250 лет назад Беларусь и Россия воссоединились, белорусский народ бескровно освободился от польского ига
Как поделили Речь Посполитую (часть 1)
Александр АРЛУКЕВИЧ, доцент Гродненского государственного университета имени Янки Купалы, кандидат исторических наук
Беларусь, являясь политико-географическим, демографическим и историко-культурным ядром Великого княжества Литовского (ВКЛ), державная традиция которого во многом опиралась на удельные «русские княжества», кириллическое письмо, православную веру и старобелорусский язык в официальном делопроизводстве и законодательстве, со второй половины XVI века испытала мощное воздействие политико-правовой и религиозной традиции государствообразующего центра Речи Посполитой – Польского Королевства.
Скорая полонизация литовско-русского «боярства» (именно так именовалось рыцарское сословие в «Литовской метрике») была обусловлена множеством факторов: обретением великим князем литовским Ягайло (внуком Гедимина) польской Короны и его обязательствами обратить княжество в католичество, стремлением аристократии ВКЛ к привилегиям польской шляхты в отношениях с великим князем, кризисом византийской цивилизации на фоне падения Константинополя и заключения Флорентийской унии (что, безусловно, пошатнуло авторитет православия с его уникальными культурно-эстетической, интеллектуальной и политической доктринами), борьбой ВКЛ и Короны с общим врагом – крестоносцами в Прибалтике. И наконец, близостью славянских (польской и русской) и восточно-балтийской (находившейся под сильным влиянием древнерусского элемента в ареале летописной Литвы) традиционных культур.
Отняли веру, поразили православных в правах
Однако мирная поначалу католическая экспансия в ВКЛ с распространением контрреформации приняла воинствующий, бескомпромиссный характер. Это отражало главным образом внутренние противоречия социально-политической эволюции стран Западной Европы. Потому что белорусские земли ВКЛ считались в эпоху религиозных войн одним из наиболее спокойных и толерантных уголков Европы.
Но всё изменилось с приходом под стены Коложи (сохранившегося до настоящего времени в Гродно, на правом берегу Немана, православного храма XII века) иезуитов и избрания королём Стефана Батория. Он, по известному принципу Никиты Хрущёва, желавшего «лично пожать руку последнему попу в Советском Союзе», мечтал обратить в католичество последнего православного ВКЛ, что практически довершили его преемники.
Сословно-политическая элита ВКЛ, очарованная блеском католических костёлов, пышностью и могуществом пражского, венского и краковского дворов, схоластической учёностью докторов и магистров Виленской иезуитской академии, обученных в лучших европейских университетах, оставляла веру отцов. Известный православный полемист и богослов рубежа XVI–XVII веков Мелетий Смотрицкий так охарактеризовал наблюдаемый им процесс:
«Где теперь дом князей Острожских, который превосходил всех ярким блеском своей древней православной веры? Где и другие славные роды русских князей – Слуцких, Заславских, Вишневецких, Чарторыйских, Соломерецких, Соколинских, Лукомских и других без числа?!»
В частности, до Брестской церковной унии 1596 года в Вильно насчитывалось не менее 14 православных храмов, а к концу XVII века остался всего один – церковь Святого Духа.
Национально-религиозный гнёт Польши усилился в Беларуси с отпадением левобережной Украины и поражением Речи Посполитой в Тринадцатилетней войне 1654– 1667 годов против Московского царства. Один из ведущих специалистов по отечественной истории XVII– XVIII веков, профессор Василий Мелешко, пишет:
«Власти всячески поддерживали и укрепляли Католическую и Униатскую церкви, главным образом за счёт передачи православных храмов униатам и жестоких репрессий против белорусского населения, которое сопротивлялось унии. По инициативе папы Бенедикта XIII в 1720 году в местечке Замостье прошёл собор униатских церквей, который провозгласил её единственной Церковью восточного обряда в Речи Посполитой, а позднее папа настоятельно рекомендовал польскому королю уничтожить последнее православное епископство, сохранившееся к тому времени на белорусских землях, – Могилёвское. Православной шляхте был закрыт доступ в сенаторы и депутаты сейма, а православных горожан не допускали к магистратским должностям. Со второй половины XVII века белорусский язык постепенно вытесняется из суда и делопроизводства ВКЛ, а, согласно постановлению Всеобщей конфедерации сословий Речи Посполитой 1696 года, все актовые документы княжества должны были составляться на польском языке».
В это же время белорусское крестьянство оставалось полностью бесправным. Феодальный гнёт поглощал существенную долю его доходов: большинство хозяйств жило впроголодь. Курные покои в селянских хатах с узкими незастеклёнными окнами под соломенной крышей на зиму становились пристанищем для хозяйского молодняка – коз, овец, цыплят и поросят.
Во времена Речи Посполитой в Беларуси родилась и уникальная планировка крестьянской усадьбы. В одну линию под общей кровлей вытягивались жилые и хозяйственные постройки – хата, хлев, гумно. А за ними извивалась узкая и длинная полоса пахотной земли – погонный двор, к которому слева и справа вдоль улицы примыкали такие же соседские хозяйства (для упрощения учёта нормы крестьянских наделов и контроля над отбыванием повинностей).
