такой? Не знаешь? Тогда имей в виду, я – не валенок Язов, а ты не Ельцин, и сейчас – не девяносто первый! Лучше уйди и не мешай работать!
– Хватит, накомандовались! Долой диктатуру! Мы – свободные люди и сами можем решать, как жить…
Шестов молча и не спеша расстегнул две пуговицы рабочего комбинезона, в котором ходил почти всегда, вынул из внутреннего кармана пистолет на жёлтом плетёном шнурке, большим пальцем снял с предохранителя, развернул плашмя, вытянул руку и выстрелил Волкову в забрызганный слюной рот.
Злой рыжий субъект, только что бывший центром мироздания, на которого было обращено внимание нескольких сотен мужчин и женщин, впитывающих его истины, меньше, чем за секунду превратился в нечто, не имеющее никакого отношения к личности, которой с тем или иным интересом внимали, которая только что, мгновение назад, кому-то была нужна и кого-то волновала. Это нечто не упало, не рухнуло даже, а просто осыпалось на месте, лишённое задней половины головы, и перестало быть. У ног крепко сложенного мужчины в военном «хаки» лежало что-то абсолютно лишнее на фоне ещё свежих серо-жёлтых досок сцены и светло-коричневого пластика, закрывающего от публики ноги президиума.
Шестов сунул пистолет в карман, в два движения повернулся к залу и спокойно, как бы между прочим, спросил, ни к кому не обращаясь:
– Мне показалось или действительно кто-то крикнул «Правильно!»?
Не дождавшись ответа, он сказал себе:
– Значит, показалось! – и направился на своё место.
Маковей также не ожидал подобного развития событий. Случившееся его, как и всех присутствующих, застало врасплох, но в шок, как остальных, не повергло. Возможно, потому, что сам он, если бы не ощущал себя постоянно в глазах людей искомой многими истиной в последней инстанции, поступил бы точно также. Теперь он лихорадочно пытался найти нужную линию поведения, которая для потрясённого общества выглядела бы единственно верной.
Несколько испуганных женских вскриков и мужских междометий типа «У-у, ё-о-о…» завершили картину первоначальной реакции на события на сцене. Никто не закричал надрывно, не вскочил с места и не побежал, не кинулся к рампе. Через несколько десятков секунд все сидели и молча смотрели вперёд, как будто сейчас должно последовать продолжение интереснейшего сериала.
-------------------------------------------------------------
- Соотечественники! Если у вас хватило терпения дойти до этих строк, значит, вас чем-то заинтересовал мой опус. Это бодрит. Но если вы порекомендуете своим знакомым подписаться на мой канал, а они, вдруг, возьмут – да и подпишутся, то у меня появится стимул и далее складывать буквы в слова, слова – в предложения, и уже с их помощью материализовать свои мысли в средство для вашего времяпровождения. Подписывайтесь – и тогда узнаете, с чего всё началось! Подписался сам - подпиши товарища: ему без разницы, а мне приятно!