«Стенли Крамер… Да, действительно, каждый новый его фильм оказывается в одном ряду с теми, что поставлены прежде. Вот режиссер со своей темой, своей упрямой стратегией, не признающий фильмов, сделанных «просто так», ради того, чтобы отвлечься от тревог века. Он и комедию, эксцентричную комедию «Этот безумный, безумный, безумный мир» поставил, чтобы поиздеваться над страстью к чрезмерной наживе, и сделал все, чтобы быть ясно понятым. Головокружительные ритмы, смешные гэги, веселая суета в духе первых американских комических, каскады трюков здесь работают — именно работают, энергично трудятся — с рациональной целью: образумить, усовестить, отрезвить единокровных братьев, охваченных сумасшедшей жаждой обогащения. Какой бы фильм ни предлагал публике Крамер — в нашем прокате творчество его представлено довольно полно,— это части целого, акты большой драмы о хорошо известном ему обществе, монолог художника, желающего кое-что изменить в нравах и порядках сограждан.
Крамер ставит «Нюрнбергский процесс», чтобы спросить соотечественников: способны ли вы, каждый из вас, в любой день вашей жизни встать стеной против преступной бесчеловечности! Этот режиссер готов в самом фильме — будь то «Пожнешь бурю», «На последнем берегу» — объяснить как можно точнее, ради чего он его поставил, а если нужно — выйти к зрителям, к журналистам, к коллегам по искусству и продолжать фильм прямым послесловием, речью «от автора»: вот во что я верю, вот чего я от зрителей жду.
Он стал одним из режиссеров, умеющих общаться со зрителями разных стран, и в то же время остается кинематографистом с головы до ног американским.
Крамера не привлекают чисто режиссерские эксперименты. Назовите его старомодным—едва ли это рассердит его. Он отыскивает прежде всего интересную историю, способную увлечь зрителей. Ему необходимо как режиссеру и продюсеру, чтобы фильм пришли смотреть миллионы людей и другим, посоветовали. Чтобы в зрительных залах стояла мертвая тишина сосредоточенности, или гремел хохот, или дыхание прерывалось от волнения. Только не «средняя температура»!
А для этого необходимо то, что на старых киностудиях называли «сюжетной находкой». И Крамер умеет находить «самоигральные» истории — даже посредственные актеры взволновали бы зрителей такой, скажем, историей, как та, что рассказана в «Скованных одной цепью». Но режиссер к тому же берет в союзники первоклассных актеров. Его актеры — это Спенсер Трэйси, это Сидней Пуатье, Кэтрин Хепберн, Джордж Скотт... В поисках актеров он такой же знаток, как в выборе сюжета. Что ж, он желает бить в «десятку» и умеет собрать команду. Что это — умение приспособиться к «рынку»! На том рынке, где Крамер вступает в конкуренцию с поднаторевшими соперниками, сегодня в ходу другие приманки — садизм, порнография. Крамер приспосабливает рынок к своим фильмам средствами, безусловно, достойными художника и гражданина Америки.
А драться с конкурентами он умеет. Он вырос в Голливуде, приобрел опыт редактора, сценариста, стал продюсером.
Прошли годы, и вот мы смотрим на последнем фестивале его «Оклахому как она есть».
Отвращение к жестокости и к безучастности, к жестокости и к одиночеству, на которое обрекает стяжательство, ставшее страстью,— знакомые мотивы «крамеровского кино» снова зазвучали в этом фильме. Кто-то комментировал его так: это фильм о борьбе американских рабочих против нефтяной монополии. Нет, не надо искусственно приспосабливать Крамера к нашему образу мыслей. В фильме есть и нефтяная монополия, цинично жестокая к маленьким предпринимателям, но конфликт здесь другого рода.
