(Ивиков журавль)
«С первого взгляда он не поражал благородством
осанки и той изящной образованностью, которою
отличаются русские дворяне. <…>Речь его, обильно
пересыпанная удачными выражениями, лёгкими
стишками, анекдотами, и всё это вместе с
утончённостью выражения и щеголеватостью языка
придавала невыразимую прелесть его разговору. Но
иногда его заострённые словечки больно кололись:
очень остроумным нельзя быть без некоторой
злости», - так писал о Вигеле хорошо знавший его
французский писатель Ипполит Оже.
Житие Вигеля Филиппа Филипповича (12.11.1786 – 20.03.1856 , если бы кто сподобился написать его, осталось без героических и просто ярких страниц. Вигель не был участником Отечественной войны 1812 года, хотя ему минуло в ту пору двадцать шесть, не выходил с мятежными полками на Сенатскую площадь в 1825, не обогащал отечественную литературу ни прозой, ни стихами. И всё-таки мы с интересом присматриваемся к его тени: в разные годы он общался с Пушкиным.
Филипп Филиппович Вигель, не имел родословной длиной в восемь столетий. Отец его, киевский комендант, дослужившийся до губернатора (этот пост он занимал в захолустной пензенской губернии), был «финн, или эст, или, попросту сказать чухонец», как с большим сожалением отмечал Вигель-младший. Вдобавок оба родителя вышли из дворянских низов. На что мог рассчитывать худородный, без связей Филипп Вигель?
«Отрочество, - рассказывает автор книги «Молодой Пушкин и арзамасское барство» М.Гиллельсон, - он провёл в домах знатных вельмож; гордый и самолюбивый от рождения, он чувствовал себя беспредельно униженным в роли малолетнего нахлебника; в довершение всех зол аристократические сверстники, с которыми он воспитывался, приучили его к изощрённому удовлетворению страстей. По протекции Ф.В.Ростопчина в 1800 году его определили в московский архив Коллегии иностранных дел. Там он познакомился с Александром Тургеневым и Блудовым; близость к ним помогла затем Вигелю продвинуться по службе. А продвигаться было трудно; неуживчивого характера, способный, но заносчивый, любивший манкировать своими обязанностями, он медленно поднимался по служебной лестнице.
К 1816 году он достиг лишь должности правителя канцелярии архитектурного комитета столицы. Вот как его описывал француз Ипполит Оже:
- Круглое лицо с выдающимися скулами заканчивалось острым прямым подбородком; рот маленький, с ярко красными губами, которые имели привычку стягиваться в улыбку и тогда становились, похожи на круглую вишенку. Оже писал, что иногда его заострённые словечки больно кололись; очень остроумным нельзя быть без некоторой доли злости. А злости у Вигеля с лихвой хватило бы на десятерых; она так и искрилась в его чёрных глазах. Он постоянно вертел табакерку, играя ею, нервно постукивая по ней.
Желчным, завистливым, искалеченным вступил он в свет». Но именно эта желчность, вооружённая острословием, и понадобилась «Арзамасу», когда он в 1915 году «открыл военные действия» против консервативной «Беседы любителей русского слова». Вигель попал в него благодаря знакомству с входившими в число учредителей этого общества Дмитрием Хлудовым и Александром Тургеневым, начавшемуся в Москве, где Филипп Филиппович служил, а архиве Коллегии иностранных дел. «Арзамас» и свёл его с Пушкиным.
Юноша-поэт ещё в лицейские годы стал на сторону противников «Беседы». «Арзамасец» - так подписал он одно из своих посланий Жуковскому в 1816 году. А, выйдя из стен лицея, стал его полноправным членом. Об этом Филипп Филиппович позднее вспоминал:
«На выпуск <…> молодого Пушкина смотрели члены «Арзамаса» как на счастливое для них происшествие, как на торжество. Сами родители его не могли принимать в нём боле нежного участия; особенно же Жуковский, восприемник его в «Арзамасе», казался счастлив, как будто сам бог послал ему милое чадо, Чадо показалось мне довольно шаловливо и необузданно, и мне даже больно было смотреть, как все старшие братья наперерыв баловали маленького брата».