В Европе за 1750–1795 годы цены на сельхозпродукцию выросли в четырепять раз. И существенно усилилась эксплуатация крепостных на панских фольварках, как за счёт увеличения господской запашки при сокращении крестьянских наделов, так и из-за повышения нормы отработочных повинностей – панщины.
«Игра на двух досках»
Накануне первого раздела шляхетской «республики» два сильнейших аристократических лагеря Речи Посполитой находились под полным контролем России и её гениального дипломата, посла при польском дворе Николая Репнина.
Ему удалось полностью парализовать волю молодого монарха Станислава Августа Понятовского, а также заручиться клятвенными гарантиями влиятельных патронов последнего – Михаила (канцлера ВКЛ) и Августа («воеводы русского», с центром воеводства во Львове) Чарторыйских.
Однако главное условие политического контракта Екатерины II с «фамилией» (вышеназванным триумвиратом короля и его дядьёв) ни король, ни Чарторыйские выполнить не могли: шляхта с фанатичным упрямством отвергала попытки восстановить в политических правах православных Беларуси и Украины и заодно протестантов из тогда ещё польской Западной Пруссии, поддерживаемых прусским королём-философом и приятелем Екатерины Фридрихом Великим.
«Энтузиазм и сумасбродство, – рапортовал Репнин, – заразившиеся от внушений духовенства (католического. – Авт.) и от скупости, чтобы места прибыльные не разделять с диссидентами, столь чрезвычайны, что совершенно выше всех здешних сил (имеются в виду разумные силы в лице короля и Чарторыйских. – Авт.)».
В это же время самой России удалось, умело используя это сумасбродство в своей игре, саботировать инициированные королём реформы, направленные на укрепление армии и казны (путём принятия решений на сеймах по данным вопросам простым большинством голосов, а не единогласно, как было заведено).
Замечательный русский историк Сергей Соловьёв в отношении последних событий писал:
«Удивительное зрелище представляла в это время Польша: народные силы (в данном контексте шляхта. – Авт.), казалось бы, просыпались, но для того ли, чтобы установить лучший порядок и освободиться от иностранного влияния? Нет, для того, чтобы не признать никаких прав за христианами других конфессий. Всё ограничивалось страдательным упорством, ограничивалось одними только криками, никто не думал о средствах деятельностного сопротивления соседним державам, России и Пруссии. «Что это такое? – писал Репнин в Петербург. – Нашим требованиям уступить не хотят, но на что они надеются? Своих сил нет, иностранцы не помогут».
Однако был в этом упрямстве и рациональный расчёт. Далее Сергей Соловьёв приводит цитату краковского архиепископа Солтыка:
«Покой нации (читай, шляхты. – Авт.) зависит от того, чтобы диссиденты не были ни в сенате, ни в министерстве. Довольно припомнить, что в России есть тридцать фамилий, которые ведут свой род из Польши (на самом деле от православных родов ВКЛ. – Авт.), а раздача достоинств в Польше находится во власти императрицы русской: так хорошо ли будет, когда сенат московский перенесён будет в Польшу, а нас передвинут в Сибирь?»
Ставка на нерешительного, но обаятельного фаворита не давала желаемого Петербургом быстрого результата, за которым с ревностью следили саксонский и австрийские дворы: удастся ли России сохранить имидж влиятельной державы, защитив интересы православных единоверцев (хотя речь на самом деле шла лишь о праве православных архиереев заседать в сенате наравне с католическими епископами)?
В этом запутанном клубке интриг варшавского двора Николай Репнин идёт на нелогичный с точки зрения здравого смысла, но вполне логичный с точки зрения нравов Respublic’и периода упадка шаг: он ищет содействия в коэквации православных у оппонировавшей «фамилии» радикальной католической партии в лице ярого противника диссидентов архиерея Солтыка, волынского воеводы Осолинского, князей Потоцких. И находит её.
Более того, по предложению Екатерины из эмиграции возвращается бежавший накануне как противник «фамилии» князь Радзивилл, который, получив обратно все конфискованные имения, заверяет императрицу, что впредь «всегда будет держаться русской партии… и исполнять приказания русского двора без малейшего сопротивления». Для реализации российского плана по усилению давления на короля в диссидентском вопросе Пане Коханку становится генеральным маршалком польско-литовской конфедерации, собравшейся в июне 1767 года в Радоме близ Варшавы, официально – для защиты шляхетских вольностей.
Ход Репнина с конфедерацией поддержала даже старая «саксонская» партия вчерашних оппонентов России и противников избрания Понятовского, надеявшихся поквитаться за её счёт с «фамилией». В это же время для генерации полноценного внутриполитического кризиса по инициативе Репнина в белорусском Слуцке и польско-немецком Торуне вспыхивают две диссидентские (православная и протестантская) конфедерации.
Таким образом, под контроль России переходит весь спектр имевших политический вес аристократических и диссидентских (последние не имели в своих рядах сколько-нибудь влиятельных предводителей, за исключением символа сопротивления полонизации – православного архиепископа Георгия Конисского) группировок, замкнувших кольцо блокады вокруг Станислава Августа, который и без того никогда не отказывался от роли проводника интересов Петербурга и оставался пассивен.
