Страшные истории.Часть 2

Черви за щекой

Мальчик по имени Петя был сиротой, поэтому жил с бабушкой. Бабушка его очень любила и все время сюсюкалась с ним. Когда она кормила его, Петя часто не хотел есть и затыкал еду за щеки. А бабушка незаметно для внука клала себе на палец кусочек еды, касалась его щеки и говорила:

— Смотри, уже червяки за щекой завелись, а ну глотай!

    Петя боялся и глотал.

    Однажды Петя куда-то пропал. Бабушка всех соседей обошла, все дома и подъезды осмотрела — нет нигде. Написала заявление в милицию, но те тоже не смогли найти мальчика.

    Прошёл месяц, и внезапно Петя сам вернулся. В час ночи он постучал в дверь бабушкиной квартиры. Та открыла, увидела внука и бросилась его расцеловывать. А Петя ей сказал:

— Бабушка, я хочу покушать.

Бабушка тут же из холодильника вытащила всё, что там есть — борщ, салатик, колбасу. Разогрела борщ, усадила внука за стол и стала кормить. А Петя по привычке опять еду за щеки стал затыкать. Бабушка только хотела напугать его, что червяки у него за щекой завелись, как вздрогнула, заметив, что у внука по щеке взбирается опарыш. Увидев, как она изменилась в лице, Петя скорчился, провел ладошкой по щеке, размазав червя по коже, и сказал:

— Знаешь, бабушка, а я знаю, что у меня там черви завелись...

С этими словами он встал из-за стола. Бабушка сидела с открытым ртом. Петя шел по коридору, пошатываясь, а рядом со входом в комнату упал. Бабушка подбежала и подняла внука. Он не двигался. Старушка испугалась, уложила внука на диван, вызвала «скорую». Пока врачи ехали, она металась из угла в угол, хватала мальчика за руку, пульс щупала, но Петя не подавал признаков жизни. Приехавший врач наклонился над мальчиком и вдруг резко выпрямился:

— Женщина! Вы с ума сошли? — в ужасе воскликнул он. — Мальчик же давно мертв! Смотрите, он уже разложился, у него полный рот червей!

    Бабушка рыдала и говорила, что всего полчаса назад кормила внука борщом. Врач сделал звонок. Труп малыша забрали, а бабушку отвезли в милицию. Сказали, что она убила внука месяц назад, ударив его по голове чем-то тяжелым. Суд признал её невменяемой, и старуху до конца жизни поместили в психиатрическую больницу...

Миска с хлебом

Это случилось со мной два года назад. Я тогда решил «откосить» от армии. В военкомате прикинулся суицидально настроенным дурачком, и меня направили в психиатрическую лечебницу на обследование. На самом деле, ничего особенного в ней не было — больница как больница. Разве что заняться там было абсолютно нечем, и приходилось дни напролет читать. Туалет там был ужасен: представьте себе помещение два на три метра, вместо унитазов просто дырки в полу, постоянно полно народу и дверь никогда не закрывается, чтобы санитарки могли наблюдать за всем происходящим внутри.

    Когда я зашёл в туалет в первый раз, чтобы почистить зубы, то обратил внимание на странную штуку. На подоконнике стояла располовиненная полуторалитровая бутылка с водой и размокшими корками хлеба. Санитарка, пожилая женщина лет за шестьдесят, сказала, что почти все больные приносят хлеб после ужина в туалет и оставляют его там в этой самодельной миске. Они на это не обращают внимания — пускай себе носят, лишь бы не буянили.

    На третий день я решил зайти в туалет после отбоя, благо это разрешалось. Закрыв дверь и присев в углу на корточки, я решил закурить. Окно было открыто нараспашку, на улице стоял октябрь и было ещё совсем тепло. Свет включать не стал — луна в тот день была очень уж яркой, и все было хорошо видно. Только я достал спички, как услышал шум за окном. «Второй этаж все-таки, мало ли кто там ходит», — подумал я и не придал этому значения. Через несколько секунд шум повторился. Он был похож на перестукивание пальцами по дереву, только гораздо более звонкий. Тут я не на шутку испугался, решил было вставать, но вдруг увидел, что луна больше не отражается в плитке на полу — стало быть, её что-то загораживает. Я посмотрел на окно и задержал дыхание...

На прутьях решетки висело что-то среднее между человеком и пауком. Я видел лишь контуры головы: она была чуть меньше обычной и заострялась к концу, зато все остальное я видел очень отчетливо. Руки у этого существа были очень тонкими, и я удивился, как оно вообще там повиснуть смогло. Оно беглым взглядом огляделось вокруг и, не заметив меня, протянуло руку и полезло в ту самую миску с хлебом. Я сидел и боялся пошевелиться, даже не сделал вдох.

    Вдруг оно начало говорить. Это был человеческий голос, но утробный, очень низкий. Говорило оно, как на вдохе, прерывая каждое слово на середине и завышая голос в конце, как будто икало. Это были какие-то отдельные слова: «Да», «Вот», «Ну», «Ма-а-ам»... Надо ли говорить, что к тому времени я был полумёртвый. Оно тем временем продолжало есть этот размокший хлеб; он вываливался изо рта, а оно всё продолжало говорить само с собой.

    Тут в коридоре послышались шаги, и эта тварь со всей силы рванула вверх по решетке, перевернув миску. В туалет зашла санитарка. Господи, как же я ей тогда обрадовался! Она включила свет и спросила, что я здесь так долго сижу. Сказала мне подняться и отвела меня в мою палату.

    В ту ночь я не мог глаза сомкнуть, всю ночь смотрел в окно. Мне казалось, что это существо следит за мной. Спал я только днем. На выходных меня отпустили домой и сказали прийти в понедельник, но я, конечно же, не пришел...

В кладовке

Лена и Миша жили вместе уже второй год, были помолвлены, уже планировали свадьбу, которую то и дело откладывали. Миша работал бухгалтером в одной малоизвестной компании. Лена была студенткой, училась на заочном, не работала.

    С ними никогда не происходило ничего паранормального или необъяснимого. В их новой квартире не было злых домовых или неупокоенных душ, которым не по душе нынешние хозяева. Пара была без ума от своего нового дома. Сам дом представлял собой трехкомнатную квартиру с большой гостиной и двумя маленькими спаленками. Рядом с кухней же красовалась бледно-голубая дверь, что вела в кладовку. Остальные двери в квартире были перекрашены в белый цвет.

    В субботу утром девушка, как обычно, готовила завтрак, тихо напевая какую-то незамысловатую мелодию, что сочинялась сама по себе. Ее жених тем временем убивал время за просмотром телевизора. Он переключал каналы, скептически глядя на экран. Стало скучно, он бросил это дело и в итоге сидел, ничего не делая. Вдруг он вспомнил, что вчера вечером в спальне перегорела одна из двух лампочек, и решил заменить ее, раз все равно заняться нечем.

    Кладовка была полностью забита всяким нужным и ненужным барахлом. Запасные дверные ручки, запас спичек и свечек, старые вещи — весь этот хлам бережно хранился в маленькой комнатке за голубой дверью и был тщательно рассортирован по разным коробочкам, сундучкам, шкафчикам и полочкам. Лампочки же находились в железном ящичке с острыми углами, а сам ящик стоял, можно сказать, прямо напротив двери.

    Будучи неуклюжим, Михал тотчас же споткнулся прямо на пороге кладовки и с грохотом полетел вниз.

— Миш, что ты там буянишь? Все в порядке? — засмеялась Лена, выглядывая из кухни. Дверь в кладовую уже была заперта.

— Да, я в полном порядке, — ответил ей Миша. — Просто споткнулся и упал.

    Парень зашел на кухню и неловко улыбнулся:

— Я лампочку в комнате заменить хотел...

— Так иди меняй, — фыркнула девушка и отвернулась, продолжая готовить.

    В понедельник утром Михаил встал рано. Лена еще спала, жених не стал ее будить. Спустя некоторое время, когда парня уже не было, Лена проснулась и отправилась в магазин за покупками. На улице было ясно и свежо — несмотря на непроходимые белые сугробы, было приятно идти по дороге. На обратном пути Лена поняла, что забыла ключи от квартиры. Дверь квартиры запиралась автоматически, без ключей или инструментов открыть ее было невозможно. К тому же, как назло, она забыла телефон. С соседями отношения были нейтральные, но Лена не хотела беспокоить их. Поэтому, поднявшись на свой, последний, этаж, она покорно ждала жениха у двери.

    Темнело. Михаил так и не появлялся. Девушка отчаялась, и, не понимая смысла своих действий, нажала на звонок пустой квартиры. После птичьей трели послышался щелчок, и дверь открылась.

    Девушка зашла в помещение, закрыла за собой дверь и устало бросила пакеты на пол. Парень аккуратно подобрал их и отнес на кухню. Не будем расписывать их бурное обсуждение по поводу того, что парень все это время был дома, а Лена замерзала в подъезде.

    Был поздний вечер. Пара смотрела фильм по телевизору. Внезапно что-то привлекло внимание девушки:

— Кстати, Миш...

— Что?

— Ты чувствуешь запах? — она встала с дивана и осмотрела комнату.

— Нет, а чем пахнет?

    Лена, ничего не ответив парню, вышла из комнаты и направилась к кухне. Чем ближе она к ней подходила, тем резче был запах, неприятный и тошнотворный. Голубая дверь была приоткрыта...

    Лена даже не смогла закричать. Ударившись головой об угол железного ящика, Михаил второй день лежал мертвым в кладовке.

— Дорогая, что-то случилось?.. — послышался голос за спиной.

    Бежать было некуда.

Военная часть

Мне 24 года. Я увлёкся посещением заброшенных объектов с 19 лет. Монстров и нечисть на объектах я не встречал, но встречал следы, отметины, оставленные ими. Так что да, я верю в их существование. Но эта история не о них.

    В 2007 зимой я был у родственников в Ноябрьске по делам семейным. С собой захватил рюкзак свой — мало ли, есть где недострои или заброшенные объекты? К слову, в рюкзаке были: из одежды — тёплые штаны, свитер и куртка; экипировка — мой нож, выкованный для меня на какой-то кузнечной ярмарке на Украине (хороший нож, точится, режет, в руке сидит как влитой), средненький бинокль (к тому времени я уже понял, что на объектах может быть разная шваль, и нужно предварительно рассматривать всё издалека), мини-аптечка (царапины и ушибы полечить), провизия (тушёнка и минералка), компас, карта (простая распечатка с «Яндекса»). Фотограф из меня посредственный, так что таскал с собой мобильный телефон, чтобы заснять только общий план для памяти. Ну, и ещё необходимые мелочи — фонарик, батарейки, швейцарский нож, изолента... Сейчас, смейся — не смейся, ношу с собой ещё и иконку, но это после другого случая — может быть, потом напишу об этом. Тогда у меня её не было.

    Так вот, я нашёл военную часть километрах в тридцати от города, стандартный заброшенный объект. Кое-кто уже даже бывал там, фотографии в Сети посмотрел и решил съездить. Встал утром. До окраины города добрался на попутке, а оттуда ходил рейсовый автобус. К часу дня был на месте. Порошил снежок, небо было серым, снег под ботинками хрустел. Я шёл в сторону части — рюкзак на спине, карта в руках, компас... Увидел вдалеке холм с высокими воротами и два двухэтажных здания по его бокам. Ветер усиливался. Я планировал побродить, посмотреть, пофотографировать — плюс, может быть, что-то с собой захватить на память. Рассчитывал ещё успеть покушать и к полчетвертого вернуться назад.

    Вначале пошёл в ближайшее здание — пусто, всё вывезено. Пыльно, снежно, но не грязно. Сфотографировал пару общих планов. Честно говоря, так и не понял, для чего предназначалось это здание.

    Потом пошёл в центральное здание. На улице уже началась вьюга. Я зашёл за гигантские открытые ворота. Нашёл кучу ящиков, заполненных, не поверите, болтами. Кинул пару болтов в рюкзак. На ветхом столике в углу советскую линейку нашёл, тоже сунул себе в рюкзак. Там же покушал, пофотографировал. Гляжу на часы — уже три, надо скорее последнее здание осмотреть.

На улице поднялся такой ветер — мама не горюй. Я побежал к третьему зданию, долго не мог найти вход. Обошёл, нашёл проём погрузочный, где куча труб лежит — ветер в них страшный гул поднял. Я даже громко крикнул и голоса своего не услышал. Зашёл внутрь — коридор длинный, снега нет ещё, но уже заметает. Осмотрел комнаты, зашёл на нижний этаж и увидел в конце нижнего коридора проблеск света. Ну, я не из впечатлительных, воспринял это наблюдение спокойно — кто угодно мог там быть. Но на всякий случай ножик, висящий на ремне, достал. Тихо крадусь, вижу — в коридоре лужа мочи, воняет характерно. Снега нет. Ну, явно тут человек обосновался, подумал я и подошёл к повороту, где и был сиден свет.

    После первой же минуты осмотра стало неуютно. Большая комната. Высокий потолок. Метрах в десяти от меня горит костёр, обложенный цементными блоками, на которых куски мяса лежат, уже поджаренные. Спиной ко мне сидит большой коренастый человек с волосами в стиле «афро». Ест этот мужик мясо, чавкает, но звуков почти не слышно, потому что гудящие трубы эхо дают. Я подумал, что стоит осторожно уйти — мало ли, беглый заключённый прячется, или бомж. И тут увидел в дальнем углу комнаты кучу разбросанных вещей — тесак на земле, лужа крови... и куски мяса подмёрзшие.

    Меня аж заколотило. Я понял, что это человека куски. Быстро икры разглядел, руки, рёбра... Так и прирос на месте. Оцепенел. Что делать, не знаю. А мужчина тем временем привстал к костру, и я понял, что ростом он выше двух метров — ножом не угомонить. Он взял кусок и опять сел на своё место, стал грызть. Я, наконец, вышел из ступора. Надо бежать, дошло до меня. Если он снова пойдёт облегчиться в коридор, заметит же!

