Все, в том числе и ложь, служит истине.
Тени не гасят солнца.
Ф. Кафка
На приеме молодой человек 25 лет в сопровождении отца. Тот сообщил, что сын накануне пришел к нему на работу и сообщил, что его выписали из психиатрической больницы. Это было для него полной неожиданностью, поскольку сведений о нем ни он, ни его жена не имели два месяца.
Сын с детства рос тихим, отличался отстраненностью, затруднениями в установлении социальных контактов, и, будучи уже во взрослым, предпочитал играть с детьми, бродить по лесу и читать фантастику, иллюстрируя представление психиатрического классика о таких людях как о «друзьях природы и книг» в духе главного героя фильма “Forrest Gamp”.
Благодаря помощи родителей он с огромным трудом закончил технический колледж и даже поработал несколько месяцев на конвейере. Впоследствии его биография определялась признаками «дрейфа», в котором он вел умозрительный образ жизни, проживая то в хостеле, то у каких-то сомнительных знакомых, то живя в монастыре. В призывном возрасте он совершил суицид, сильно порезав шею и руку, и от армии был освобожден, правда, с последствиями в виде диспансерного учета.
На вопрос об отношениях с противоположным полом он продемонстрировал признаки регресса синтонности (патологической откровенности) и в то же время солдатской прямоты, предельно конкретизировав: «…было три проститутки». При этом он регулярно общался с родителями, звоня им по телефону и появляясь дома. Никаких брутальных нарушений поведения он не обнаруживал, лекарств не принимал и в диспансер не ходил.
С работой у него никак не получалось, как он думал, из-за того, что он не служил в армии. Для того, чтобы решить эту проблему он первым делом должен был избавиться от наблюдения в психиатрическом диспансере. Откуда-то он получил информацию, что «через пять лет с учета снимают», поэтому и решил сняться с учета, заявившись в ПНД. Если возвратиться к сорокадневному периоду его нахождения в больнице, то он вспоминал, что в отделении был телевизор, но смотреть его было затруднительно по той простой причине, что парень принимал значительные дозы препарата, от которого все время лежал, испытывая сильную слабость и придавленность. Он пытался читать книги, но не мог осилить и полстраницы. Там его смотрел психолог и давал заполнить какие-то тесты, смысл которых до него доходил с трудом из-за лекарственного влияния. Все это время у него не было выраженных отклонений психики, и он не проявлял беспокойства. Целесообразность применения лекарств, которыми обычно лечат состояния возбуждения, вызывала у меня недоумение. Я понимаю, что такая терапевтическая схема имела лишь одну цель: дабы пациент не мог проявлять активности и тревожить врачей и персонал. Короче, ее задачей было банально его «загасить». Аналогичную задачу преследовал и врач на приеме в ПНД, не желая принимать никаких решений. Показаний для направления в психиатрический стационар ровным счетом не было. Просто этот эскулап не знал, что делать со свалившимся ему на голову новым обстоятельством, спихнув его на больничных врачей. Пусть, мол, те разберутся… А те, в свою очередь, не особо задумываясь, назначили испробованную схему лечения, которая гарантированно превращала человека в тихое существо, проявляющее покорность. За все время они так и не смогли известить родственников пациента (родителей и тетю), живущих не на Луне, а в нашем же городе. Родные, в свою очередь, сбились с ног, разыскивая сына. Их обращения в полицию наталкивались на железную фразу из «Бриллиантовой руки»: «Будем искать…» В монастыре поначалу обнадежили: «Здесь он…», - однако через пару дней позвонили с извинениями: «Ошиблись… однофамилец». В итоге родители уже потеряли надежду, как вдруг сын появился на работе отца. Отец выглядел растерянным, недоумевая, почему врачам нельзя было поставить его в известность? Во всей этой истории больше всего его поразил момент с конвертом, в котором было направление. Принеся его в больницу, человек сам себя обрек на муки, покорно выполняя установки диспансерных врачей и запечатав себя в больничные стены, да еще с придачей в виде лекарственной нагрузки. Оставляя в стороне личность пациента с его инфантилизмом и непосредственностью, прямодушно воспринимающим происходящее и подчиняющимся руководящим указаниям, я поражаюсь отношению наших коллег. Правда, еще Чехов отзывался об этом явлении: «Люди, имеющие служебное, деловое отношение к чужому страданию, например, судьи, полицейские, врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе, как формально; с этой стороны они ничем не отличаются от мужика, который на задворках режет баранов и телят и не замечает крови…»