Вчера чистил плиту перед тем, как выбраться в Третьяковку. Все эти черные трубочки нужно сначала выкорчевать, поддеть острым, промыть, высушить. И фоном из Ютуба выполз Герман Стерлигов. Ну, думаю, пусть. Герман поставил ультиматум ведущей: либо она перестает краситься, либо он не скажет, в каком месте апостол Павел запрещает пользоваться косметикой. Женщина отказалась бросать белила, Герман парировал, что бисер перед свиньёй метать не станет. Ведущая напрямки уточнила у знаменитого фермера:
- Вы хотите сказать, что я свинья?
Герман подтвердил самые худшие опасения собеседницы. Да и мои, признаюсь, тоже.
Ведущая оскорбилась, я мысленно вступился за нее. Герман упорствовал, ведущая деликатно просила извиниться. Герман копытил собеседницу ненавидящим взглядом. Беседа забуксовала. Гильзы от газовой плиты сохли, Герман горячился, дама злилась, за окном протекало небо. Обволакивающая серость посетила небольшую кухню, где Герман крестился двумя перстами и обличал все живое.
В Третьяковке я особенно вдумчиво смотрел работы Брюллова. Всадница, огромные полотна с мадам Бек, Орловой-Давыдовой. Эти дамы были в длинных платьях - роскошных, целомудренных. Я подумал, что бы Герман сказал об этих нарядах. Осудил бы их? Я знаю ответ...
Стал бы он кипятиться при взгляде на обнаженную Вирсавию, созданную тем же Брюлловым? "Ты знаешь ответ, грешник", - ответил Герман, поправляя свои очки. Он зачем-то решил поправить и мои очки, но я отшатнулся. Герман повисшей рукой перекрестил меня. На нем была тяжелая меховая шапка. Женский голос: "Герман, скажите прямо, я свинья?!", - вывел меня из задумчивости. Герман повернулся ко мне спиной, но я услышал его голос: "да, безусловно".
Парочка преследовала меня, мешала сосредоточиться на высоком.
В моей голове Герман Стерлигов не переставал спорить с ведущей эфира. Они проникли в Третьяковку, сидели на мягких скамейках, отравляли мое просвещение...
Только перед самой экспозицией Врубеля ворчливый дуэт распался. Врубель грандиозен и масштабен. Сошедший с ума гений одарил нас картинами, полными цветных камней. Они оживают, с шумом перекатываются по полотну. Что уж говорить про сирень...
Впрочем, сквозь трепыхание светло-лиловых пирамидок на одной из картин я расслышал недовольный голос:
-- Извинитесь немедленно! Герман. Срочно!