    Быстренько, на носочках, я подкрался к выходу, и оттуда уже выбежал на улицу. Те пять километров обратно — самое страшное, что было в моей жизни. Я помню, как бежал по сугробам сквозь метель, плача и задыхаясь. Оглядывался постоянно — боялся, что он меня догонит. Немного заблудился, но кое-как вышел к деревне.

    В общем, домой я в тот день доехал в состоянии шока. С тех пор ношу с собой на объекты травматический пистолет. Вряд ли обитатель того здания был монстром — скорее всего, это был человек. Но я до сих пор, открывая коробку со своими «трофеями» из объектов, дрожу при виде болтов и старой линейки в целлофановом пакете.

Коптильня

Как-то зимой уже под утро я возвращался с ночной смены (работаю администратором в местном отеле, и до дома идти недалеко). Была зима. Когда я уже подходил к своему подъезду, задул сильный ветер, чуть не сбивший меня с ног. Вдруг я заметил, что ветер сдул верхний шар снега с огромного сугроба во дворе. В сугробе виднелась человеческая спина. Мне стало жутко. Первая мысль была: очередной пьяный бомж упал в сугроб и замерз до смерти. Подойдя поближе, я задел тело ногой, чтобы проверить, жив ли человек или мертв, но не тут-то было: тело оказалось живым и начало медленно вставать. Я отскочил в сторону. Довольно быстро это тело встало в полный рост, но не поднимало голову: она была наклонена вниз, поэтому лица было не видно, но можно было смело сказать, что это мужчина ростом примерно под два метра, очень худой, с неестественно длинными фалангами пальцев и шеей.

    Я поинтересовался, в порядке ли он. В ответ мужчина вдруг резко поднял голову и громко прохрипел в ответ: «КОПТИЛЬНЯ!». Я чуть не упал в обморок: когда он поднял голову, то я увидел, что на его лице были выедены глазницы и нос, вместо них были ямы, с которых свисали куски плоти. Адреналин ударил в голову. Я с диким ором побежал в подъезд и закрыл за собой дверь. Миновав курящего мужика на лестничной площадке, я залетел в свою квартиру и закрыл за собой дверь на все замки, забежал на кухню и схватил нож.

    Как только я схватил нож, раздался звонок в дверь. Я решил, что это тот мужик, который стоял в подъезде: наверняка он решил поинтересоваться, почему я так орал. С опаской я приблизился к двери и спросил: «Кто там?». В глазок я решил не смотреть. Мне никто не отвечал. Я снова спросил: «Кто там?», и вдруг по двери что-то заскреблось с той стороны, и в ответ прохрипели: «ЗАБЕРУТ В КОПТИЛЬНЮ».

Я просто остолбенел от услышанного. Пока я с трудом пришел в себя, шум по ту сторону двери не прекращался. Я решил выпрыгнуть из окна, благо всего второй этаж. Метнулся к окнам, открыл их и увидел проходящий по двору наряд милиции. Это было моим спасением. Я дико закричал вперемежку с матами, сообщил номер квартиры и метнул в их сторону ключ от подъезда. Крик у меня был таким, что они наверняка подумали, что я наркоман, но все же взяли ключи от подъезда и зашли внутрь. Минуты через три раздался бешеный стук в дверь с криками: «Открывай, сука, это милиция!». Мне в момент полегчало. Я открыл дверь... и каково же было моё удивление, когда я увидел, что за дверью НИКОГО!

    Мое сердце чуть не вырвалось наружу. Я сломя голову подбежал к окну и, не колеблясь, просто вылетел пулей на улицу. Рухнул со второго этажа и сломал себе руку и пару пальцев. Меня пронзила боль, и я отключился. Дальше, по рассказам, на мой вопль выбежала продавщица из киоска во дворе и вызвала скорую и милицию.

    Очнулся я в больнице. Поняв, что никто мне не поверит (о милиционерах, которым я кричал из окна, никто и не слышал), я просто сказал, что выпал из окна по неосторожности. Я больше никогда не возвращался в ту квартиру и в тот двор. У меня была двухкомнатная квартира, но я продал ее и купил другую. Даже при продаже меня не было в той квартире.

Что скрывает земля?

Эта история случилась несколько лет назад. Мой лучший друг Алексей тогда занимался альпинизмом и спелеологией, поэтому мы с ним частенько выбирались в горы или пещеры. Во время одного из таких походов и произошли события, о которых я хочу вам рассказать.

    Не буду описывать сборы и дорогу, а начну непосредственно с прибытия на место. Всего нас было четверо: мы с Лёхой и еще два его товарища по спелеоклубу — Олег и Миха.

    До входа в пещеру мы добрались изрядно промокшие, так как на полпути от места высадки до непосредственно спуска нас застала страшная гроза. Примечательно то, что небо было абсолютно безоблачным, но за каких-то 15 минут оно почернело и разразилось первобытной яростью. Пещера находится в горной местности, поэтому мы списали погодный каприз на особенности местного рельефа.

    В общем, ко входу мы добрались мокрые и злые. Ну, сказав «вход», я, конечно, весьма приукрасил. Дыра, мать её! Просто дыра в земле глубиной около 30 метров с почти отвесными стенами (чтоб было понятней, это примерно высота девятиэтажного дома), поэтому, чтобы спуститься, нам пришлось закрепить на ближайшем дереве веревку. Поскольку спуститься можно было только по очереди, то Олег, как самый опытный, пошел первым, а мы остались мокнуть и материться.

    Снаружи между тем уже начинало смеркаться, на часах было только 9 вечера, но в горах, несмотря на летнее время, темнеет рано. К тому же грозовые тучи усугубили и без того хреновую видимость. Проще сказать, что когда дошла моя очередь спускаться, снаружи было так же, как и внутри пещеры. Что, как вы уже догадались, совсем не добавило мне оптимизма.

    Примерно на половине спуска я услышал, как пацаны о чем-то громко спорят, но барабанящий по моей каске ливень не дал мне расслышать. Уже внизу я поинтересовался, чего это они кричат посреди ночи.

— Да мы здесь, похоже, не первые сегодня будем, — пожаловался Мишка.

— С чего ты взял? — спросил я его.

— Пока мы спускались, Олег слышал, как кто-то там разговаривал.

— Чё, в натуре? А кто там? — не отставал я, надеясь, что там будут симпатичные девчонки-скалолазки, а не бородатые очкастые дядьки.

    Олег ответил не сразу — мне показалось, что он немного нервничал:

— Да хрен его знает! Я покричал — никто не ответил. Может, вообще показалось.

— Ну ничего, пещера большая, всем места хватит, — разрядил обстановку Лёха.

    На этой оптимистичной ноте наша мокрая компания похватала сброшенные рюкзаки и двинулась в негостеприимное чрево земли.

    До места лагеря мы добрались с первыми потерями: поскользнувшись мокрой обувью, Миха слетел с двухметровового валуна, чудом не свернув себе шею, зато расхерачив новый ручной фонарь. Когда мы бросились ему на помощь, у меня внезапно оборвалась лямка рюкзака, и он весело ускакал в темноту.

— Плохой знак, — покачал головой Леха. — Не принимает нас пещера.

    Мы, конечно, поухмылялись, но у меня, признаюсь, засел внутри предательский холодок.

Рюкзак мой отыскался метрах в двадцати ниже по склону (тем, кто ни разу не был в пещере, хочу сказать, что там редко гладкий пол и стены — больше похоже на постапокалиптический пипец из нагроможденных камней и валунов).

    Лагерь мы разбили в относительно просторном и ровном гроте недалеко от подземного озера, который довольно часто использовался в этом качестве.

— Никого нет, — сказал Олег, задумчиво теребя веревочку капюшона. — Видимо, и правда показалось.

— Да может, они в «третьем», — возразил Лёха. — Там тоже часто лагерь разбивают.

— В «третьем» сыро, да и сквозит постоянно, — вмешался Миха, который часто тут бывал раньше. — Там лагерем встают, только если здесь занято.

— Да не ссыте вы, — проворчал я. — Если есть кто, так все равно встретимся, выход из пещеры все равно один, через наш зал.

    Все согласились и занялись бытовыми вопросами.

    Переодевшись в сухую одежду и перекусив батончиками, мы решили пойти на разведку. Олег и Миха пошли в левый проход к «третьему» гроту, а мы с Лёхой пошли в противоположную сторону отмечать интересные маршруты.

    Через несколько минут он резко остановился:

— О, Саня, смотри! Что-то я не помню этого шкурника (так называется узкий лаз, где можно пролезть только на брюхе, лично я его называю «кишка» или «привет, глист»). Видимо, недавно открыли или обвалом вышел. Что, проверим?

    Как вы уже догадались, я не очень люблю узкие замкнутые пространства, поэтому его энтузиазма я не разделил:

— Мы же вроде в «Жанну» собирались.

— Да ты чё, ёптыть! Новый лаз, блин!

    По глазам я видел, что он от этой идеи не откажется, поэтому сказал, чтоб он сам лез, только быстро. Отдав мне ручной фонарь и включив «налобник», Лёха попросил подсадить и полез в «кишку».

    Лаз находился примерно на уровне глаз, поэтому все, что мне оставалось — это наблюдать за его пятками. Примерно через пять метров проход начал уводить вправо, и вскоре его пятки скрылись. Чтобы не жечь батарейки, я присел на камень и выключил фонарь.

    Не прошло и десяти секунд, как Лёха что-то крикнул. Из-за тесноты прохода я ничего не разобрал и, включив фонарь, крикнул:

— Чё?

    Буквально через секунду из-за поворота появились его ноги. Они как-то судорожно дергались, при этом он постоянно говорил. Но ввиду хреновой акустики я слышал только:

— Бу-бу, м-му, ба-да-ма!

— Эй, ты чего там вытворяешь?

    Он настолько быстро, насколько это было возможно на брюхе задом наперед, приближался к выходу. Когда я смог до него дотянуться, то попытался вытащить его за ногу, за что незамедлительно получил пяткой в нос.

— Ты чё, сдурел, что ли... — начал я и вдруг осекся, увидев его дурные глаза и белое лицо.

— Блядь! Там что-то есть! — заорал он, отползая подальше от дырки.

— Чё там? Ты что-то видел?

— Ну его нахер, пошли отсюда! — с этими словами он выхватил у меня фонарь и ломанулся к лагерю. Я, зная о бывалости друга, тоже неистово очканул и кинулся следом. Перспектива удирать в темноте от неведомой херни меня так напугала, что я даже не сразу вспомнил, что у меня есть свой фонарь.

    На наши вопли уже спешили Олег с Михой. Я думаю, что нас было слышно даже снаружи. Сейчас это кажется смешным, но тогда нам было не до смеха.

— Что случилось? Чего орете, как ненормальные?

— Блин, пацаны, я чё-то пересрал сейчас...

    Немного успокоившись, он рассказал нам, как все было:

— Прополз я метров десять — слышу, впереди шебуршится кто-то, ну, думаю, наверное, вторая группа, которую Олег слышал. Я крикнул, мол, есть кто впереди? Тишина. Ну, я думаю, может, показалось, эхо же дурацкое в этих узких норах. Не успел подумать, как впереди зашипело и звук, как будто камни друг о друга трутся. Я назад со страху как ломанулся, все руки изодрал и фонарь посеял!

    Олег поднялся:

— Пошли, посмотрим. Ветер, наверное, гудел, а ты чуть не обкакался.

    Напряжение улетучилось, и мы пошли доставать Лёхин фонарь.

— Да, кстати, были мы в «третьем», нет тут никакой группы, — вставил Мишка.

    Надо сказать, оптимизма это не добавило.

    Когда мы подошли к злополучному лазу, никто особо не горел желанием туда лезть. Поэтому, как самый «закаленный», вызвался Олег. Но, добравшись до поворота направо он надолго остановился. А потом медленно вылез обратно.

— Это точно тот лаз?

— Да, конечно, — одновременно подтвердили мы. — А что? Фонарь видел?

— Да какой, в жопу, фонарь, там за поворотом сразу тупик! Вы что-то перепутали.

— В каком смысле тупик? Я же туда лазил двадцать минут назад. Вон, Саня видел, — Лёха снова побледнел.

— Да, точно эта дыра, вот на этом камне я сидел, вот даже следы мои! — показал я.

    Олег пожал плечами:

— Не знаю, Лёха, хочешь — сам проверь, тупик там.

    Через пару минут мой друг, весь потный и пыхтящий, вылез из прохода:

— Блин, в натуре тупик, пацаны. Валить отсюда надо, херня какая-то творится...

    Молчавший все это время Мишка обреченно заметил:

— Куда валить-то среди ночи? До ближайшего населенного пункта километров двадцать. Да и гроза снаружи, заблудимся, промокнем. Никто нас даже не найдет.

    С такими невеселыми мыслями мы добрались до нашей стоянки.

— Оп-па! Миха, ты трогал мой рюкзак?

— Нет, Олег, я только фонарь взял. А что такое?

— Я его на камне оставлял. Не мог же он сам на три метра уползти.

    Мы стояли, открыв рот.

    Глубину момента нарушил громкий плеск волны подземного озера. Озера, где нет ветра и не бывает волн... Тут же я явственно почувствовал на себе чужой взгляд, а по позвоночнику пробежал озноб.

    Мы стали шарить по поверхности лучами фонарей, но ничего не увидели. А еще через секунду то ли с противоположной стороны, то ли из глубины вод донесся низкочастотный гул, от которого у меня заныли зубы.

    Не сговариваясь, похватав рюкзаки, мы бросились к выходу из пещеры.

— Эй, вы слышите? — задыхаясь, вдруг крикнул Миха.

    Среди шума осыпающихся камней и нашего тяжелого дыхания мы все услышали приближающиеся со всех сторон шепотки, какое-то шипение и звук, похожий на трущиеся друг о друга огромные камни.

— Мля-я-я!!! Что за нах?!! — завопил я от ужаса. Мои товарищи тотчас же взвыли, и вперемешку с матами мы устроили такую какофонию, что я до сих пор удивляюсь, как на нас не обрушился свод пещеры. Но в тот момент я был готов на все, лишь бы не слышать этот адский шёпот.

