Из воспоминаний Николая Ивановича Лорера
В 1822 или 1823 году (не помню хорошо) служил я в лейб-гвардии московском полку . Мне случилось тогда вступить в караул с моей ротой на главную гауптвахту в Зимний дворец. Не успел я расставить своих часовых и ефрейторов, как является ко мне придворный лакей, с запиской от коменданта Башуцкого (Павел Яковлевич), чтоб "по воле Его Величества (Александр I), содержать под арестом лейб-кучера Илью (Ивановича Байкова), впредь до приказания".
Зная Илью лично, видев его часто, то на козлах в коляске, то зимою в санях, я обрадовался принять такого знаменитого гостя, который слишком двадцать лет имел счастье возить Государя по всей Европе и по всей России (потому что обыкновенно почтовый ямщик не садился на козлы, а только запрягал лошадей; правил же ночь и день лейб-кучер Илья).
Всякому известно, как несносно стоять целые сутки в карауле, не снимая ни знака, ни шарфа. Со мной были два младшие офицера моей роты. По установленным правилам я принял почтенного Илью Ивановича Байкова самым радушным образом, уверенный, что мне и моим товарищам не будет с ним скучно. Я приказал придворному лакею подать завтрак, к коему пригласил и Илью. Он поблагодарил и сказал мне впрочем, что нашему брату есть особенные коморки.
- Нет, почтеннейший, вы будете с нами, - возразил я и налил ему рюмку водки и две рюмки вина. Я радовался, что он кушал с аппетитом и, заметив, что ему жарко, я его пригласил снять кучерскую одежду и облегчить себя, - что он охотно исполнил: на нем оказался бархатный черный жилет и бархатные шаровары, спущенные в сапоги.
- Скажите мне, за что вас посадили? Он улыбнулся и сказал: За слово "знаю". Известно вам, что Его Величество (Александр Павлович) никогда не скажет, куда именно изволит ехать; но я беспрестанно поворачиваюсь к нему, и он мне кивнет то направо, то налево, то прямо. Не понимаю, как скользнуло у меня с языка сказать: - Знаю, Ваше Величество.
Государь вдруг сказал мне с гневом: - Кучер ничего не должен знать кроме лошадей!
Приехали мы благополучно, и я доставил его во дворец к его маленькому крыльцу, откуда Государь обыкновенно выезжать и куда приезжать изволит. Двадцать лет вожу его как на ладони; но прежние силы мне изменяют, теперь не то!
Поездка Его Величества в Швецию в 1812 году на свидание к шведскому королю (здесь Карл XIV Юхан), где я не слезал почти с козел день и ночь, между скалами и обрывами, меня изнурила; тут я лишился и силы моей, и моего здоровья. Бывало, целую четверку на всем скаку мигом останавливал, так, что она осядет на задние ноги.
Подали нам обед, и мы сели весело обедать. Илья Иванович стал разговорчивее.
Мой прежний господин был известный силач, моряк Лукин (Дмитрий Александрович). Силач! Он ломал подковы, из железной кочерги делал крендель. Однажды флот должен был выступить. Государь взошел на корабль и нашел моего барина грустным. Его Величество изволил это заметить. Спросил, от чего? Лукин сказал ему, что он чувствует, что не воротится на родину.
- К чему так думать? Конечно мы все под властью Божьею. Подари мне что-нибудь в память свою.
- Что мне вам подарить, Ваше Величество? И поискав в своем кармане целковый, слепил ему чашечку, как будто из воску и поднес. Государь любил моего барина. Предчувствие его сбылось: он не возвратился на родину; ядром были у него оторваны обе ноги!
Наступил вечер, я потребовал чаю и сделал хороший пунш. Илья Иванович, прихлебывая, рассказал нам замечательный анекдот.
Я был у моего прежнего господина, и за кучера, и за камердинера, иногда и нянчил его маленькую дочь. Так в старину это делалось; теперь уже не то время. Тогда господа и люди были лучше. Мой барин был небогат. Поехали мы один раз на своих в отпуск в Курск; он с женой и с дитятей, я за кучера. Перед ночью застигла нас большая буря, и летели мы так, что света не видать было.
Мы въехали в лес, наткнулись на избу, взошли туда. Она была довольно просторная и теплая. Поставили самовар. Я пошёл в против лежавшую хату. Тут увидел я троих людей, сидевших за столом, с кнутами в руках. Лица их мне не понравились, они зверски на меня поглядывали. Я вышел и, взойдя к барину, сказал ему, что тут что-то неладно. Он мне сказал: Пойди к дверям, Илья, и послушай, что они говорят.
Я потихоньку подкрался и, услышав, что они сговариваются убить прежде меня, а потом барина и госпожу, и обокрасть их кибитку, я вызвал барина, чтоб жена не слышала и не перепугать ее, и рассказал ему услышанное.
- Пойдем туда оба. Мы взошли оба к ним. Барин спросил: Что вы за люди? Они отвечали грубо: Какое тебе дело? Один из них подошел к нему и хотел взять барина за грудь.
Не думая долго, как свиснет барин его кулаком в лицо, тот и упал без чувств. Двое соскочили, барин закричал мне: Илья, принимай! Схватил близ стоявшего, встряхнул его так, что он потерял ум и бросил его ко мне. Я схватил его и стукнул головою об стену, и он присел. Таким образом, мы управились со всеми, перевязали их и отвезли их в ближайший город. Не будь барин так силён, мы, может быть, погибли бы.
