Из "Воспоминаний" графа В. А. Соллогуба
Влияние Аракчеева (здесь на государя императора Александра I) заменило надежды на общее благоденствие, на дары священного союза. Двор был суров. Главную роль играл при дворе князь Александр Николаевич Голицын, министр просвещения, председатель императорского тюремного общества и главноначальствующий над почтовым департаментом.
Он был человеком набожным и мистиком, и ловко подлаживался под общее придворное уныние. Но подле него звенела нота безумно веселая в его родном брате от другого отца, Дмитрии Михайловиче Кологривове. Кологривов, хотя дослужился до звания обер-церемониймейстера, дурачился, как школьник.
Едут оба брата в карете. Голицын возводит очи горе и вдохновенно поет канту: "О Творец! О Творец!". Кологривов слушает и вдруг затягивает плясовую, припевая: "А мы едем во дворец, во дворец".
Однажды, Татьяне Борисовне Потемкиной, столь известной своею богомольностью и благотворительностью, доложили, что к ней пришли две монахини просить подаяния на монастырь. Монахини были немедленно впущены.
Войдя в приемную, они кинулись на пол, стали творить земные поклоны и вопить, умоляя о подаянии. Растроганная Татьяна Борисовна пошла в спальню за деньгами, но, вернувшись, остолбенела от ужаса. Монашенки неистово плясали вприсядку. То были Кологривов и другой проказник.
Я слышал еще рассказ о том, что однажды государь готовился осматривать кавалерийский полк на гатчинской эспланаде. Вдруг перед развернутым фронтом пронеслась марш-маршом неожиданная кавалькада. Впереди скакала во весь опор необыкновенно толстая дама, в зеленой амазонке и шляпе с перьями.
Рядом с ней на рысях рассыпался в любезностях отчаянный щеголь. За ними еще следовала небольшая свита. Неуместный маскерад был тотчас же остановлен. Дамой нарядился тучный князь Федор Сергеевич Голицын. Любезным кавалером оказался Кологривов. Об остальных не припомню. Шалунам был объявлен выговор, но карьера их не пострадала.
Страсть Кологривова к уличным маскерадам дошла до того, что, не смотря на свое звание, он иногда наряжался старой нищей чухонкой и мел тротуары. Завидев знакомого, он тотчас кидался к нему, требовал милостыни и, в случае отказа, бранился по-чухонски и даже грозил метлой.
Тогда только его узнавали и начинался хохот. Он дошел до того, что становился в Казанском соборе среди нищих и заводил с ними ссоры. Сварливую чухонку отвели даже раз на Съезжую, где она сбросила свой наряд, и перед ней же извинились.
Он был очень дружен с моим отцом (граф Александр Иванович), который тешился его шалостями и сделался, однажды, его жертвой. Отец, первый столичный щеголь своего времени, выдумывал разные костюмы. Между прочим, он изобрел необыкновенный в то время синий плащ, с длинными широкими рукавами. И плащ, и рукава были подбиты малиновым бархатом.
В таком плаще приехал он во французский театр и сел в первом ряду кресел. Кологривов сел с ним рядом и, восхищаясь плащом, стал незаметно всовывать в широкие рукава заготовленные медные пятаки. Когда отец поднялся в антракте с кресел, пятаки покатились во все стороны, а Кологривов начал их подбирать и подавать отцу с такими ужимками и прибаутками, что отец первый расхохотался.
Но не все проходило даром. В другой раз, в этом же французском театре, Кологривов заметил из ложи какого-то зрителя, который, как ему показалось, ничего в представлении не понимал. Жертва была найдена. Кологривов спустился в партер и начал с ней разговор.
- Вы понимаете по-французски?
Незнакомец взглянул на него и отвечал отрывисто:
- Нет!
- Так не угодно ли, чтоб я объяснял вам, что происходит на сцене?
Сделайте одолжение.
Кологривов начал объяснять и понес галиматью страшную, соседи прислушивались и фыркали. В ложах смеялись. Вдруг незнающий французского языка спросил по-французски:
- А теперь объясните мне, зачем вы говорите такой вздор?
Кологривов сконфузился.
- Я не думал, я не знал!
- Вы не знали, что я одной рукой могу вас поднять за шиворот и бросить в ложу к этим дамам, с которыми вы перемигивались.
- Извините!
- Знаете вы, кто я?
- Нет, не знаю!
- Я - Лукин (Дмитрий Александрович).
Кологривов обмер.
Лукин был силач легендарный. Подвиги его богатырства невероятны, и до сего времени идут о нем рассказы в морском ведомстве, к которому он принадлежал. Вот на кого наткнулся Кологривов.
Лукин встал.
- Встаньте, - сказал он.
Кологривов встал.
- Идите за мной!
Кологривов пошел.
Они отправились к буфету. Лукин заказал два стакана пунша. Пунш подали. Лукин подал стакан Кологривову:
- Пейте!
- Не могу, не пью.
- Это не мое дело. Пейте!
Кологривов, захлебываясь, опорожнил свой стакан. Лукин залпом опорожнил свой и снова скомандовал два стакана пунша. Напрасно Кологривов отнекивался и просил пощады; оба стакана были выпиты, а потом еще и еще. На каждого пришлось по восьми стаканов. Только Лукин, как ни в чем не бывало, возвратился на свое кресло, а Кологривова мертво-пьяного отвезли домой.
Наконец, случай, о котором я тоже слышал в детстве, положил, как кажется, конец мистификациям. Кологривов был приглашен на большой обед. В то время как садились за стол, из-под одного дипломата выдернули стул. Дипломат растянулся, но тотчас вскочил на ноги и громко провозгласил: - Я надеюсь, что негодяй, позволивший со мною дерзость, объявит свое имя.
На эти слова ответа не воспоследовало. Впрочем, ответ был немыслим и по званию обиженного, и по непростительному свойству поступка.
Кологривов был так же мал ростом, как и брат его (здесь А. Н. Голицын), но другого типа - черноглазый, черноволосый. Его любили не только как забавника, но и как человека. Ума он был блестящего и, если бы не страсть к шутовству, он мог бы сделать завидную карьеру. Впрочем, не следует думать, чтоб между ним и его братом не было сходства по юмору и веселости.
Будучи еще камер-пажом, Голицын держал дерзновенное пари, что тронет императора Павла I за волосы. Пари он выиграл, и вот каким образом. Подавая императору тарелки за обедом, он слегка дернул напудренную косу его величества. Товарищи Голицына обомлели.
- Что это? – спросил государь.
- Ваше величество, - ответил камер-паж, - коса ваша покривилась, я ее поправил.
- Спасибо, - промолвил император.
Этот рассказ я слышал от самого князя. Не смотря на то, что он славился своей суровостью, почти монашеской жизнью, - он любил ездить к дамам с визитами. Он приезжал в сером фраке с орденами и гусарских сапожках и охотно рассказывал о старом времени, особенно о дворе Екатерины II.
Я часто слушал его и заметил, что когда он находился в присутствии хозяек, крайне строгих относительно приличия, серые глаза его искрились шаловливостью, и он припоминал анекдоты до того скоромные, что слушательницы не знали, сердиться ли им, или смеяться.
Кологривов скончался в Петербурге, после долго пребывания в Париже. Он умер от тяжкой болезни. Я навещал его. О прежних шутках и помина уже не было. Он сидел бледный, еле дышащий, укутанный в шелковый балахончик, что французы называют une doulitte. Однажды я пришел к нему. Он лежал уже на столе.
Князь Голицын дожил до глубокой старости.