    Не помню, как мы добежали до подъёма на поверхность. Помню только, что веревку в темноте мы нашли не сразу, и ужас, когда я осознал, что выбираться придется по одному.

— Твою мать! — застонал Олег, прислонившись к стене. — Я, кажется, колено разбил.

— Держись, братан, мы тебя вытащим, — бросил Мишка, цепляя к веревке снаряжение. — Лёшка, давай ты следом, Саня, подстрахуй Олега.

    В тот момент, надо признаться, я чуть не заплакал от страха. Ведь мне предстояло вылезать последним...

    Миха пошёл первым, матерясь и соскальзывая с мокрых камней. Мы трое судорожно всматривались и вслушивались в темноту пещеры. Но в шуме грозы невозможно было что-либо расслышать.

    Как следует привязав Олега, Лёха устремился ввысь. Готов спорить, что он прошёл расстояние до поверхности втрое быстрее, чем обычно.

    Потом они вместе стали поднимать Олега. Я страховал снизу, но сам постоянно косился во тьму провала. Свет фонаря бликовал на дождевых каплях, и я едва ли мог осветить более трех метров.

    Такой жути я не испытывал никогда прежде: с одной стороны спасительное небо, с другой — хищная темная пасть, и я ничем не могу помочь себе в этой ситуации...

    Наконец, мне скинули веревку, и я за пару секунд взлетел на десяток метров. Как потом оказалось, они помогали мне, вытягивая наверх.

    Примерно на полпути черт дернул меня оглянуться, а назло вспыхнувшая молния высветила внизу ЭТО... Ростом около полутора метров, похожее на ссутулившегося человека с бледно-розовой или даже белой кожей, с непропорционально большой головой и длинными руками. Глаз и ушей я не разглядел, так как выдал четырехэтажный мат и в два-три прыжка оказался на поверхности.

    Как мне потом рассказали, между матами я орал:

— Оно там, я видел, режь веревку, оно там!!!

    Со страху я не сразу сообразил, что пацаны вытащили меня вместе с веревкой.

    Через пять минут, ободранные и полуживые, мы уже были на трассе. До сих пор удивляюсь, как Олег с разбитым коленом мог передвигаться с такой скоростью, даже и с помощью друзей.

    Вскоре нас подобрала попутная фура, а еще через пятнадцать минут мы добрались до населенного пункта и вызвали за собой транспорт.

    Сейчас, по прошествии нескольких лет, я уже не готов поклясться, что на самом деле что-то видел там. Это могли быть причудливо упавшие блики и тени от камней. Волны подземного озера и гул могли быть вызваны движением земной коры или подземными газами. Проход с потерянным фонарём... ну, мы могли действительно что-то перепутать. Зловещий шёпот мог быть нашим дыханием, искаженным эхом. А наши расшатанные нервы — катализатором призрачных ощущений.

    Всё можно попытаться объяснить, но кто знает на самом деле, какие тайны хранит земля...

Морской пейзаж

Однажды я пошел на выставку картин молодых художников. Вообще-то, я не ценитель искусства, просто моей девушке нужно было купить подарок для своей подруги. Были там хорошие картины (на мой вкус), были и плохие. Но одна привлекла мое внимание. На ней было изображено море. Просто море, никаких бурь, кораблей, островов. Ничего, что отвлекало бы внимание от моря. Небо над ним было голубое и облачное.

    Я купил эту картину. Своей подруге моя девушка купила картину с какой-то женщиной, которая тоже рисует картину. Потом мы пошли домой. Свою картину я повесил у нас в спальне, напротив кровати.

    А ночью мне приснилось море.

    Утром я заметил на картине какое-то зеленое пятно. Осторожно поскреб ногтем — не смывается. Решив, что это моя девушка испачкала ее своей маской для лица, которую она делала на ночь, я сделал ей замечание. Она сказала, что не трогала мою картину, и что она не собирается слушать претензии от человека, который не может даже мороженое съесть без того, чтобы не заляпать одежду. В общем, мы поругались, и она ушла в гости к подруге, а я пошел за стеклянной рамой для картины. На ночь девушка не пришла, но мне было всё равно — я всё ещё злился на нее из-за картины.

    Ночью мне опять снилось море. Якобы я сижу на плоту, и ко мне приближается какой-то зеленый предмет.

    Утром я увидел, что зелёное пятно на картине стало больше, как будто нарисованная вещь стала ближе. У пятна появились кое-какие очертания. Наверное, это была бутылка — она была еще слишком далеко, чтобы я мог разглядеть. Девушка вернулась утром и вела себя, как ни в чем не бывало. Я тоже делал вид, что никакой ссоры вчера не было. Когда я рассказал ей о картине, она сказала, что это, наверное, шутка художника.

    Ночью сон повторился, только зеленый предмет был ближе. Конечно же, это была бутылка.

    Утром я первым делом ринулся к картине. Бутылка была еще ближе, и на это раз было отчётливо видно, что это именно бутылка. Обычная зеленая бутылка из-под вина, заткнутая пробкой, плывущая по морю.

    Бутылка приближалась целую неделю. Днём на картине, ночью во сне. Мою девушку это забавляло, она с нетерпением ждала очередного утра, чтобы взглянуть на картину. А меня это почему-то пугало. И с каждым утром у меня росло ощущение, что это нужно прекратить, иначе случится что-то плохое.

    Очередной ночью я решил не спать и смотреть на картину. Поскольку моя девушка не может спать со включенным светом, она пошла спать на диван. Я сидел и смотрел, пока глаза не начали слезиться. И не заметил, как заснул. Мне снилась бутылка, плывущая ко мне по волнам.

    Утром бутылка на картине была совсем близко. Я мог даже рассмотреть что-то темное на ее дне — вода в море была такая чистая и прозрачная.

Я решил узнать адрес художника. С трудом нашел того человека, который продал мне картину. Он дал мне его адрес. Оказалось, художник жил в другом городе. Я искал информацию о нем в Интернете, но ничего не нашел. Своего сайта у него не было, и на более-менее популярных форумах художников его имени тоже не было. Позже я вспомнил, что вроде бы в этот город переехал жить один мой старый друг. Я дал ему адрес художника и попросил его связаться с ним и дать художнику мой номер телефона или ICQ. Он удивился, но пообещал, что заглянет.

    Думаю, вы догадаетесь, что приснилось мне ночью...

    Проснулся я от громкого шума. Осколки стеклянной рамы лежали на полу. Вся картина была как будто забрызгана кровью изнутри. И вода в море была красная-красная. Бутылки не было, только нарисованная пробка качалась на волнах.

    После того, как приступ паники прошел, мы с девушкой решили сжечь картину.

    А потом позвонил мой друг и сообщил, что такого адреса вообще не существует. Он сказал, что, вероятно, картина украденная или просто мне дали неправильный адрес. Я спокойно с ним согласился, хотя у меня и дрожали руки.

    Картину мы сожгли. Но после этого я долго не мог спокойно спать.

Некто в белом халате

Это произошло со мной три года назад. Я стоял на остановке в наушниках, и тут внезапно перестала играть музыка. Не успел я дотянуться до кармана, чтобы снова её включить, как она снова заиграла. Но в эту секунду, пока она не играла, в ушах стрельнуло и как будто током чуть-чуть ударило. Я не особо обратил на это внимание и просто протёр наушники. Подъехал автобус, я сел в него и доехал до своей остановки. Выйдя из автобуса, я увидел на той стороне улицы мужчину с большими чёрными усами, в белом халате. Он стоял и пристально смотрел на меня. Я мельком посмотрел на него и пошёл по своим делам.

    И началось. Я начал видеть этого мужика каждый день — на остановках, в метро, просто на улице. Я всегда его видел в таких ситуациях, когда просто не мог к нему подойти. В метро на встречном эскалаторе; на перроне, когда поезд уже отъезжает со станции; я подхожу к зданию университета, а он на меня из окна на втором этаже смотрит; ну и так далее. Во всех случаях я никак не мог к нему приблизиться.

    Так продолжалось 11 дней. И вот я увидел его в очередной раз — ехал в трамвае, а он стоит на улице и смотрит на меня в окно. Я не вытерпел и закричал водителю:

— Остановите, мне срочно нужно выйти!

    Хотя там и не было остановки, водитель остановился. Не сводя глаз с мужчины, я шёл прямо к нему. Он по-прежнему спокойно стоял и смотрел на меня. Я подошёл к нему и спросил:

— Кто ты? Чего ты от меня хочешь?

В ответ он спокойно взял меня за руку и начал говорить:

— Ну, молодец, давай теперь просыпайся.

    Я не знал, что делать, и стоял в ступоре. А он продолжал:

— Просыпайся! Посмотри вокруг, разве не видишь, где ты?..

    Я начал оглядываться, и вдруг словно что-то в голове щелкнуло. Я вскрикнул, дернулся и... проснулся на больничной койке.

    Оказывается, на остановке меня и ещё трёх людей сбил автомобиль, и я впал в кому. Всё, что со мной происходило, было бредом травмированного мозга. А этот мужчина в белом халате, которого я постоянно видел, оказался моим врачом (кстати, в реальности прошло всего 6 дней, а не 11).

    Когда я полностью пришёл в себя, я рассказал врачу об этом. Он спокойно меня выслушал и сказал, что не стоит обращать на это внимание, что из-за сотрясения мозг человека способен выдавать и не такие фокусы.

    После этого прошло уже три года, и меня преследует навязчивая мысль, что я до сих пор «там». Ну или «тут», не знаю, как это объяснить.

Ночной сторож

Я последний год доучивался в вузе в городе Н. (а живу я в городе М.). Был ноябрь, на носу сессия. А я много прогуливал до этого, и один из преподавателей ясно намекнул, что ему я без мзды не сдам.

    Я пошерстил знакомых, и один из них предложил работу на дому. Нужно было в ночь с субботы на воскресенье и с воскресенья на понедельник смотреть за складской территорией по камерам (а камеры были подцеплены к компьютеру, а не к телевизору, как это обычно бывает, и с компьютера изображение передавалось уже по интернету мне). Платили по меркам этого города совсем немного, но и не требовалось никаких усилий, да и мне с моим опытом игры в онлайновые RPG не привыкать сидеть ночами без сна. Две недели всё было нормально, и вот, в ночь с предпоследнего воскресенья ноября на понедельник я уселся за компьютер...

    Картинка, надо сказать, обновлялась не постоянно, а с интервалом в 5-7 секунд, поэтому я одновременно ещё сидел в ICQ и читал всякие сайты, иногда поглядывая на камеры (всего их четыре, но с разрешением 640х480 — все помещались в одно окно на мониторе). Изредка по дороге мимо ворот проезжали машины, вот прошёл какой-то мужчина с собакой. Я ушёл на кухню налить кофе, вернулся, что-то написал знакомому и развернул окно с картинкой с камер.

    На противоположной стороне дороги за сугробом у бетонного забора стоял человек. Я смотрел за ним ещё полминуты — за это время обновилось 5 или 6 картинок, а мужчина всё стоял. Ну, подумал я, какой-нибудь пьяный бомж, наверное. Переключился на ICQ, но знакомый уже ушёл спать. Прочитал несколько историй с Membrana.Ru и переключился обратно...

    Мужик стоял прямо под камерой и смотрел на неё. Я удивился, положил сотовый поближе (в случае ЧП мне велено было звонить в ЧОП или милицию). Мужик всё стоял и смотрел. Я не сразу заметил, но он не шевелился вообще, стоял, как статуя. На меняющейся раз в 5-7 секунд картинке все движения очень заметны, а он просто не двигался. И пялился в камеру. Камера была чёрно-белой, но я даже так заметил, что у него неестественно бледное лицо и резко контрастирующие с ним чёрные впадины глаз.

Тут на лестнице разбилась бутылка, и я чуть не обделался — подскочил на стуле, прислушался. Соседи-алкоголики сверху устроили очередную разборку. Глянул на монитор — ни с одной камеры не было изображения. Я почуял неладное и сразу позвонил в милицию. Трубку не спешили брать, дозвонился только с третьего раза.

    На следующий день я из местных новостей, а потом и от знакомого, устроившего меня туда, узнал, что склад сгорел. А ещё в нём сгорели три милиционера. Когда приехали пожарные, они нашли вскрытые ворота и пустой милицейский «УАЗик», а склад полыхал, как спичка.

    С работы меня, конечно же, уволили, но деньги всё-таки заплатили. Как раз хватило на взятку.

    Так вот, было это всё уже четыре года назад — сейчас я живу и работаю в своём родном городе. И вчера, когда я приехал на обед в кафеш и припарковал свою машину, то увидел, что за трамвайными рельсами на пешеходном переходе стоит он. Тот самый, с бледным, как бумага, лицом. Потом проехал трамвай, и там никого не оказалось — только какая-то женщина с двойной коляской переходила дорогу. Но я уверен, что видел именно его.

    Что мне теперь делать? Я плохо спал и сегодня не пошёл на работу. Мне страшно.

Слепая зона

Когда моя сестра лишилась лица, нам обеим было по 12 лет. Мы сидели на картонках в зарослях кустов за домом, где у нас было что-то вроде шалаша. Играли в магазин с листьями вместо денег. За зелёной стеной раздались смешки, и мы поняли, что местные мальчишки опять пришли нас донимать. Однажды они даже сломали наш домик — это казалось нам таким горем, мы обе ревели, восстанавливая своё убежище. Странно вспоминать об этом.