Однажды Ее Величество императрица Мария Фёдоровна пригласила барина обедать в Павловск и за обедом просила, чтоб Лукин показал свою силу. - Ваше Величество, с радостью исполнил бы ваше милостивое желание, но ничего не найду что бы вам показать. В это самое время, как он оглядывался, поставил ему придворный лакей серебряную тарелку. Он потребовал другую. Государыня обратила свое внимание.
Он взял в руки обе тарелки, свернул в дудочку самым легким образом, встал и поднес сверченные обе тарелки, и так искусно, что нельзя было сказать, что тут две тяжёлые серебряные тарелки.
- Скажите, Илья Иванович, говорят, что вы делали много добра тем, которым трудно приблизиться к нашему доброму Государю. - Иногда бывало,- отвечал Илья самым простодушным образом. - Расскажите, расскажите! - сказали все нас трое в один голос.
Так он начал: в 1805 годе, перед Астерлицем (sic), где нас в пух разбили, и вся армия бежала, я едва мог отыскать Государя. Он был болен, лежал на соломе, в немецкой избушке. Я привез ему его шинель. За неделю до открытия кампании, генерал Лошаков (Иван Антонович) женился на очень хорошенькой польке. Одним словом была красотка!
После сражения он без спроса уехал к жене, которая была очень близко от наших границ, и за такой поступок главнокомандующий Кутузов (Михаил Илларионович) отдал его под суд, а Император приказал посадить в Киевскую крепость в каземат. После окончания войны, когда уже все успокоилось, госпожа Лошакова приехала в Петербург хлопотать о своем муже. Она бедная ходила по всем министрам, даже к Аракчееву (Алексей Андреевич). Только и слышно: не принимать, не принимать! Как чумную!
Бедная генеральша скиталась по улицам, а полиция во все глаза за нею. Однажды, какая-то старушка, встречая очень ее часто на улице и видя её молодость и красоту, сказала ей: Эх, матушка родная, не ищите в них покровительства и сходите лучше к лейб-кучеру Илье Ивановичу: он добрый человек и пожалеет вас.
Она показала дом мой, что на Фонтанке. Лошакова, выслушав старуху, отправилась ту же минуту ко мне, взошла и плачевным голосом сказала: - Милостивый государь, я генеральша Лошакова, пришла к вам просить вашего покровительства, доставьте мне свидание с Императором, чтоб я могла подать ему мою просьбу.
Признаюсь вам, господа, я задумался. Просил ее сесть и успокоиться. Подумал и сказал: - С Богом берусь за это дело, хотя для меня это весьма опасно. Я не иначе могу доставить вам свидание, как, по-моему, по-кучерскому. Теперь слушайте меня внимательно, чтоб нам не ошибиться!
Завтрашний день Император в троечных санях выезжает в Царское Село.
Остановитесь вы на Адмиралтейском бульваре, против маленького подъезда Зимнего Дворца, наденьте на себя что-нибудь яркое или цветное, чтоб я мог заметить вас, потому что тут народ и зеваки стоят: прохожие, как увидят, что сани Государевы стоят для отъезда, то ожидают его выхода, взглянуть на Императора. Да чтоб прошение ваше о муже вашем было готово у вас! Вы отделитесь немного от толпы, чтобы лучше мне распознать вас. Надеюсь, что Бог поможет нам.
Настало утро пасмурное, пошел снег. Надобно, господа, знать, что Император не любит останавливаться в толпе народа, до того, что мы иногда объезжаем толпу.
Садясь в сани, когда Его Величество бывает в хорошем нраве, всегда изволит сказать: Здорово Илья! Но тут не поздоровавшись сел в сани, и мы тронулись. Ну, плохо! подумал я. Как только я увидел Лошакову и поравнялся с ней, я дернул правую лошадь, и она переступила постромку.
- Как, вы это сделали? - спросил я.
- Вы это не поймете, это наше кучерское дело. Сани остановились: другой кучер, который стоял поодаль, прибежал и освободил лошадь; я же, не слезая, стоял в санях готовый. Лошакова бросилась к ногам Императора. Государь поспешно вышел на саней, поднял ее, стал с нею говорить милостиво, на иностранном языке. Она подала ему прошение свое; он взял его, ласково поклонился, и мы быстро помчались.
Когда проехали мы московскую заставу: - Илья, - сказал, Государь, - это твои штуки?! Тогда я осмелился рассказать ему все дело. - Спасибо тебе! Я прощу Лошакова, произведу его в действительные статские советники, пошлю фельдъегеря, чтоб его освободили из Киевской крепости; но строго приказываю впредь не доводить меня до таких свиданий, и при этом сам улыбнулся. Тогда я снял шляпу и перекрестился. Слава Господу Богу! Все кончилось благополучно!
На другой день генеральша пришла со слезами благодарить меня и была в восторге от нашего Императора. Она принесла гостинца моим детям, игрушек, пряников, два ящика конфет, а на другой день уехала в Киев, чтоб встретить своего счастливого мужа, освобождённого из крепости.
Теперь несколько слов моего собственного суждения на счет Ильи. Байков был крепостным человеком, но, сколько благородных чувств в этой простой оболочке, сколько чистой преданности к Монарху! Судьба наложила на него печальную и последнюю обязанность проводить тело Государево на траурной колеснице от Таганрога до Петербурга.