Соломенный, захолустный Мелеуз, в том далеком, уставшем от репрессий 37-м, пребывал в неспокойном океане жизни, напоминая о себе кизячным блеянием овец на крестьянском подворье, взбухшей от весенних талых вод Мелеузкой, да скрипом полозьев с колесами гужевого транспорта, главного кормильца села – колхоза «Смычка». Прокатился слух, что в каменный магазин под пожаркой (в этом здании сегодня магазин «Чародейка») завезли всякого товара – от детских сандаликов до сатиновых мужских рубах и женских цветастых платков.
Советская власть на заре коллективизации подавала первые признаки заботы о своем народе, щеголявшем в домотканом одеянии с заплатами на проношенных местах да мокасинах из воскресенской липы, подтянутых к колену мочальными шнурами с оборками.
Поступление в торговлю фабричного товара воспринималось жителями как предвкушение праздника. И уже с вечера возле окованной железом двери бывшего купеческого магазина стала выстраиваться очередь. Каждому, занимавшему ее, на ладони химическим карандашом выставлялся номер. Ближе к ночи, управившись с делами, бабушек сменяли мамы. Многие не расходились, чтобы с петухами снова сюда не возвращаться.
В слабых закоулках я с трудом отыскиваю берег своего детства – довоенную родную Каранскую улицу, где по правому порядку домов (если смотреть со стороны спорткомплекса), почти на их середине, прослеживался провал с убогой крышей вросшей наполовину в землю избушки. В ней и проживала самая многодетная и бедная семья Протасовых. Из той кучи горластых и вечно полуголодных детишек по имени помню только Андрюшку, которого за обеденный стол со скудным овощным рационом с огородной грядки, ввиду малых лет и роста, сажали в первую смену. Зная бедственное положение этой семьи, мы, пацаны, подкармливали Андрея стянутыми дома со стола горбушкой хлеба или лепешками из бабушкиного чулана. Андрей тоже не оставался в долгу и часто расплачивался с нами кознами (бабками), а то и голубиными и воробьиными яйцами, которыми изобиловали гнезда соломенных крыш.
Но вернусь к очереди, которая, выспавшись ночью, стоя или сидя у каменной стены магазина, к девяти утра уже бурлила водопадом человеческих голосов. Все понимали, что не каждый покинет ее с желанной покупкой. Больше всего люди нуждались в обувке: первые лужи и знакомое «цоканье» дощечек с подставками, на площадке которых крепились одинаково пропускающие воздух и воду лапти, напоминали, что в Мелеуз пришла весна. А потому толпившихся у прилавка магазина бабушек и мам больше всего интересовала куча обуви, где, обнявшись, парами ждали покупателя сандалии, стянутые шнурками ботинки, женские и детские туфли разных размеров, резиновые калоши.
Раздвигая толпу, к прилавку после больших усилий пробилась мать Андрея.
– Мне бы вон те ботинки 30-го размера, – пыталась она перекричать гудевшую толпу.
Ее оттесняли от прилавка, упрекая, что она лезет без очереди, да еще за ботинками, таявшими на глазах. Но тут кто-то за нее вступился, заявив, что этой женщине приходится кормить двенадцать детских ртов. В Мелеузе в лицо знали не только жителей, но и дворовых собак. А потому Андрюшкина мать, прижимая к груди бесценную ношу – ботинки из свиной кожи, связанные шнурками, счастливая и потная, наконец выбралась из магазина. На перроне сегодняшнего дня эта информация у тебя, читатель, может вызвать улыбку. А тогда, в пережитых голодных 30-х, любая обнова вызывала в душе примерно такие же чувства, как у сегодняшнего обладателя «Мерседеса».
Ботинки, естественно, предназначались не одному только Андрею, а каждому из его братишек, на кого они лезли и кто пойдет в них с утра или после обеда в школу.
Стоял ясный апрельский воскресный день. Слоняясь без дела, мы, пацаны с нашей Каранской улицы, отставив игру в бабки, по настоянию Андрея решили отправиться за грачиными яйцами, которые манили гнездами на островке из могучих ветел по ту сторону Мелеузки, что в районе тогдашнего лесозавода, а ныне умирающего мебельного цеха. Попасть на другой берег бушующей реки (мы ее называли Караном) можно было только на лодке. Каким образом и почему в руках Андрея оказались ботинки, мне неведомо. Не иначе, как он хотел похвастаться перед нами обновкой, тем более, что мы привыкли видеть его чуть ли не с последнего снега босиком.
Перекинув их через плечо, он первым забрался в лодку и взялся за весло. Не успел сделать и одного движения, как ботинки, соскользнув, плюхнулись в воду и исчезли в мутном бушующем потоке. Душераздирающий крик потряс воздух. Не успев осознать случившееся, мы увидели, как Андрюшка, не раздеваясь, прыгнул за ними в воду. Его понесло течением. Несколько раз нырнув и поняв всю опасность, он ошалело поплыл к берегу.
Дрожащего, плачущего и посиневшего от холода, мы вытянули его из ледяной купели. Скинув с себя рубаху, он было снова пытался прыгнуть в воду, и только наши цепкие руки не дали сделать ему этого. Раздев догола, мы начали растирать его. Вот уж поистине, как гласит восточная мудрость: бедняка и на верблюде собака укусит. Мы хорошо понимали, чем кончится затеянная Андреем «грачиная» эпопея. Мать наверняка пройдется рубцовым ремнем по его спине и тому месту, что ниже.
И надо же случиться, та, словно чуя беду, замаячила вдалеке. Держась за плетневую ограду, тянувшуюся вдоль узкой тропинки по обрывистому берегу реки, она не шла, а бежала в нашу сторону. Потерявшего от страха дар речи Андрея мы спрятали за плетневым забором огорода, спускавшегося к реке со стороны Смоленской улицы.
– Андрюшка не с вами? – выкатив глаза, закричала она еще издали.
– Он дома остался, не пошел с нами, – чуть ли не хором мы оградили товарища от сиюминутной расправы.
Всякий раз, когда я прохожу на рынке по рядам с заморской обувью, где куют свое маленькое счастье оставшиеся без работы горожане, с грустью вспоминаю Андрюшкины ботинки. Травы детства пахнут сладко-сладко, оставляя горечь на губах...
Шли годы, мы взрослели. Время раскидало нас. Почти по всем нам вороньим крылом прошлась война. Саню Платонова, что жил в домике на краю речки, попавшего в засаду со всем его артиллерийским расчетом, немцы расстреляли в упор где-то на венгерской земле.
– Я его потом и похоронил в братской могиле, – вспоминает ныне здравствующий, служивший с ним, а до войны живший рядом с Саней Андрей Бедняков.
Из участников того «грачиного» рейда (нам тогда всем было по 10-11 лет) в живых сегодня еще Шурка, Александр Николаевич Сурандаев, в недалеком прошлом прокурор, а затем председатель народного суда Ленинского района г. Красноярска. Ваську Сандалова, жившего напротив меня, убили при освобождении Минска. Николая Полетаева, подорвавшегося на своем «виллисе» на мине под самым Берлином, потом долго «штопали», извлекая в разных госпиталях из перебитых ног осколки. Вот уже года три, как его не стало.
Андрея Протасова, по слухам, выследили и уже в конце войны расстреляли бендеровцы на Львовщине. Почти все мои сверстники с моей родной Каранской улицы сегодня голосуют крестами на кладбище, а то и просто безымянными могильными холмиками на бескрайних просторах той далекой и страшной войны...
Автор: Михаил ПИЛЬНОВ
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!