    В шалаш, подначиваемый своими приятелями, забежал самый младший из них. Он поставил на землю дымящуюся пивную бутылку и сразу же выбежал, не переставая хихикать. Кристина сидела к ней ближе. Я наклонилась и протянула к бутылке руку, не знаю точно, зачем, наверное, хотела выкинуть её из шалаша. Прогремел взрыв, мою ладошку обожгло, и ещё я почувствовала, как что-то, пролетая, коснулось лица. Боли не было. Оглушённая, я глядела, как опускаются всколыхнувшиеся ветки нашего «потолка». По щекам потекла какая-то жидкость. Посмотрев на свою все ещё вытянутую руку, я не смогла понять, в чем дело и что вообще произошло: левая рука (я была левшой) потеряла привычные очертания. Всё было абсурдным, как во сне, только во сне уши не заполнял пронзительный высокотональный писк. Поднесла ставшую такой незнакомой руку к лицу, чтобы рассмотреть. Указательного и среднего пальцев не было вообще, как и прилегающего кусочка плоти; безымянный свисал, болтаясь, на лоскуте кожи. Из центра красной ладони толчками выплёскивалась кровь. Таких рук не бывает — мелькнула мысль.

    Кристина с открытым ртом повернулась ко мне. То, что это Кристина, я знала по её розовой вязаной кофте, но вместо головы... В общем, её частично скальпировало, и волосы на одной стороне головы как бы завернулись, открыв бело-красную кость. Рот был перекошенным красным провалом, почти не прикрытым ошмётками рваных щёк. Носа не было. Глаз не было. Левый тонул в мешанине мяса и торчащих осколков стекла, вместо правого на меня смотрела чёрная сморщенная щель без глазного яблока внутри. Писк в ушах постепенно стихал, возвращая звуки мира: пение птиц, машины, как ни в чем не бывало едущие по дороге, и встревоженные голоса. Вопль Кристины. На покачивающихся ветках вокруг, забрызганных нашей кровью, тут и там висели клочки нашей плоти.

    И тогда пришла боль.

    Все оказалось не настолько плохо, как я решила в первый момент. Левый глаз Кристины, как и мой безымянный палец, врачам удалось спасти. Потребовалось множество операций, но сейчас шрамы на моих щеках и лбу почти незаметны. Я научилась пользоваться правой рукой. На клешню левой мне предлагали косметический протез, но я не видела смысла в резиновых негнущихся пальцах манекена. Помню тошноту, подкатившую к горлу, когда я представила, как буду красить на них ногти.

    Кристина же, хоть и осталась зрячей, превратилась в монстра. Хирурги сложили все сохранившиеся остатки в подобие лица, заново собрали холмик в центре, отдалённо напоминающий нос. Такие слова как «лоскут на питающей ножке» надолго поселились в разговорах нашей семьи. Руку Кристины пришили к лицу, и так она жила месяцами, пока шаг за шагом ей пересаживали с руки кожу и жировой покров. Несмотря на все усилия, то, что получилось в итоге, все равно не было человеческим лицом. Даже приблизительно. Моя собственная сестра преследовала меня в ночных кошмарах. Что-то наподобие пластиковой куклы Барби, которую ненадолго сунули головой в костёр.

    Был длительный курс реабилитации для всей семьи, но не могу сказать, что мне он помог. Что до Крис — ей не помог точно. В итоге для неё изготовили искусственный глаз и прикрывающую ворочающийся в глотке язык силиконовую заплатку на правую сторону головы, в которую предварительно вживили магнитные крепления. Если глаз (кстати, глазные протезы — это вовсе не стеклянные шарики) и заплатку установить на место, а потом тональным кремом замаскировать места соединения резины и кожи — да, тогда она становилась похожей на человека. Встретив её с наложенными протезами вечером в парке, вы бы, возможно, даже не убежали в ужасе. Но она больше не ходила в парки или вообще куда бы то ни было. Может, и к лучшему.

    Хуже всего было то, что от шока Кристина сошла с ума.

    Дело в том, что больше всего на свете Крис боялась темноты. Ничего удивительного для ребёнка, но так было не всегда. Где-то в десятилетнем возрасте, приехав на лето в деревенский дом дедушки, мы отправились смотреть заброшенные коровники и покосившийся зерновой элеватор, что стояли на краю большого заросшего поля. То была настоящая экспедиция. Нас сопровождала мама, чья роль в походе сводилась к ежеминутным окрикам «девочки, осторожнее!» и охране взятых с собой бутербродов.

    Помню, что коровник оказался скучным остовом из бетонных рёбер и сам напоминал сдохшую давным-давно циклопическую корову. Мы посмеялись над этой идеей. А вот у зернохранилища сохранилась крыша, сумрак хранил прохладу даже среди знойного дня. Была в нем какая-то манящая тайна. Против ожидаемого, мы провели в руинах совсем немного времени, так как до визга испугались копошения в куче старых гнилых мешков. Кристинка потом рассказывала, что видела страшную «ползучью тень». Конечно же, там просто водились мыши. Но с тех пор сестра отказывалась ложиться спать без ночника и ходить в налёт на погреб за вареньем, чем мы с удовольствием промышляли раньше. Несмотря на все мои дразнилки, попытки оставить её в темноте неизменно заканчивались истерикой.

    Я любила свою сестру, поэтому вскоре перестала её доставать, и долго утешала, когда, год спустя, в доме выключили свет, пока она принимала ванну.

А теперь паранойя Кристины вернулась с небывалой силой. Её страхи получили новую пищу. Обнимая меня (я, как ни старалась, не могла побороть дрожь при взгляде на её теперешнее лицо), сестрёнка сквозь сотрясающие её тело рыдания говорила мне, что ползучьи тени приближаются к ней со слепой стороны. Она не могла спать без лекарств, которые приходилось заставлять глотать насильно. Как только ей разрешили садиться, целые дни она начала проводить не за чтением журналов, фильмами или учёбой, а просто тупо сидя на покрывале и постоянно крутя своей изуродованной головой, как сова. Она осматривала всю палату раз за разом, и снова, и снова. Это было первое, что она начинала делать, проснувшись, и не прекращала ни на минуту. Увещевания, что палата ярко освещена, что тут нет никаких теней — не помогали. Успокоительные лишь заставляли её упасть на подушку, где бедная Крис продолжала вяло ворочать головой, сбивая свои повязки и пачкая наволочку сочащейся сукровицей. Врачи надеялись, что со временем шок и вызванные им симптомы как минимум ослабеют.

    Наконец, нам разрешили забрать её домой. Знаю, это недостойно, но я не была этому рада. Я не могла учиться, не могла читать или играть, зная, что за моей спиной на кровати сидит безумное одноглазое чудовище, бывшее моей сестрой, и бессмысленно дёргает головой, непрестанно озираясь в поисках других чудищ, приближающихся к ней по стенам, когда на них не смотрят. В люстру пришлось вкрутить лампочки помощнее, чтобы Кристине было спокойнее, но яркий белый свет днем и ночью превратил нашу уютную спальню в подобие операционной. У меня ведь тоже остались не самые лучшие ассоциации, знаете ли — так думала я. Я никогда не смогу нормально пользоваться левой рукой, и, если на то пошло, никогда не смогу выйти замуж со всеми этими алыми шрамами и почти бесполезной, покрытой новой розовой кожицей культёй! Родителей же, казалось, заботило только плачевное состояние сестры. А вскоре, зайдя в комнату, я обнаружила её сидящей на кровати с поднесённой вплотную к лицу горящей настольной лампой. Она плакала — как всегда, без слёз, потому что не могла больше плакать слезами. Когда она повернулась ко мне, свет блеснул на несимметричных металлических пеньках для крепления протеза. Зрение в сохранившемся глазу Кристины начало стремительно угасать.

    Было проведено ещё несколько операций на хрусталике, но безрезультатно. Моя сестрёнка полностью ослепла без надежды на восстановление.

    Последовали три недели того, что я не могу воспринимать иначе как ад. Крис вновь перевели на кормление через трубку и начали привязывать её к кровати. Когда она была под лекарствами, то лежала без сознания, в остальное же время непрерывно кричала. На вторую неделю, сорвав связки, хрипела в агонии. Врачи говорили, что это не от боли, виной всему её психологическое расстройство. Господи, как же это было страшно! Родители опять поселились в больнице, но ничем не могли помочь. Но страшнее всего, не сомневаюсь, было самой Кристине. «Ползучьи тени» из её кошмаров больше ничто не могло остановить. Очевидно, они добрались до неё.

    Спустя бесконечные три недели она затихла, и не произнесла больше ни слова. Обмякшую, словно набивная тряпичная кукла, мы снова забрали её домой. И именно я нашла её тело через пару дней. Закрепив перочинный нож в стоявшем в углу комнаты масляном обогревателе, пока мы с мамой находились в соседней комнате, Кристина несколько раз насадилась на лезвие шеей и головой — не издав ни звука.

    Чем закончилась история для паршивых шутников (и их родителей), решивших, что бомбочка из карбида — это весело, я не знаю, и никогда не стремилась узнать. Сейчас у меня есть неплохая в принципе работа и ребёнок, для которого я постараюсь стать лучшей мамой в мире. Но иногда по вечерам, когда я просто физически ощущаю, что силы мои на исходе, я укладываю малышку и запираюсь на кухне, достаю из шкафа вино, а с верхней полки — пыльную пачку сигарет. Сижу за столом, не включая телевизор, пью бокал за бокалом. Вспоминаю свою бедную сестру. И изо всех сил стараюсь не смотреть в угол за холодильником, откуда ползут ко мне безмолвные плоские тени.

Смерть диггера

В бытность мою фельдшером на «скорой», одним прекрасным вечером (часов в десять, наверное) вызвали нас МЧСники на местный завод изоляционных материалов. Мол, крики доносятся человеческие, они выкапывают, но чтобы бригада уже ждала. Обычно так не делается, едем уже на готовое, но машин у нас на линии хватало — дежурное начальство дало добро, и мы поехали ждать.

    Обстановка была как в романах ужасов: какого-то мужика засыпало в старом заводском бомбоубежище, и он то ли с ума сошел, то ли еще что, но верещал без умолку, основными словами были: «Нет!» и маты. Сторож там редко ходит, а тут зашел нужду справить и услышал. Пошарил с фонарем, увидел завал и вызвал МЧС. Когда мы приехали, криков уже не было, стало тихо. Четыре МЧСника стояли цепочкой, и передавали вверх по лестнице обломки камня, иначе было никак: кучка была немаленькая.

    В общем, когда последние куски битого кирпича передали по цепочке наружу, нашли там еще теплого диггера. Не дышал он, но как то подергивался. Присыпало его хорошо: на спину упал кусок бетона и прижал его к земле, но, видно, расклинился между стеной и полом, так что не давил, а держал. Битый же кирпич надежно глушил крики. В сумке обычный «джентльменский набор»: молотки-лопатки, какие-то грязные железки, телефон разбит. В каске он был, каска его и спасла от быстрой смерти. Хотя, может и зря?

Полчаса спустя бетонную шпалу поддомкратили, стали тело тянуть, тут-то и обьяснилось многое. Экипировка у него, конечно, на совесть была — сапоги до колена, комбинезон, штаны брезентовые и все дела, да только штаны те шевелились. Ну думаем, жив еще, раз ножками сучит — откачаем.

Вытянули мы его за шкирку; позвоночник, конечно, можно травмировать еще сильнее, но что делать? Вот когда комбинезон на нем разрезали, тут-то меня и затошнило. Врачиха наша заверещала — и в машину. Под одеждой крысы сидели: мелкие такие, штук десять, не меньше, еще пяток давленых, а тело обглодано — ну не до костей, конечно, но глубоко, пальцы засунуть можно в выемку. От крови аж чавкало, кое-где она уже давно свернулась. Пока он там лежал, эти грызуны не спеша ели его ноги, забирались под одежду, вылезали, отдыхали и дальше ели. По примерным оценкам, суток двое. Шевелиться он не мог — видимо, сдавило позвоночник. Не дожил диггер до спасения какие-то минуты: то ли болевой шок, то ли кровопотеря, то ли кровоизлияние внутреннее... В общем, вызвали мы «труповозку» и уехали дорабатывать. Врач потом в поликлинику перевелась.

На местном телевидении и на сайтах новость не появлялась, но слухи ходили самые разные, от реальности далекие — про крыс-людоедов и таинственных монстров.

Лестница

Полгода назад я возвращался домой от девушки (было около двух часов ночи). Было темно и сыро. Дорога к моему дому проходила мимо заброшенного детского дома. И вот там я услышал детский плач. Я был немного выпивши, поэтому было совсем не страшно — хотел только помочь ребёнку, узнать, в чём дело.

    Итак, зашёл в здание. Там были разбросаны старые детские игрушки и сломанная мебель, которую ещё не успели растащить бомжи. Плач был отчётливо слышен. Я прошёлся по всему корпусу, никого не нашёл, но плач продолжался. Собрался уходить, но тут заметил лестницу на второй этаж. Под ней была дверь — плач явно доносился из-за неё. Я попробовал открыть дверь — она не поддалась. Походил по зданию, нашёл кусок трубы и выбил замок. В каморке было сыро, всё в плесени. Посветил телефоном и увидел в углу небольшое зеркало. Было такое ощущение, что плач доносился из него. Подошёл ближе — всё затихло. Посветил на зеркало телефоном и увидел на гладкой поверхности нарисованную то ли фломастером, то ли краской фигурку в виде лестницы. Решил уйти, ибо тут уже стало жутко и не по себе, к тому же появился какой-то шёпот, но я ничего не мог разобрать. А когда я выходил из детдома, то уже отчётливо услышал изнутри крики о помощи...

    Тут с соседней улицы выехало такси. Я выбежал на дорогу и остановил его. Таксист сразу спросил меня о криках — их он тоже слышал. Я сказал, чтобы он надавил на газ, ибо тут творится что-то нездоровое. Мы поехали, и я понемногу успокоился. А потом посмотрел в зеркало бокового вида и увидел на нём блеклую нарисованную лестницу. Я спросил у таксиста, видит ли он это, но он покачал головой. Пока ехали, лестница становилась всё отчётливей, и мне начал мерещиться неотчётливый шёпот. Когда я сказал об этом таксисту, он испугался и начал кричать на меня, чтобы я вылез из машины. В итоге я так и сделал, но сам был в не меньшем ужасе и шоке.