Читая «Записки» Вигеля, в которых есть немало любопытных строк об «Арзамасе» и Пушкине, замечаешь, как, раздавая нелестные эпитеты и открыто черня многих людей из числа их общих знакомых, Филипп Филиппович с неизменной теплотой, прямо-таки отеческой, отзывается о самом поэте. Даже неблаговидные, с его точки зрения, поступки Александра Сергеевича он объясняет лишь дурным влиянием друзей Пушкина.
В 1823 году Вигель получает назначение в Кишинёв (в следующем году ему доверяют пост бессарабского вице-губернатора), где незаметно опекает молодого поэта. Причём, как он признаётся читателям «Записок», не по собственной инициативе.
«Верно, почитали меня человеком благоразумным, когда перед отъездом (из Петербурга) Жуковский и Блудов наказывали мне стараться войти в его доверенность, дабы по возможности отклонить его от неосторожных поступков. Это было не легко; его самолюбие возмутилось бы, если б он заметил, что кто-то хочет давать направление его действиям. Простое доброжелательство моё ему полюбилося, и с каждым днём наши беседы и прогулки становились продолжительнее».
Когда Александр Сергеевич переехал в Одессу, Вигель, наездами бывавший там по делам службы, посещал Пушкина. Тогда-то поэт и читал ему первые строфы «Евгения Онегина». Нам известно и одно письмо Пушкина Филиппу Филипповичу из Одессы в Бессарабию, начинающееся шуточным стихотворением «Проклятый город Кишинёв…». Оно свидетельствует о несомненных симпатиях поэта к Ивикову журавлю. Письмо не деловое. Оно продиктовано желанием поэта рассмешить, «рассеять хоть на минуту» одинокого человека.
Для Филиппа Филипповича не были секретом накалённые отношения Пушкина с одесским начальством. Вигель пытался как-то помочь своему подопечному, встречался с графом Воронцовым. Однако граф…
«Он побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: «Любезный Ф.Ф., если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце, а через полминуты добавил, «так же и о достойном друге его Раевском».
Потом были встречи Филиппа Филипповича с Пушкиным в Москве, в Петербурге. Особенно часто на субботних сходках у Жуковского, одна из которых «перенесена» на полотно учениками Венецианова.
К тому времени относится важная для нас запись в Пушкинском дневнике. 7 января 1834 года Александр Сергеевич занёс в тетрадь:
«Вигель получил звезду (Анна 1 степени) и очень ею доволен. Вчера он был у меня. Я люблю его разговор – он занимателен и делен, но всегда…»
Умышленно обрываю фразу, продолжение которой касается вещей интимных. Во-первых, Пушкин сделал эту запись себе на память, а не для всеобщего сведения. Во-вторых, поэт умел прощать и прощал человеческие слабости, если тем паче они относились к издержкам воспитания. Так почему бы и нам не простить? Не вороша прошлого.
Последнее. Читатель уже догадался, что "Ивиков журавль" – прозвище Вигеля. В «Арзамасе» прозвища давали всем членам, используя, как правило, названия произведений Жуковского, имена персонажей баллад. «Ивиковы журавли», если помните, - баллада Василия Андреевича. Говорят, Филипп Филиппович очень смешно брал из табакерки двумя пальцами щепотку на понюшку: как буд-то птица раскрывает клюв и хватает добычу. Острословам из «Арзамаса» ярлык для Вигеля сам плыл в руки...
Материал подготовил Борис Евдокимов
Источники:
- Вадим Соколов. «Рядом с Пушкиным» т.1. Изд. «Тверская 13» 1998г.
- М.И.Гиллельсон «Молодой Пушкин и арзамасское братство»
Изд. Наука. Ленинград 1974