Старый испытанный жанр американского кино — вестерн, фильм о приключениях на Диком Западе — дает новые и новые ростки. Мощная энергия действия, противоборство сильных характеров, азарт борьбы, личная отвага и решительность героя — этим в самом деле «Оклахома» напоминает старинные вестерны. И то, что люди, которым авторы симпатизируют, вначале беззащитны в степном захолустье, и то, что они в конце концов одолевают злобную силу, надеясь лишь на себя самих,— все это, конечно, напоминает вестерн. … Роль злодея из вестерна здесь исполняет компания «Пан-Оклахома», могущественная, циничная и бесчеловечная. А роль свободного индивидуалиста-предпринимателя, отстаивающего суверенные права перед наглой силой, досталась на этот раз женщине — и это обостряет ситуацию. Потому что место действия здесь — нефтеносный участок, одиноко торчащий среди земель, уже захваченных монополией. Здесь грубо попирается — как в вестерне — и официальный закон и даже право частной собственности. Их приходится отстаивать своим оружием, своей кровью... Хозяйка участка Лина, которую играет Фей Данавей, не идеализирована ни режиссером, ни актрисой. Она не белоручка и готова сама качать нефть, но это не делает ее носительницей рабочей идеологии: если судьба ей улыбнется, она немедленно станет монополисткой, и скорее всего ничуть не менее свирепой, чем ее сегодняшние враги. Здешние нравы приобщают ее к бесчеловечности. Поймет ли она, в какой жестокий тупик идет, даже если нефтяные фонтаны будут бить безостановочно! Вот в чем вопрос, и Крамер не упрощает его прописями под занавес. Вся картина — против бесчеловечности рождает ли ее наглая агрессия «Пан-Оклахомы» или ледяной холод в душе Лины — обыкновенной, в сущности, женщины, которая могла бы быть и славной дочерью своему непутевому отцу и нежной женой мужу, если бы не истерический азарт борьбы, в которую ее окунуло упоение бизнесменством. Таким образом, этот фильм — и о борьбе чисто «вестерновской» — там, где нет достойного администратора, следящего за соблюдением законов Штатов,— и о борьбе в душах людей за веру в возможность жить иначе — по канонам и законам более высоким, чем те, что известны персонажам фильма. Актеры — среди них на первом месте, пожалуй, Джордж Скотт в роли полубродяги-полурабочего — доказали, что и в фильме «традиционном» можно по-современному приоткрыть тайники души, и прежде всего тщательно скрываемую жажду простой душевной близости.
Одним-двумя эпизодами — скажем, той сценой, где бравые джентльмены расстреливают в упор отца Лины,— режиссер напоминает, откуда берутся нравы, в которых нуждается фашизм, и этим производит «стыковку» нового фильма с первыми, со всей своей киноэпопеей борьбы американца за элементарную человечность.
Героям американской киноклассики, о которых мы здесь вспомнили, удается ценою личной храбрости, а также благодаря снайперской стрельбе восстановить закон, хотя бы временно, на территории экзотического поселка пионеров — переселенцев, среди мелких предпринимателей, фермеров, скотоводов, вступающих в схватку с злодеями. Но куда сложнее положение тех киногероев, которые — как судья Хейвуд в «Нюрнбергском процессе» — постепенно осознают истинный масштаб бедствий старого мира... Хейвуд не знает даже, как назвать те силы, что противостоят воле, разуму, совести простых, честных людей его страны...
Американская кинематография любит завязывать сюжеты в духе реалистической драмы, а развязывать по традициям утешительной сказки. Но приходится все больше считаться с реальностью и в развязках. Сказки вынуждены отступать перед реальностью, потому что упрощают ее. Крамер — один из тех кинематографистов, которые хотят обойтись без утешений.
Соизмеримы ли силы простого человека с теми гигантскими силами зла, которые обнаружили себя в XX веке! Стоит ли вступать в борьбу! «Да, безусловно, да! — твердит Крамер в каждой своей кинотрагедии и кинокомедии» (Варшавский Я. Последовательность // Советский экран. 1973. № 19: 3).