    Утром я проснулся от головной боли, сразу всплыли воспоминания прошлой ночи. Я боялся идти в ванну и смотреть в зеркало, но потом всё же решился. На зеркале ничего не оказалось. Я расслабился, рассказал о ночном приключении друзьям, они посмеялись. Я и сам стал воспринимать этот случай в шуточной форме. Тем вечером я вернулся из боулинга около часа ночи, пошёл в ванну умыться и снова услышал шёпот. На зеркале снова была проявляющаяся лестница...

Я побежал переночевать к родителям, всё рассказал. Они мне дали снотворного, и я уснул. Утром всё было нормально. Родители мне не верили. Так продолжалось ещё три дня — по вечерам в зеркалах проявлялась лестница, которую видел только я, и слышались шёпоты и крики о помощи. Они не давали мне покоя — я думал, что я сошёл с ума. Родители отвели меня к психиатру, там предложили положить меня в клинику на обследование. Пока я был в клинике, ничего не происходило, но я всё равно стал панически бояться зеркал.

    Вскоре меня выписали с диагнозом «нервное истощение». Я вернулся домой — и в ту же ночь услышал опять тот шёпот. Уговорил отца постоять со мной возле зеркала в надежде, что он тоже что-то услышит или увидит. Мы стояли минут пятнадцать, и, в отличие от меня, он ничего не видел и не слышал, а я наблюдал, как лестница появляется и опускается к нижнему краю зеркала. А шёпот становился всё разборчивей и чётче, превращаясь в вопль, молящий о помощи. Когда лестница дошла до края зеркала, стекло лопнуло. Осколки попали в меня и отца и порезали нам лицо.

    Он был в шоке и, наконец, мне поверил. После этого он возил меня по храмам, церквям, цыганам, бабкам, гадалкам и даже заново крестил меня. Но всё продолжается. У нас в квартире не осталось зеркал — все полопались. Многие из тех экстрасенсов, к которым мы ходили, утверждают, что на мне лежит какое-то странное и мощное проклятие, которое они не могут снять. А я не могу смириться с этим — не знаю, что делать, но всё ещё ищу выход. Я хочу жить, как раньше, но пока мне никто не может помочь...

На свалке

В 90-е, когда денег не было, а кило меди принимали за баснословные деньги, мы ездили на свалку городскую, куда и с шахт отвозили отходы. Роясь в этих отходах, мы находили куски высоковольтного кабеля, который разделывали, обжигали и сдавали барыгам. Там ошивались собаки, которым всегда была еда и которые грелись около вечно горевшей свалки. Мы их обходили стороной. Мы не трогали собак — они не трогали нас. Мы были каждый на своей территории: они жили на своей, а мы работали на своей.

    Но однажды, когда мы приехали, мы увидели их на своей части свалки. Они что-то поедали, а так как иногда на свалку привозили остатки просрочки, которую вполне можно было есть, мы почему-то решили, что они жрут колбасу и мясные деликатесы. Палками, камнями и факелами из горящего толя мы отогнали собак. Не сразу, не без сопротивления, но мы выиграли.

Но нашли мы не колбасу, а полуживое обглоданное тело. Он уже не орал, а булькал кровью и остатками лица. От пальцев на руках остались какие-то кости с махрой мяса. Это был когда-то обычный забулдыга бомж. Особо врезалось в сознание мне какие-то белые армейские портки (как мне потом старшики рассказали), которые заканчивались обглоданными голенями, которые шевелились. До сих пор у меня мурашки по коже, когда вспомню, как шевелились эти части полутрупа, и какие хлюпающие звуки он производил.

    В итоге мы добрались до сторожки свалки, вызвали скорую, а сами больше никогда не ездили на свалку...

Курица

Одна семейная пара неожиданно получила приглашение на вечеринку у знакомых. Они не смогли связаться с приходящей няней, поэтому решили попросить соседку-старушку присмотреть за их шестимесячным ребенком. Добрая женщина c готовностью согласилась. По телефону договорились, что старушка придёт к ним в восемь часов вечера, но когда пришло время, старушка не появилась. Мужчина позвонил ей и спросил, что её задержало.

— Ох, прошу прощения, — сказала старушка. — Я совсем забыла! Сейчас я приду.

    Когда она, наконец, пришла, супруги попросили её положить ребенка спать в 10 часов вечера и положить замороженную курицу, которая была на столе, в духовку, чтобы приготовить обед к следующему дню.

    Примерно в половине одиннадцатого жена решила позвонить домой, чтобы проверить няню. Когда старушка подняла трубку, мать спросила, уложила ли она ребёнка в постель.

— Ох, прошу прощения! — воскликнула старушка. — Я забыла! Уложу малыша прямо сейчас.

— А что насчёт курицы?

— Ну что за дело! И об этом забыла. Но сейчас всё сделаю...

Женщина закатила глаза и повесила трубку. Она не могла жаловаться, потому что старушка сидела с их ребёнком бесплатно.

    Когда супруги вернулись домой, старушка дремала на кресле в гостиной. Они разбудили её, поблагодарили за заботу об их ребенке, и она пошла домой. Мать поднялась наверх, чтобы проверить ребенка. Войдя в комнату, она увидела на кроватке сырую курицу.

    В это время муж почувствовал запах дыма в кухне. Он открыл духовку и раздражённо крикнул:

— Ты не поверишь, дорогая! Эта забывчивая старушка сожгла нашу курицу!

Плов

Москва. Казанский вокзал. Отсюда минчанам предстояло удивительное путешествие на Восток — страну неописуемых красот и легенд. Соседями по купе оказались молоденькая русская девчушка и женщина-узбечка с небольшим багажом.

    В дороге знакомятся быстро. Пили зеленый чай — угощала и расхваливала питье узбечка, работающая контролером в женской исправительно-трудовой колонии под Ташкентом, рассказывала разные житейские истории...

    «… Гульнару осудили на 15 лет, и она мужественно и молчаливо переносила все тяготы тюремной жизни. Кроткая, добрая, чуткая — представить было даже трудно, что эта маленькая женщина совершила преступление, от которого содрогнулась вся приташкентская округа. Кстати, вы, говорите, из Минска? Так она — ваша землячка! Точно помню: дразнили ее «бульбашкой». Попала в наши края совсем молоденькой девчонкой, привез ее узбекский парень, служивший срочную в Белоруссии.

    Женой-красавицей Теймураз гордился. Родственники тоже приняли чужестранку. Пособили сообща дом отстроить. Вскоре ребеночек появился. И вся улица пришла поглазеть: белый или смуглый?

    Мальчишка уже крепко на ногах держался. Мать души в нем не чаяла. Теймураз же относился к сыну прохладно:

— Не похож он на меня. Не мой! Нагуляла, сучка!

    Первая вспышка хоть и была словесной, но ранила сердце Гульнары, как окрестили на здешний манер славянку Галю.

— Да о чем ты, Теймураз? Присмотрись к сыну — глаза твои, чуть-чуть раскосые.

— Я и тебе раскосые сделаю.

    Обещание молодой муж тут же исполнил. Избил Гульнару хладнокровно и жестоко. Из дома выходить строго-настрого запретил:

— Увидят соседи или пожалуешься кому — убью! И тебя, и твоего выродка.

    Гульнара стерпела. Лишь как-то пожаловалась на тяжкую долю свекрови:

— Шибко бьет он меня. А я ведь второго ребеночка ношу под сердцем.

— Побьет да перестанет. Это — Восток, ты лаской да любовью должна смягчить сердце мужа. По твоей вине оно стало жестоким! Я вырастила сына добрым и нежным.

... — Жаловаться бегала! — Теймураз влетел в комнату бешеным зверем. — Плохо тебе живется? Сейчас станет лучше!

    Гульнара не чувствовала ударов. Не кричала, не стонала. Только слезы текли по ее разбитому в кровь лицу.

    Больше недели Гульнара не могла твердо стать на ноги. Оклемалась. Не так сильно болела уже и выбитая челюсть. Только живот беспокоил — тянуло что-то, резало, кололо. «Это мучается от боли мой ребеночек». Гульнара переживала — и не напрасно — за благополучие человечка, который должен был появиться на свет. Должен был и не появился. Разбитый плод начал загнивать в утробе матери, и врачи чудом спасли саму Гульнару.

Теймураз приутих. Через какое-то время Гульнара почувствовала, что внутри ее вновь подает признаки жизни новое существо.

— Я беременна, Теймураз. И ты, пожалуйста, не бей меня, чтобы не повторилось прошлое.

— Ладно, не буду. Ты мне еще девять сыновей родишь.

— И доченьку, — прижалась к мужу Гульнара.

    Девяти богатырям не суждено было появиться на свет. Появилась доченька. Не на воле, не в родительском доме — в тюрьме. К тому времени Гульнара была уже осуждена за убийство.

… Гульнара только-только пришла с базара, закупила фруктов и овощей. Она намеревалась отметить первую «круглую» дату сынишке — пятилетие.

— Что? День рождения? — Теймураз аж побелел от злобы. — В честь белобрысого звереныша устраивать пиршество? Да никогда! Только через мой труп!

    Теймураз неистовствовал. Гуля поняла: будет бить. От греха подальше заперлась в комнате. Она не видела, что в этот момент открыл дверь сынишка. Не видела, как в ярости Теймураз толкнул его с чудовищной силой. Мальчик отлетел и ударился о стенку, не успев издать ни единого звука. По комнате только прокатился глухой удар. От него встрепенулась Гульнара, но не появилась из своего укрытия. Вышла лишь тогда, когда Теймураз замаячил по двору, завел «Жигули» и уехал.

    Сынишка неуклюже застыл на полу. Гульнара подумала, что набегался за день, устал и уснул. Наклонилась, чтобы взять на руки и отнести на кровать, и окаменела: из приоткрытого рта мальчика текла кровь. Тело было бездыханное.

— Никому ни слова! — за спиной послышался ненавистный голос. — Врачам скажешь, что упал с лестницы, ушибся головой. Поняла? Нет, ты лучше молчи, с врачами говорить буду я.

    Мальчика похоронили. Гульнара стала собирать вещи.

— Ты куда это?

— Домой. Так жить я больше не могу.

— Никуда не уедешь! Опозорить меня хочешь?

    Несколько дней Теймураз не выпускал Гульнару из дома, держал взаперти.

— Успокоилась? Вот и хорошо. А теперь сходи на базар, закупи продуктов. Мне тридцать лет исполняется. Или забыла?

    Теймураз уехал созывать родню и друзей. Гульнара ушла на базар. Она уже знала, как отпраздновать юбилей отца и убийцы двух ее детей.

    Вечером сели пить чай. Вдвоем.

— Человек пятьдесят будет. Мать поможет приготовить плов.

— Не надо. Я все сделаю сама. У меня все приготовлено.

    Теймураза после чая разморило, он начал зевать.

— Иди приляг, — Гульнара обняла мужа, провожая в спальню. Теймураз увлек ее за собой.

— Подожди. Позже. Я еще на кухне похозяйничаю.

    Теймураз еще раз сладко зевнул, веки его слипались. Гульнара обрадовалась: значит, снотворное подействовало.

    В спальню она заглянула через час — полтора. Муж похрапывал. Потрогала — спит крепко. Дрожащими руками размотала веревку, одним концом продела под шею. Завязала. Скрутила руки и ноги.

    Муж спал почти до утра. Гульнара же не сомкнула глаз. У ног ее лежали охотничий нож-кинжал и топор. Ждала, когда кончится действие снотворного. Хотела, чтобы муж знал, за что умирает. Хотела излить все, что скопилось на душе. Временами только одолевал страх: вдруг, когда начнет убивать, не выдержат веревки, и он вырвется? За себя Гульнара не боялась. Опасалась, что не сбудется месть.

    Пробудившись от сна, Теймураз не понял, что с ним. Руки, ноги затекли. В голове шумело. Он снова закрыл глаза, надеясь, что это — сон.

— Открывай глаза и уши, муженек, — отрешенно проговорила Гульнара. — Сейчас ты умрешь. Лютой смертью. И пусть меня простит Бог или Аллах.

    Гульнара занесла кинжал над Теймуразом. Тот в страхе закрыл глаза.

— Нет, смотри, смотри, как из тебя будет вытекать поганая кровь. Ведь тебе же не было страшно, когда кровь текла из меня, из убитого тобой сыночка.

    Острие кинжала вонзилось в живот. Теймураз вскрикнул.

— Больно?! И нам было больно. Ты учил терпеть, никому не жаловаться. Вот и терпи, а пожаловаться тебе некому.

    Она била ножом в живот, грудь, руки. Комнату заполнили нечеловеческие крики. Гульнара била и била. Знала, что соседи, если даже и услышат, все равно не придут — здесь такие законы.

    Теймураз уже не кричал. Обрезав набрякшие кровью веревки, Гульнара начала расчленять тело. Те части, что не поддавались кинжалу, рубила топором…

    Кто-то вдруг постучал в дверь. На крыльце стояла свекровь.

— Сын просил помочь приготовить плов, — вместо приветствия прошипела она.

— Не надо. Сама справлюсь. Приходите вечером. Все будет готово.

    Свекровь открыла рот, чтобы возразить. Перед самым носом хлопнула дверь, щелкнул засов.

    К назначенному времени стали собираться гости. Включили музыку. Свекровь придирчиво оценивала то, что приготовила невестка. По привычке шипела под нос, высказывала замечания, добавляла специи, но в целом осталась довольна — невестка освоила восточную кухню.

— А где Теймураз? — спросил его старший брат. — Гости уже все собрались. Нехорошо заставлять ждать.

— А он и просил, чтобы не ждали, без него за стол садились, — как можно спокойнее ответила невестка.

— Ты что, сумасшедшая? Или он умом поехал?

— Умом он не поехал, предупредил просто, что таков сюрприз: он будет в разгар пиршества.

    Брат Теймураза недовольно сверкнул глазами. Отец, явно сдерживая разрывающие его эмоции, дал команду:

— Гости дорогие! Всех просим к столу. Чем богаты, тем и рады. У именинника важные дела, он немножко задерживается.

    Произнесли первый тост, второй, третий…

    Хмельные гости нахваливали плов, а затем затребовали: давай именинника!