Радомские конфедераты отправляют в Петербург депутацию к Екатерине с просьбой о гарантиях со стороны России в сохранении «кардинальных прав» шляхты (избираемости королей, liberum veto, доминирования шляхты в политической жизни Речи Посполитой на началах сословной демократии), впоследствии оправдывая свой порыв угрозами военного вмешательства Петербурга.
Екатерина даёт конфедератам «гарантии» навечно защищать шляхетские вольности, но за это требует провести на сейме решение о диссидентах, что под давлением посла, подкреплённым присутствием войск (которых было не так уж много – около 10 тысяч в Короне и около 4 тысяч в ВКЛ), и не без сопротивления большей части депутатов удалось зафиксировать в сеймовой «конституции» (постановлениях) осенью 1767 года.
«Дух нации»
Решение о диссидентах стало камнем преткновения в судьбе польской Короны: экзальтированные шляхтичи-католики, упрямо не желая смириться с присутствием православного архиепископа в сенате (Конисский к тому же был не шляхетского происхождения), а также с бесцеремонностью России в отношениях с «республикой» и варшавским двором, всячески подогреваемые папскими посланниками в своей нетерпимости к «схизматикам», начали долгое кровопролитное брожение на недосягаемом для малочисленных коронных войск и не столь многочисленного российского корпуса Украинском Подолье.
Оно вошло в историю под именем Барской конфедерации, которая открыто подогревалась золотом и советниками из Франции и Австрии. Жестокость барских конфедератов ко всему, что вызывало у них малейшее подозрение в нелояльности «патриотическому» движению, крайняя нетерпимость к православным и иудеям, уничижение крестьянства во многом объясняют крах Речи Посполитой как неизбежную закономерность на фоне глубокого нравственного падения и ожесточения её элит.
По данным известного белорусского историка профессора Анатолия Грицкевича,
«в Беларуси к Барской конфедерации примкнула часть шляхты Брестского и Мстиславского воеводств, Ошмянского, Волковысского, Оршанского и Браславского поветов. Российские войска, в октябре 1768 года разбив конфедератов под Деречином (современная Гродненская область), заняли Слуцкий и Несвижский замки, но всё же потерпели ряд поражений под Берестовицей и Слонимом. Наибольшего размаха конфедератское движение в Беларуси достигло в 1770–1771 годах, когда сюда с территорий современной Литовской Республики вступил отряд Шимона Коссаковского, впоследствии разбитый под Новогрудком.
В сентябре 1771 года на сторону конфедератов перешёл великий гетман литовский Михаил Казимир Огинский (дядя композитора Клеофаса Огинского и также композитор, поэт, писатель и драматург, участвовавший в подготовке энциклопедии Дидро. – Авт.), однако его 3-тысячный отряд был разгромлен Александром Суворовым под Стволовичами (Столовичами), что положило конец брожению в ВКЛ».
Парадоксально, но король, официально инициируя экспедиции коронных войск против конфедератов на деньги, полученные от российского посла, душою и сердцем был с конфедератами, выражавшими, по убеждению отсиживавшихся во дворцах вельмож, «дух нации» (под которой понималась нация политическая – naród polityczny, куда не попадали мещане и крестьяне, т.е. входила исключительно шляхта).
Искренне желавший добра отечеству, но связанный «гарантиями», довольствием и военной поддержкой Петербурга, Станислав Август вызывал у «нации» презрение. Некоторую надежду на перемены в «республике» за счёт ослабления восточной соседки давала война России с Турцией, спровоцированная заходившими в ордынские владения со стороны Подолии отрядами народного ополчения, гонимыми Петербургом и барскими разбойниками.
На этом фоне в Варшаве активизировалась «саксонская» партия. В тумане военного лихолетья два польских староства на юге были оккупированы Австрией под предлогом, что в XV веке они принадлежали Венгрии. Прусский король ввёл войска в приграничные польские земли якобы для защиты своих владений от эпидемии чумы, свирепствовавшей на юге, а Понятовский стал холоден в отношениях с императрицей, поверив в её поражение на фоне первых неудач в турецкой кампании.
По верному замечанию Соловьёва, «в подобной стране отказаться от влияния значило уступить её другому государству, которое стало бы пользоваться им для своих целей». Таким образом, цена вопроса для Петербурга возрастала: военные расходы и потери, оппозиция внутри самой Польши, а также конкуренция со стороны германских дворов предопределили разделы Речи Посполитой, по принципу: лучше синица в руке, чем новая война на европейском театре с возможной потерей всей Речи Посполитой.
Накануне этих событий мудрый епископ Куявский предрекал:
«Они (король и Чарторыйские. – Авт.) и себя губят, и других в погибель влекут, действуя явно против России, от которой одной Польша может ожидать помощи».
Окончание здесь
Фото: Иван ВИСЛОВ, wikimedia.org
© "Союзное государство", № 10-12, 2022
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите канал, подпишитесь и поставьте лайк!