Она отшатнулась от неожиданности, сердце заколотилось, подмышки взмокли.
Старейшина сделал резкое движение рукой в сторону мер твеца, и подкладка плаща заколыхалась, будто кроваво-красное пламя.
– Мне не жаль этого человека, ибо он не достоин жалости! Он преступник! Он причинил зло своей общине! Отрежьте от тела палец, ухо или другую часть – разве оно не почувствует боли? Отрезанный орган не будет болеть, ибо сразу мер твеет, а тело будет. Поэтому говорю вам: кто помыслит отделиться – будет пойман и понесёт наказание! Стражники высекут его плетьми, как вора или буяна! А если ухитрится сбежать, другое наказание найдёт его: см ерть!
И снова Старейшина устремил на Дарину жёсткий взгляд, словно клинок приставил к горлу. Не то что пошевелиться – она дышать не смела под этим пристальным взглядом.
«Но как, откуда он знает? Я ещё ничего не решила, а он знает!»
Дарина с ужасом представила, как в следующую секунду он назовёт её отступницей, велит высечь и стражники, может быть, даже Яромир, схватят её под руки и поволокут из леса на поляну, чтобы сделать это на глазах у всей общины. Она уже видела ухмыляющееся лицо Кукольницы, перепуганную Беллу, готовую броситься под свистящие плети с криками, что это какая-то ошибка. Видела, как Альберт, муж Беллы, хватает жену за руку и удерживает рядом, как Филипп, стоящий в толпе зевак, не знает, куда девать глаза от стыда и жалости. Видела Яромира, сжимающего в кулаке рукоять плётки и не решающегося замахнуться…
…Роза потормошила Дарину за плечо:
– Пойдём, я сделаю тебе успокоительного чая.
Сказочница вынырнула в действительность. Старейшина уже не смотрел на неё. Он отдавал стражникам указания насчёт мер твеца. Остальные не спеша подались прочь из леса, переговариваясь вполголоса и чертыхаясь в темноте.
– Пошли, Старейшина сказал расходиться, – снова позвала Врачевательница.
Выставив вперёд непослушные, трясущиеся руки, неуклюже отводя от лица ветки деревьев, мелкими шажками, чтобы не запнуться о какой-нибудь корень, Дарина двинулась за ней. Ей не нужен был ни чай, ни собеседник, хотелось поскорее оказаться в палатке наедине с собой и, согревшись в покрывале, хорошенько поразмыслить над всем, что сегодня произошло. Когда они выбрались на поляну, скупо орошённую звёздным светом, Дарина, прибавив шаг, стремительно обогнала Розу и уже думала, что оторвалась от неё, как та вдруг крикнула в спину:
– Ты его знала, да?
– Кого? – Пришлось остановиться Сказочнице.
– Отступника этого.
– С чего ты взяла? Нет конечно!
– Просто ты так бежала туда… И у тебя был такой вид…
Ну вот, не хватало ещё всяких глупых подозрений!
Дарина подождала, пока Врачевательница поравняется с ней.
– Не знаю, зачем я бросилась на крик, – честно сказала она. – Меня как будто что-то изнутри подтолкнуло. А там… – плечи непроизвольно поёжились. – У него были такие глаза…
Роза какое-то время шла молча. Дарина слушала, как в сумке на боку у спутницы что-то позвякивает в такт шагам, и гадала, удовлетворило её такое объяснение или нет. Врачевательница, наконец, вынесла вердикт:
– Ты его почувствовала. У тебя же наследственность.
– Какая наследственность? – не поняла Дарина.
– Тебе разве не рассказывали, как ты появилась в общине?
– Меня нашли на дороге. Я сидела в коробе из ивовых прутьев, – уверенно ответила Дарина. Но Роза как будто ждала ещё чего-то, и Дарина добавила единственную подробность, которую знала: – На земле было начерчено моё имя.
– Это всё?
– Больше Наставница мне ничего не говорила.
Врачевательница зачем-то поправила сумку, одёрнула и без того длинное платье, искусственно покашляла.
– В тот день, когда нашли тебя, – в её голосе послышалась осторожность, словно она боялась напугать Дарину, – нашли ещё мё ртвую женщину.
Сказочница не сразу сообразила, как она может быть связана с мё ртвой женщиной, настолько привыкла думать, что родители избавились от неё намеренно.
«Посадили мама с папой тебя в короб, – часто говорила ей Наставница, – и ушли. Почему ушли? Потому что так захотели…»
– Может, это совпадение? – слабо запротестовала Дарина. – Или ты путаешь что-то.
– Ничего я не путаю! Я была тогда ребёнком – но большим ребёнком. Мой отец, Врачеватель, уже учил меня своему делу. Мы с ним вместе осматривали тебя, а потом ту женщину. У неё в рюкзаке лежало недошитое детское платьице точно из такой же ткани, в которую была завёрнута ты!
Ошарашенная тем, что услышала, неожиданно поглупевшая, Дарина поинтересовалась:
– А от чего она умерла?
– Ну ты даёшь! – удивилась Роза. – От того, что она отступница, конечно же! Теперь ты понимаешь, какая у тебя нехорошая наследственность?
«Вот почему Старейшина так смотрел на меня! – догадалась Дарина. У неё чуточку отлегло от сердца, но тут же навалилось другое, тяжёлое и страшное, как проклятие: – Я дочь отступницы! Поэтому я такая!»
… Добравшись до своего места в расположившейся на ночлег общине, Дарина обнаружила, что костёр прогорел и угли почти совсем истлели – в таких яблоки уже не пропекутся. Впрочем, это её несильно расстроило, аппетит всё равно пропал. Она забралась в палатку, завернулась в покрывало. Дрожь в теле не унималась, сон не приходил, несмотря на чудовищную усталость. В голове всё смешалось: обессилевшая старуха со слезящимися глазами, старик-покупатель, вырывающий страницы из беловика, чтобы наделать курительных трубочек, стеклянные глаза отступника, огненный плащ Старейшины и мё ртвая женщина с недошитым детским платьем в рюкзаке… Какой она была, та женщина? Почему ушла из общины? А мужчина-отступник, почему он ушёл? Как они решились?
От тех молний, что сверкали внутри Дарины днём: вспышек ненависти и желания уйти – осталась только обугленная пустота. Уйти – значит см ерть. Остаться – мучительная полужизнь. Невелик выбор.
«Может, есть третий вариант?» – спросила она темноту в палатке.
Ответ пришёл мгновенно: «Есть. Яромир. Будь он твоим мужем, ты была бы так счастлива, что никакой червь сомнения не завёлся бы у тебя в душе».
«Да, – согласилась Дарина. – Но Яромир никогда не захочет стать моим мужем. Ему нужна другая женщина. Такая, как та, с красными туфлями. С нормальной наследственностью…»
Ночь текла над притихшей общиной, словно река с целительными водами, унося печали минувшего дня, убаюкивая тревоги. Лишь печали и тревоги Дарины Сказочницы ей было не под силу унести. Дарина лежала с открытыми глазами, утопая в водовороте мыслей, и ей казалось, что её палатка вовсе не палатка, а западня, из которой нет выхода.
Продолжение здесь: Детский обоз