— Гульнара! Где ты прячешь благоверного?

— Он, наверное, в спальне закрылся.

    Шутку острослова встретили одобрительным смехом. И в этот момент на пороге зала появилась Гульнара. Родственники и гости смолкли, будто языки проглотили, изумленно тараща глаза на поднос, который держала перед собой Гульнара.

— Вот ваш любимый сын и друг. Встречайте.

    Кто-то вскрикнул, кого-то стошнило. Зазвенела падающая посуда. Женщины завизжали. Мать Теймураза рухнула на пол. Замертво. Разрыв сердца.

    На подносе лежала… голова Теймураза. Волосы гладко и аккуратно зачесаны.

— Съели вы своего именинника. Это все, что осталось, — Гульнара поставила поднос с головой мужа на праздничный стол, у места, оставленного специально для опаздывающего виновника торжества.

— Убью! — мертвую тишину расколол крик отца Теймураза, бросившегося на невестку. Кто-то перехватил его руку с вилкой, занесенную над головой Гульнары-Гали.

— Опомнись! Остынь!

    Гульнара рухнула, потеряв сознание, на пол…».

— Возможно, — заключила свой жуткий рассказ попутчица из поезда Москва — Ташкент, — это и спасло ей жизнь. На суде она ничего не скрывала, чистосердечно созналась в содеянном. Вместе с мучителем-мужем, вернее, его останками, хоронили и мать. Отец тронулся умом.

Тварь на дне колодца

Оглторп Крейтер был уродливым, маленьким, жалким ребёнком. Он до безумия любил мучить собак и кошек, выдёргивать крылья у мух и наблюдать, как извиваются черви в его руках, когда он разрывал их на части (это перестало быть забавным, когда он узнал, что черви не чувствуют боли). Но мать его по глупости закрывала глаза на его недостатки и садистские наклонности.

    Однажды повариха открыла дверь почти в истерике, когда Оглторп с матерью пришли домой из кино.

— Этот ужасный маленький мальчик натянул верёвку поперёк лестницы в подвал, и, когда я спускалась туда за картошкой, я упала и чуть не убилась насмерть! — закричала она.

— Не верь ей! Не верь ей! Она ненавидит меня! — завопил бедный маленький Оглторп со слезами на глазах и начал рыдать, будто его сердце было готово разорваться.

    Мать уволила повариху, и Оглторп — дорогой маленький Оглторп — отправился в свою комнату втыкать иголки в своего пса Спотти. Когда мама спросила, из-за чего кричит Спотти, Оглторп ответил, что ему в лапу попали осколки стекла. Он сказал, что вытаскивает их. Мама подумала, что маленький Оглторп — воплощение ангельской доброты...

    Однажды, когда Оглторп был в поле в поисках очередных жертв для пыток, он обнаружил глубокий, тёмный колодец. Он крикнул вниз в надежде услышать эхо:

— Привет!

    Ему ответил мягкий голос:

— Привет, Оглторп.

Оглторп посмотрел вниз, но ничего не увидел.

— Кто ты? — спросил Оглторп.

— Спускайся, — сказал голос. — Мы здорово повеселимся.

    И Оглторп спустился вниз.

    Прошёл день, а Оглторп не возвращался. Мама позвонила в полицию, были организованны поиски. Больше месяца они искали маленького Оглторпа. Они нашли его, когда уже почти сдались, в колодце, мёртвого, как дверной гвоздь. Но КАК он умер!..

    Его руки были выдернуты, как крылья у мух. Иголки торчали из его глаз. Было ещё много ужасного, о чём лучше не говорить.

    Когда они накрывали его тело (вернее, то, что осталось от него) и уносили его прочь, им показалось, что они слышали смех, доносящийся со дна колодца.

Голод

Тетрадь, найденная при обыске в квартире № **, в доме № *** по улице Л*****н.

25 СЕНТЯБРЯ

    «Сегодня умерла наша мама. Прямо на диване, где лежала. Она мучилась сильно, бедная моя мамочка. Я смогла помыть её и переодеть в сухое, потом пришли люди из службы социальных похорон, забрали маму хоронить. Я хотела, чтобы Сашуля тоже пошёл на кладбище, но не смогла заставить подняться его с кровати. Он очень толстый и всё время лежит и ест. Сашуля болеет, мама всегда говорила, что его надо жалеть, кормить и ухаживать за ним. У него отставание в развитии, он плохо понимает, что происходит вокруг».

    «Сейчас только пришла с кладбища, много плакала — мы с Сашулей остались совсем одни. Надеюсь, что справлюсь сама, ведь попросить некого — соседей у нас нет рядом, дом старый, все уехали. Пошла готовить — Сашуля просит кушать, он всегда много кушает и спит, теперь только мне ухаживать за ним, я его жалею».

    31 СЕНТЯБРЯ

    «Очень болят ноги. Из магазина шла очень долго — устала сильно, отдыхала на каждой лавочке. Пришла домой — Сашуля уже плачет: когда он не кушает долго, плачет, хотя я только недавно его кормила».

    «Только прилегла отдохнуть — Сашуля ест очень много, устаю готовить. Посплю пока…»

    Страницы вырваны.

    20 ФЕВРАЛЯ

    «У меня нет больше сил ходить и кормить его, а он хочет есть постоянно, я боюсь его, он приходит ночью и дышит в дверь и постоянно скулит, что хочет есть. Ноги меня почти не слушаются и нет сил дойти до туалета, мне страшно, и помочь некому. Я очень хочу пить, но воды нет в комнате, а Сашуля хочет кушать и сторожит меня в коридоре. Он думает, что я прячу еду от него, но еды просто нет, последнюю пачку макарон он сгрыз сухими…».

    25 ФЕВРАЛЯ

    «С каждым днём мне становится хуже. Вчера я попыталась доползти до туалета, а Сашуля поджидал меня в коридоре. Он лежал на полу на спине, его огромный живот часто поднимался и опускался. Сашуля очень большой и всё время хочет кушать — он схватил меня за ногу и стал пищать: «Оля, кушать, Оля, дай кушать». Я не могла ему объяснить, что еды нет, пыталась только вяло отпихнуться от него, но ноги меня не слушаются совсем. Кое-как я смогла добраться до туалета и на руках я трудом поднялась на унитаз. Света в квартире нет, его отключили за неуплату — у меня не было сил сходить заплатить за коммунальные услуги, и мы почти всё время в кромешной темноте — ведь сейчас зима, и темнеет очень рано».

    «Сегодня кто-то долго звонил в дверь. Сашуля в соседней комнате что-то бормотал. Я подумала, что он спит, и доползла до кухни — там, под кухонным ящиком, лежала спрятанная от Сашули буханка хлеба. Я напилась воды и поползла в свою комнату, чтобы поесть хлеба. Как только закрыла дверь, услышала шум в коридоре и Сашулин шёпот, как поскуливание: «Оля, кушать, Оля, кушать…».

    28 ФЕВРАЛЯ

    «Хорошо что я в прошлый раз набрала воды с собой в банку — хоть как-то спасаюсь. Хлеба почти не осталось, пытаюсь сосать корочки. Ноги совсем отнялись, Сашуля смог сломать замок на моей двери и приполз ко мне. Сейчас лежит на полу около моей кровати и смотрит на меня. Мне жалко его — я сунула последние корочки хлеба ему в рот — он случайно укусил меня за палец, аж до крови. Мне стало страшно — кровь попала ему на язык, он облизнулся и опять потянулся к моей руке, я еле успела отдёрнуть. Глаза его горели, он всё шептал: «Оля, кушать…» — потом уснул».

    «Мне снятся кошмары, что у меня отрезали ноги. Я боюсь очень, ног не чувствую совсем. Но больше всего я боюсь Сашулю, он не отходит от меня ни на шаг, лежит возле постели, скулит, что хочет кушать. Я тоже хочу кушать, ног не чувствую совсем — я думаю, может, мне станет легче, и я смогу дойти до магазина хотя бы…».

    Страницы вырваны.

    3 МАРТА

    «Ослабеваю с каждым днём всё сильнее. Сашуля отошёл от моей постели — я рада. Он укусил меня за палец, пока я спала, но потом уполз на кухню — чем-то гремит там. Я думаю, он нашёл варенье в холодильнике. Может, поест и уснёт, а я бы пока заперла дверь в комнату…».

    5 МАРТА

    «… и мне пришлось взять нож с кухни. Но сегодня стало страшнее — Сашуля не боится вида ножа, а только смотрит на меня и шепчет: «Кушать, Оля, кушать, Оля…». Он опять схватил меня за руку и укусил палец. Кровь потекла, он стал слизывать её с моих пальцев. Я схватила нож и несильно ткнула им в Сашулину руку. Он ойкнул и стал смотреть, как из ранки на его руке стекает кровь, потом посмотрел на меня и слизнул кровь со своей руки. Мне было очень страшно и противно смотреть на него — ему понравился вкус крови».

    10 МАРТА

    «Вчера нашла в сумке, с которой хожу в магазин, буханку хлеба — случайно забыла в последний раз на ручке двери. Сашуля, кажется, сгрыз почти все обои в своей комнате, докуда смог дотянуться. Как только я начинаю сползать с кровати — он уже сидит на пороге моей комнаты и смотрит на меня. Он ждёт, что я буду его кормить, но мне нечем. Я боюсь к нему приближаться — он всё время пытается меня укусить. Иногда хочу, чтобы он умер».

    Страницы вырваны.

15 МАРТА

    «Очень-очень страшно. Сашуля не может открыть дверь в мою комнату уже третий день и очень злиться. На днях он опять укусил меня за палец, я долго не могла вытащить руку из его рта. Пришлось стукнуть его по голове со всей силы. Иногда мне кажется, что он хочет меня съесть».

    «Не могу спать — боюсь очень. Сашуля постоянно сидит под моей дверью. Мне кажется, он смог поймать и съесть мышь. У меня ещё осталось полбуханки хлеба — я его берегу. Хорошо, что в прошлый раз запаслась водой побольше, но голова кружится постоянно».

    16 МАРТА

    «Слышу голоса. Мама будто говорит: «Оля, покорми Сашулю, Оля, сходи в магазин…». Мне плохо очень, хочу постоянно спать…»

    БЕЗ ДАТЫ

    «… он кричит и визжит, как собачка, у меня под дверью. По ночам Сашуля немного спит, а потом начинает будто рычать, и всё время моё имя повторяет: «Оля, Оля, Оля…». Мне кажется, он поймал всех мышей, какие только были — я иногда слышу их писк. Мне страшно, плохо, но я смогла подвинуть к двери письменный стол, чтобы Сашуля не мог открыть дверь в мою комнату…».

    «… он рычал очень долго и будто лаял, как пёс: «Кушать, кушать, Оля, кушать…». Потом опять скулил, потом, наверное заснул. Я хожу в туалет в цветочный горшок, в комнате нечем дышать, но смогла дотянуться на руках кое-как и открыть форточку… крикнуть бы в окно о помощи, но в нашем районе мало заселённых домов, да и всё равно, никто не услышит…».

    Страницы вырваны.

    «… он скоро сломает дверь, мне страшно…».

    «Мне нужно как-то выбраться отсюда, но как — я не знаю… Сашуля сломал дверь и полз ко мне. Я очень испугалась — его лицо всё было в засохшей крови и каких-то волосах. Я подумала, что это от мышей, которых он ел… Глаза очень злые, волосы отросли, щетина чёрная. Он полз ко мне на четвереньках и рычал: «Оля, кушать, куш-ш-ш-шать…». Я не успела нож взять, он схватил мою руку и стал кусать, было очень больно, я кричала и плакала. Смогла нож взять другой рукой и полоснуть ему по плечу. Он зарычал, отскочил от меня и уполз в свою комнату… у меня нет сил закрыть дверь…».

    Страницы вырваны.

    «Больно… хочу спать…».

    Страницы вырваны.

    «… пальцы на ногах, хорошо, что я их не чувствую… Очень болит левая рука — он обглодал и там почти все пальцы, я не могу сопротивляться — сил нет. Он пьёт мою кровь и становится всё сильнее. Рычит, как зверь… Помогите мне…».

    «… он рычит и чавкает — обгладывает мои ноги. Я так счастлива, что они онемели, и я их не чувствую совсем. Рука болит очень…».

    Страницы вырваны.

    «… мне не страшно… почти… только бы Сашуля не ворвался в ванную. Я лежу под ванной, здесь очень холодно, ну и пусть, зато Сашуля меня не достанет, я надеюсь…».

    «Он почти сломал дверь… догадался, куда я спряталась… Оля, кушать, Оля, кушать… Это единственное, что он помнит — что хочет кушать…».

    Записи прерываются.

Консервация

В 2003 году я поняла, что уже никак нельзя откладывать поездку к сестре в Херсонскую область. Я вообще обещала приехать к ней на свадьбу, но так получилось, что работа не позволила. Уже через неделю она позвонила и приказала ехать к ней. Признаюсь, неделя прошла после свадьбы, а ехать уже после как-то было стыдно. Но сестра неуклонно и неумолимо настояла на обязательном приезде.

    Уже в 6 часов следующего утра я сидела в автобусе и крутила в руке купленное на подарок золотое кольцо. Просидев четыре часа в автобусе, я была выжата как лимон, ко всему в придачу из-за солнцепека ощущения были такие, будто я не в автобусе, а в сауне. Но, как я говорила ранее, спустя четыре часа я все-таки дождалась пункта назначения.

    Село Царское особого впечатления не произвело. Низкие дома, неасфальтированные улицы, превращенная в жижу после дождя земля... Дороги я не знала, но, слава богу, сестра со своим мужем выехали за мной. По дороге до их дома мы с Ирочкой неугомонно говорили, на некоторое время оставив её супруга без внимания. Спустя полчаса мы уже были в их доме, усаживаясь за ломящийся от еды стол. Разговаривали обо всем на свете, но больше всего о свадьбе — извинилась, наверное, раз сто, затем вручила колечко, которое очень понравилось сестре. Мы и не заметили, как вместо чая уже опрокидывали за воротник один за другим бокалы с вином.

    Начинало темнеть, под столом дремали четыре красивые бутылочки. Серёга, муж сестры, отпросился у Иры к друзьям, мол, все равно будет «третий лишний», та, в свою очередь, не сильно была против — наверное, она, как и я, хотела продолжения банкета, да и меня она не видела с момента отъезда в эту глушь (года полтора так точно). Через некоторое время за двором раздался звук мотора, который со временем отдалился и стал не слышен.

    Мы ещё немного посидели, потом Ира решила устроить мне экскурсию по деревушке. Уже начало темнеть, и мы, вялые от вина, поплелись бороздить просторы Царского. Мы гуляли, и я осознала, что тут совсем не такая атмосфера, как в городе. Я до этого даже не могла представить, что в деревне так тихо и спокойно. Дойдя уже почти до окраины деревни, начали потихоньку собирать мозги в шарик и размышлять, что уже стало темно, пора бы домой на мягкую подушку, но тут Ира тихо ойкнула — навстречу нам кто-то шел. Мужчина лет тридцати, может больше. Страх быстро пропал, так как, когда он подошёл, мы увидели, что лицо у него доброе, внушающее доверие. Он спросил, что две девушки делают одни, да ещё под вечер, и предложил проводить нас домой. Мы согласились. Спустя некоторое время — а шли мы довольно медленно — он сделал предложение пойти к нему, так как он купил вина, да и самогон есть, мол, у него и его жены нет компании, ибо сами они не местные — приехали на дачу. При других обстоятельствах я бы отказалась, но видя, что сестричка не особо сопротивляется, я кивнула в знак согласия. Мужчина представился: «Владимир».

    Домик Владимира был красивый, хоть и маленький. На порог вышла молодая женщина, не особо красивая — от нее веяло какой-то скукой, она была похожа на этих «вечных ботаников». Она быстро накрыла стол, и мы вскоре снова звенели бокалами, поддерживая компанейский дух. Часа полтора, может, два пролетели незаметно. Я поняла, что хватит пить — ночевать у этих людей не особо хотелось. И тут я начала замечать, что поведение Вовы изменилось: добрый взгляд сменился жёстким взором, который не предвещал ничего хорошего.

— Почему вы, барышни, не пьете? — его голос звучал, будто гвоздем по стеклу. — Или вы не считаете мои скромные чествования достойными ваших персон?

    Что он имел в виду, я не поняла, но было видно, что злость, как зараза, подступает к нему на ровном месте. Я, хоть и была пьяна, но отчётливо помню, на губах появилась странная бесноватая улыбка — но я тогда этому значения не придала.

— Девочки, не желаете ли попробовать моего фирменного блюда? — лукаво произнес он, и глаза его уже светись какой-то непонятной радостью. — Ещё в армии меня научили, как законсервировать мясо — даже спустя год его вкус будет бесподобен. Вы просто обязаны попробовать, или я очень обижусь... а вы этого точно не захотите, уж можете поверить мне, — добавил он.

    Нам просто ничего не оставалось, как согласиться. Он молнией метнулся на кухню и принес литровую банку с тушенкой. Володя поковырялся в банке, затем вылил все содержимое на тарелку и довольным взглядом посмотрел на нас. Я попробовала первая, затем Ира. Вот здесь признаюсь — мясо было бесподобным. Мы быстро приговорили мясо. Я окинула взглядом жену Владимира, думая попросить рецепт, но она сидела вся бледная.

    Все дальнейшие события были словно кошмарный сон.

— Вот умницы! Жрите себе подобных! — вдруг, улыбаясь, провозгласил Владимир, после чего повернул голову к жене и ударил её кулаком в лицо, разбив бровь. Мы ужаснулись, но женщина вытерла кровь и продолжала сидеть.

— Что вы, курицы, смотрите? У меня к вам особый подход. Все вы, шлюхи, одинаковые, резать вас надо! — выпалил Владимир.

И тут-то я поняла, что нам это не светит чем-то хорошим. На него снова накатила волна ярости — на этот раз Вова впился в волосы девушки и всей силой швырнул её так, что та вылетела с кухни. Владимир поднялся, подошел ко мне. Затем, наклонив голову так, что его нос был в сантиметре от моего, и я могла чувствовать его дыхание, он сказал: «Ждите». Он снова ударил супругу ногой где-то в область почек, затем ещё раз в живот, после чего поднял её и увел в другую комнату, держа сзади за шею, как скота.

    Я сидела в ступоре, как и моя сестра, которая тряслась, как осенний лист на ветру. Я решила, что мешкать равносильно смертному приговору. Схватив сестру за руку, я ринулась к двери. Наше счастье, что они уединились в спальне. Стремительно вылетая из дома, я слышала обрывки фраз:

— Где… верёвки.… консервировать их…

    Не знаю, как быстро и какое время мы бежали, но уже возле дома сестры я упала на колени от усталости, разодрав их в кровь. Сестра молчала. Я открыла дверь, и уже на пороге Ира рухнула на пол без сознания.

    Утро выдалось мрачным, но не только из-за погоды. Мы обе знали, что вчера произошло, но молчали и старались не встречаться взглядами. Мужу её мы, разумеется, ничего не сказали, да и толку-то — мы точно знали, что этот Вова утром испарится, как роса на солнце. В этот же день я уехала.

    Спустя некоторое время я узнала на фото в новостях того Вову, который был тогда в селе. Каховский маньяк не только убивал женщин — он консервировал их мясо и, само собой, «дегустировал» его. Я не знаю, сколько тогда времени провела в туалете, осознав, чем он нас кормил.

    Сестра после того случая упросила мужа сменить место жительства, и они перебрались в город. Мы с ней после того случая не виделись, лишь изредка она мне пишет. Заметьте — не звонит, а именно пишет. Я коротко отвечаю. Это событие изменило наши жизни, у нас разладились отношения. Но в душе мы просто не хотим вспоминать тот ужасный день, того демона во плоти...

    ... и тот божественный вкус человеческого мяса, который нам обеим запомнится на всю жизнь.

Оксана

Я понимаю, что здесь большинство историй — выдумка, но мне тоже вряд ли кто-то поверит, так что все равно, где рассказывать. А рассказать нужно, потому что мне настолько не по себе, что земля из-под ног уходит.

    Неделю назад моя любимая тетка покончила с собой. Уже хватит, чтобы было плохо, но слушайте дальше.

    У нее был сын, то есть он и сейчас есть — Кирюша, мой двоюродный брат. Тетя его в 42 года родила, до этого не могла родить вообще — выкидыш за выкидышем. Ему сейчас три года. Год назад он заболел — не усваивал почти никакую пищу, худел. Оксана (моя тетя) ходила по врачам, каждый день стояли в очередях, диагнозов малышу понаставили штук тридцать. Назначали разное лечение, что-то помогало, что-то не очень.

    Два месяца назад на Кирюшу было невозможно смотреть — аж прозрачный был. Оксана, последние полгода хватавшаяся за любую возможность, в том числе за нетрадиционную медицину, собрала вещи и повезла сына к какой-то бабке куда-то под Красноярском. На расспросы «куда» отвечала, что нельзя рассказывать, условие такое. И кто ей на эту бабку указал — тоже не говорила. Муж ее хотел с ней поехать, но она истерику устроила. Он и отпустил — тоже в отчаянии был.

    Вернулись Оксана с Кирюшей через неделю. В мальчике сначала перемен заметно не было, но уже через дней десять стало понятно — пошел на поправку. Ел, кожа розовела, говорить начал (а до этого молчал из-за слабости). И никого не удивляло, что Оксана из дома не выходит — мол, от сына не может оторваться. А потом Иван (её муж) стал как-то настойчиво просить мою маму (они близняшки с Оксаной) с ней поговорить по душам.

    В общем, это были очень неприятные моменты, когда мы начали понимать, что Оксана, кажется, повредилась рассудком. Она все чаще плакала, то брала сына на руки, то не подходила к нему часами, отворачивалась. И начала бить себя — то уставится в зеркало и вдруг даст себе пощечину, то начнет кулаком по бедру бить до синяков.

Но сама она всем говорила — стресс, пройдет. А потом попросила меня познакомить ее с Михаилом. Михаил — это мой друг детства, а сейчас он православный диакон. Оксана вдруг решила, что ей нужно поговорить со священником. Михаил ей объяснял, что исповедовать он по чину пока не может, да и она не крещеная, но она уговорила его ее выслушать. А через два дня повесилась...

    Вы понимаете, какое это горе — мать маленького ребенка, жена любящего мужа. На поминки собрали только близких родственников — Иван никого из посторонних видеть не хотел. И Михаила позвали. И всем было очень плохо. Под утро моя мама уснула вместе с Кирюшей, Иван целенаправленно напился, а мы с Михаилом сидели в комнате в каком-то отупении. И тут Михаил заплакал, попросил прощения, сказал, что не может в себе это держать. Хотя Оксана просила его хранить это в тайне.

    В общем, что она ему рассказала... Она рассказала, что у нее было два сына — близнецы Кирилл и Иван (второй именован в честь отца). И болезнь у них была одинаковая. И когда она привезла их к бабке, та ее заговорила как-то, словно загипнотизировала, и сказала, что от одного ребенка ей придется отказаться — тогда второй выздоровеет. Оксана была как пьяная, не могла себя контролировать. Назвала Кирюшу, потому что он у нее на руках был, а Ванечка — в переноске. И когда бабка велела ей уходить, встала и вышла, как была, с Кирюшей на руках. Очнулась уже в Красноярске, но тут оказалось, что ни муж, ни кто другой вообще про второго ребенка и знать не знают. Ни вещей его не было, ни самого его в семейных фильмах.

    Она два месяца разрывалась, думала, то ли это она с ума сошла, то ли правда отдала одного ребенка за другого. И не выдержала в итоге.

    А потом Михаил дал мне фотографию, которую оставила у него Оксана — не хотела, чтобы муж видел. Цветной снимок 10 на 15 сантиметров. Я помню тот день, когда он был сделан — летом 2010 года мы гуляли с Оксаной и Кирюшей, она позировала, я снимала. У меня с той же фотосессии несколько снимков есть дома, и у Оксаны тоже. Вот только этот снимок ей особенно нравился, и она его с собой в бумажнике возила, и к бабке в том числе. А на снимке Оксана с двумя мальчиками, и кто-то из них точно Кирюша, а второй — точная его копия.

    Я изменила имена и город. Думаю, этого достаточно, чтобы история не дошла до Ивана, потому что ему я рассказывать ничего не буду. Фотографию мы с Михаилом сожгли. Я не знаю, что про все это думать и как теперь жить, думая об этом каждую минуту.

Вареное мясо

Своё непутёвое детство я провёл, как говорится, в «зоне риска». Мать следила за каждым моим шагом — любое отклонение от нормы вызывало у неё истерику. Всё это из-за преждевременных родов и глупых бабских страхов.

    Я не общался с другими детьми, рисовал бесформенных уродцев вместо портретов «мамы и папы», а на праздник подарил матери дохлого воробья, у которого с интересом выдёргивал спичечные лапки. Также по какой-то неведомой причине я категорически отказывался есть варёную пищу. Всё, что подвергалось варке — мясо, супы, каши — вызывало у меня настоящий припадок.

    Вот так я и попал в список детишек, которым грозила шизофрения. В целях профилактики врачи навязали мне специальный режим: прогулки строго по расписанию, примитивные игрушки, книги — наглядные, разжёванные по буквам. Говорили со мной осторожно, как с пуганой собакой. Мать сильно перебарщивала: её выпученные от усердия глаза и круглый рот, которым она выделяла каждый звук, будто я был каким-то дебилом, я помню до сих пор.

    Таким образом, «болезнь была побеждена», а говоря проще — задавлена, я пошёл в обычную школу, как все прочие дети, и родители вздохнули с облегчением. На протяжении восьми лет я жил своей жизнью, с её будничными неожиданностями и проблемами.

    Чётко, как на записи, помню день переезда. Мы перебрались в новую квартиру: с появлением сестрёнки, нянчить которую позвали бабку, нам понадобилось больше квадратных метров. Серая высотка, запах мочи в подъезде и раздолбанные качели во дворе. Но сама квартирка была неплохой, да и пространства гораздо больше.

    Затащив в квартиру последнюю коробку с вещами, я пошёл сполоснуть руки. Притом, что все помещения были отремонтированы, ванная комната казалась запущенной: грязная кафельная плитка, разводы ржавчины и замызганная ванная. Я открыл кран на полную и тут же заорал — и от боли, и от неожиданности — руку ошпарило самым настоящим кипятком. Кожа покраснела, вздулся большой водянистый волдырь. Я тогда ржал, как идиот, а потом дразнил брезгливо кривящуюся мать, грозя проткнуть волдырь большой иглой.

    Сказал отцу, что стоит выяснить насчёт труб, но в последующие разы вода была уже нормальной температуры.

    В первую же ночь я проснулся поздно ночью, мне приспичило отлить. Побрёл по тёмному коридору босиком, но на полпути остановился возле ванной комнаты — дверь была приоткрыта, и я с удивлением понял, что оттуда странно пахнет чем-то съедобным. Без каких-либо предположений я включил свет и зашёл внутрь.

    Ванна была до краев наполнена какой-то маслянистой водой, блестящие круги жира плавали на поверхности. Прищурившись от яркого света, я склонился над этим «бульоном» и повернул голову вправо. Мы встретились взглядами.

    Белые выпуклые глаза женщины были похожи на два вкрутую сваренных яйца. Бескровная кожа словно покрыта слизистой плёнкой. С головы кожа частично облезла, и на белой кости черепа пузырилась кровь.

    Я не мог орать, горло словно распухло, из него вырывался только жалкий унизительный звук: «И-и-и-и», а это мерзкое нечто неожиданно раскрыло свои вздутые толстые губы и в точности повторило его за мной!

    Я отшатнулся, и упал бы на спину, если бы позади не было стены. Сильно приложившись затылком, я рванул за дверь, хлопнув ею изо всех сил, и закрылся в комнате. Меня трясло, не знаю, от чего больше — отвращения, страха или дикости происходящего. Не стал никого будить. Что бы я им сказал, как?

    Мне всё казалось, что если я усну, оно выберется из ванной, доползёт на своих сваренных мягких конечностях до кровати, и, стоит мне открыть глаза — надо мной окажутся омертвевшие белые глаза.

    Но под утро всё же вырубило. Проснувшись, я первым делом направился в ванную. Как и любого доморощенного знатока ужасов, меня подкупал дневной свет.

    Ванна была пуста — ни воды, ни жирных потёков. От матери я получил нагоняй за то, что шумел ночью. Про шишку пришлось соврать, что в потёмках ударился об дверь.

    Думаю, меня деморализовало именно ощущение нелепости происходящего. Смесь отвращения и жалости, будто смотришь на лежащую посреди шоссе собаку с размозжённой головой, у которой в агонии подрагивают лапы. Что бы это ни было там, в ванной, оно казалось беспомощным, но при этом внушало страх. Памятуя о «нервном» детстве, я опасался даже пошутить на подобную тему. Ещё не хватало, чтобы меня опять упекли в лечебницу. Ну и какой выход? Не мыться, что ли? Священника вызвать? Да в «крестоносцев» я верил ещё меньше, чем в призраков.

Несколько ночей ничего не происходило, хотя пару раз я проходил мимо ванной ночью. Ни запаха, ни тихого всплеска воды. Я был уверен — хотя бы пока я за пределами той комнаты, всё будет в порядке. Поэтому, когда мы сели за стол, чтобы поужинать, а я вдруг поднял взгляд и увидел в кухонном проёме мокрый голый труп, с которого драными лохмотьями свисала кожа, я заорал. Попытался. Еда пошла вверх, и я подавился, с минуту не мог дышать.

    Это не было похоже на призрак: она стояла там, как настоящая, такая же осязаемая и плотная на вид, как и я. На её теле не было ни единого волоска: голый лобок, лысая голова и ноги, отчего будто прорезиненная кожа казалась еще белее. Такую кожу я видел у белуги. Ниже коленей и локтей мяса не было вообще, только обнажившиеся кости и кожа, свисающая скрученными спиралью лоскутами. Немного сохранились ладони и ступни. И она пахла. Пахла, как мясной суп со специями. Как варёное мясо. Я начал смеяться, поняв, что от этого запаха у меня, так и не успевшего поесть, урчит и скручивает желудок.

    Меня отпаивали бабкиным варевом, вкололи что-то ниже поясницы, а волчий материнский взгляд ясно передавал отцу: «Это опять началось, я уверена...» Я так и не смог объясниться.

    Вот вы откуда-то приходите домой, занимаетесь своими делами, живёте со своим мнением на всё и вся, которое, конечно, и кажется вам единственно верным — а вот вашу жизнь разбивает нечто, что не укладывается ни в какие рамки и существует само по себе; как дурной сон, в котором самое страшное — нелепость происходящего, лишающая вас возможности действовать здраво, сесть за стол, с умным лицом набрать нужный номер или посоветоваться с другом.

    Меня мучил стыд, но страх так и не рассосался.

    Ночью я долго думал о той женщине, и предчувствие того, что я увижу её вновь, нисколько не унимало тревогу и бессильную злость. Да, я увидел её еще раз — уже утром, когда зашёл ополоснуть голову под холодной струёй воды. Она всё так же спокойно лежала в ванной, а затем её рука, наполовину оголившая кость, вдруг поднялась над водой и упёрлась размягчёнными пальцами в стенку. Словно переваренные сосиски… Думаю, она пыталась что-то накарябать на стене, но пальцы просто гнулись, а потом мясо расползлось, и остались лишь тонкие костяшки. В воде плавали роговые пластинки выпавших ногтей. Я блевал за дверью ванной.

    Привет, детство. Меня вновь воротило от варёной пищи, на вареную курицу я вообще смотреть не мог — эта белая кожица в пупырышках, покрытая слизью... Если взять кусок варёного мяса и разделить его на волокна, будет похоже на то, как кожа отслаивается тонкими полосками.Тошнотворный «супный запах» преследовал меня весь день.

    Теперь по ночам я ощущал, что меня словно варят заживо, но не целиком, а постепенно. Странная горячая тяжесть, будто кто-то кладёт раскалённые металлические блины штанги то на мою руку, то на живот, то на ноги. Казалось, поднеси я тогда руки к лицу, увижу только ошпаренные белые культяпки. Ванная комната находилась прямо за стенкой. Я знал, что она там. И что если ей очень захочется, она доползёт до меня куда угодно, волоча за собой остатки ног.

    Я не вставал с кровати уже пять дней. Иногда сознание прояснялось, и мне хотелось куда-то бежать, тошнило от того, на что я стал похож. Еще и бабка со своими травами и рецептами. Рассказывала, что ко мне «прицепился ужас». Мол, ужас выбирает тебя по каким-то своим причинам и словно садится на шею. Пока не расправишься, донимает по-всякому. А я вроде как «в зоне риска» рос, «восприимчив», оттого оно всё… Ужас не то чтобы вездесущ, он — часть тебя, и если вы думаете, что стены родной комнаты или даже подземный бункер вас спасут — это лишь великая сила самоубеждения, как крест против вампира. Мёртвым плевать на своё прерванное прошлое, наверное, для них жизнь всё еще продолжается, и они просто заполняют образовавшиеся пустоты.

    Я попросил отца узнать, кто был предыдущим владельцем квартиры, не случалось ли здесь чего, да хоть у соседей выпросить. Те, кто продал нам квартиру — жадные шавки, слова не скажут. Отец молчал некоторое время, а затем, не задав ни единого вопроса, встал и куда-то ушёл. Так мы и узнали.

    Её звали Марина, ей было двадцать шесть лет. Она жила здесь с маленьким сыном, мы, кстати, тезки — он тоже Влад. Был бы. Она ушла от мужа, запойного пьяницы, отмотавшего два срока за кражи и изнасилование, а затем внезапно ударившегося в религию — какая-то секта прибрала его к рукам. Соседи говорили, он частенько сюда наведывался, пытался взломать дверь, а когда не выходило, орал про жену всякие гадости — что она проституткой работала, у шофёров сосала за сто рублей — пока женщина в слезах не открывала ему, чтобы никто не слышал. Бил её, это соседи тоже знали. «Такого никто не ожидал», — ну, вечное оправдание. Крыша у него совсем стала подтекать, и Марина, видимо, пригрозила милицией.

Говорят, сначала он ошпарил её кипятком — плеснул из чайника в лицо, и то ли в пьяный раж вошёл, то ли еще что — понравилось, может, как она визжит, но он запер женщину в ванной и поставил на большой огонь все кастрюли с водой, какие нашёл. Затем уже в ванной пустил горячую воду и начал играючи топить жену, пока не вскипела вода. Марина была еще жива, когда её обваривали, раз за разом. Притихшие соседи слышали только пьяные выкрики мужчины, что-то про «грешницу» и «кипучую смолу». Особого значения этому никто не придал, но трехлетний мальчик час заходился плачем в соседней комнате (сейчас она принадлежит мне).

    Когда милиция взломала дверь и оказалась внутри, говорят, Марина прожила еще пару минут. Пояс от халата обмотал ей шею, попытались снять — и он легко слез вместе с кожей. До неё уже было не дотронуться... Одежду снимали с кожей вместе.

    Люди, кто доставал труп из ванной, говорят, в перчатках вылавливали её по частям, как варёную рыбу из супа. Слезшую кожу и пучки волос, прилипших к стенкам, сгребали в мешок. Соседи спохватились, сказали про сына, бросились его искать. Нашли на кухне: в высокой эмалированной кастрюле лежал скрюченный, как эмбрион, детский труп.

    Пусто было.

    Не помню, чтобы об этом передавали в новостях или обсуждали между собой, даже соседи вели себя, как ни в чём ни бывало. Так острее всего понимаешь, что чужая смерть — просто статистика для еще живых. И знаете, больше, чем того мудака, я ненавидел Марину. Почему ей всё неймётся, причём тут вообще я?! Её рыбьи глаза ничего не выражали, изо рта не исходили никакие просьбы, но я был ей зачем-то нужен. В последнюю свою ночь дома я лежал на кровати, закрыв глаза рукой, вторая свисала до пола. Запах мяса забился в ноздри. Влажное мягкое прикосновение к ладони, будто тычется мокрый собачий нос. Нет у нас никаких собак…

    Я без споров согласился, чтобы меня забрали в клинику. «Подлечиться», как же... Мать стенала, что не уберегли, отец в глаза не смотрел, бабка всё причитала про свой «ужас», а я понятия не имел, какое отношение их страдания имеют ко мне.

    И теперь, кажется, всё позади. Это было не со мной. Я сейчас просто лежу на прохладной хрустящей простыне, думаю о всякой ерунде, я даже по учебе скучаю, не то что по друзьям... Слышу тихие шаги медсестры, которая подходит проверить капельницу, потом дуновение сквозняка, потому что она склоняется надо мной, чтобы поправить подушку, и я открываю глаза.

    Слепые белые глаза, облепленные тяжёлыми веками, вздувшаяся мокрая рука ласково опускается на мою щеку.

— Влад, — говорят эти расползшиеся губы, обнажив зубы, как у лошадиного черепа. Бесконечно улыбающийся рот. — Вырос...

— Да, — устало говорю я, вновь закрывая глаза. — Да... мама.

Перевал Дятлова

На севере Урала, где проходит граница Коми и Свердловской области, есть гора, известная как «Вершина 1079» или Холат-Сяхыл (что в переводе с манси означает «Гора мертвецов»), где при весьма загадочных обстоятельствах неоднократно погибали люди. По преданию, в незапамятные времена на этой горе были убиты девять манси.

    Самый известный случай произошёл 1 февраля 1959 года. В тот солнечный зимний день на гору собрались восходить 10 свердловских туристов под руководством Игоря Дятлова (посмотреть фото). Все — студенты, но опытные туристы, у каждого за плечами не один поход. У одного из них, Юрия Юдина, в начале похода разболелись ноги, и он вернулся в посёлок Вижай, откуда тронулась в путь группа. Дальше пошли 9 человек: Игорь Дятлов, Зина Колмогорова, Рустем Слободин, Юрий Дорошенко, Юрий Кривонищенко, Николай Тибо-Бриньоль, Людмила Дубинина, Александр Золотарев, Александр Колеватов. До темноты взойти не успели и раскинули стоянку прямо на склоне. По всем туристcко-альпинистским правилам установили палатку, прежде положив на снег лыжи. Поели, легли спать. В уголовном деле сохранилось заключение, что ни установка палатки, ни сам пологий склон не представляли угрозы.

    По расположению теней на последнем фотоснимке эксперты заключили, что к 6 часам вечера палатка уже стояла. Ночью же произошло что-то необъяснимое — вся группа погибла при загадочных обстоятельствах.

    Потерявшихся дятловцев искали более двух недель. Лишь в середине февраля первые два тела обнаружил с воздуха лётчик Геннадий Патрушев и вызвал к месту трагедии спасательную группу. Патрушев хорошо знал ребят еще живыми — познакомились в гостинице поселка Вижай, где жили летчики; «дятловцы» там останавливались перед восхождением. Со слов вдовы Патрушева, Валерии, Геннадий много интересовался местными легендами и потому отговаривал их — идите на другие горы, а эти вершины не трогайте. Но ребята были опытными туристами, много ходили по Приполярному Уралу, в мистику не верили. А их руководителя Игоря Дятлова Геннадий даже назвал «твердолобым», сколько не уговаривал, тот маршрут изменять не стал.

    Спасатели, прибывшие на место, наткнулись на ужасные находки (посмотреть фото, ещё фото). Двое погибших лежали у входа в палатку, еще один в палатке, разрезанной изнутри. Вероятно, туристы, разрезав ножами палатку, в паническом ужасе бросились бежать вниз по склону кто в чем был — босиком, в одном валенке, полураздетые. Цепочки следов шли странным зигзагом, сходились и снова расходились, словно люди хотели разбежаться, но какая-то сила снова сгоняла их вместе. К палатке никто не подходил, не было никаких следов борьбы или присутствия других людей. Никаких признаков какой-то природной катастрофы: урагана, смерча, лавины. На границе леса следы исчезли, занесенные снегом.

Двое погибших лежали у плохо разведенного костра, раздетые до нижнего белья. Они замерзли, не в силах двигаться. В 300 метрах от них лежало тело Игоря Дятлова: он полз к палатке и умер, глядя в ее сторону. На теле не было никаких повреждений... Как позже установило следствие, большинство погибло от холода, но три человека, том числе и тот, что остался в палатке, погибли от ужасных повреждений: переломанные рёбра, пробитые головы, кровоизлияния. У одной из девушек был вырван язык. Но на телах не было ни синяков, ни ссадин! У одного из парней при вскрытии обнаружена трещина в черепе, и этот страшный удар был нанесен без малейшего повреждения кожи. Но как могли появиться внутренние повреждения, не затронувшие кожу?

    Еще тогда, в 1950-е годы, следствием разрабатывалась версия, связанная, как сейчас бы сказали, с НЛО. Дело в том, что во время поисков погибших над головами спасателей разворачивались красочные картины, пролетали огненные шары и сияющие облака. Никто не понимал, что это такое, и потому фантастические небесные явления казались страшными.

    Какое-то время под подозрением были местные манси, которые когда-то в 1930-е годы уже убивали геолога-женщину, осмелившуюся зайти на закрытую для простых смертных священную гору. Арестовали многих таежных охотников, но всех отпустили за недоказанностью вины. Расследование же уголовного дела было прекращено с формулировкой, что «причиной гибели явилась стихийная сила, преодолеть которую люди не смогли».

    На данный момент ни одна из выдвигавшихся версий гибели дятловцев не считается общепринятой. Несмотря на многочисленные попытки найти объяснение трагическим происшествиям, они продолжают оставаться загадкой как исследователей аномальных явлений, так и для правоохранительных органов.