НАСТАВЛЕНИЯ

Спо­соб­на ли та часть фило­со­фии, кото­рую гре­ки назы­ва­ют πα­ραινε­τική, а мы — назида­тель­ной, одна лишь дать совер­шен­ную муд­рость?

В под­твер­жде­ние существует посло­ви­ца: «Впредь не про­си того, чего полу­чить не хочешь». Ведь мы ино­гда пря­мо-таки наби­ва­ем­ся на то, от чего отка­за­лись бы, будь оно нам пред­ло­же­но. Лег­ко­мыс­лие ли это или угод­ни­че­ство, нака­зы­вать его надо ско­рым согла­си­ем на прось­бу. Мы слиш­ком часто хотим пока­зать, буд­то жела­ем того, чего не жела­ем. Некто при­но­сит для пуб­лич­но­го чте­ния длин­ней­шую «Исто­рию», напи­сан­ную мел­ко-мел­ко и плот­но ска­тан­ную, и, про­чи­тав бо́льшую часть, объ­яв­ля­ет: «Если хоти­те, я оста­нов­люсь». Все кри­чат: «Читай, читай!» — а сами толь­ко того и хотят, чтобы чтец умолк. Мы часто про себя жела­ем одно­го, вслух — дру­го­го, и даже богам не гово­рим прав­ды; но боги либо нас не слу­ша­ют, либо жале­ют.

Гово­рят так: «Бла­жен­ная жизнь скла­ды­ва­ет­ся из пра­виль­ных поступ­ков; к пра­виль­ным поступ­кам ведут настав­ле­ния; зна­чит, настав­ле­ний доволь­но для бла­жен­ной жиз­ни». — Но настав­ле­ния ведут к пра­виль­ным поступ­кам не все­гда, а толь­ко когда им послу­шен ум, ино­гда же, если Душу дер­жат в оса­де пре­врат­ные мне­ния, настав­лять ее бес­по­лез­но. Потом неко­то­рые, даже посту­пая пра­виль­но, не зна­ют сами, что пра­виль­но посту­па­ют. Ведь толь­ко обра­зо­ван­ный, про­шед­ший всю нау­ку с нача­ла и постиг­ший ее суть, может соблю­сти все ста­тьи, чтобы знать, что над­ле­жит делать, когда, насколь­ко, как и с кем. Дру­го­му, даже при самом упор­ном жела­нии, невоз­мож­но вер­шить то, что велит чест­ность, от всей Души, — он будет огляды­вать­ся и коле­бать­ся.

«Если чест­ные поступ­ки про­ис­те­ка­ют из настав­ле­ний, то их с избыт­ком доволь­но для бла­жен­ной жиз­ни; а так как пер­вое вер­но, вер­но и вто­рое». — На это мы отве­тим: к чест­ным поступ­кам побуж­да­ют настав­ле­ния, но не одни толь­ко настав­ле­ния.

«Если все нау­ки доволь­ст­ву­ют­ся настав­ле­ни­я­ми, то долж­на доволь­ст­во­вать­ся ими и фило­со­фия, пото­му что и она есть нау­ка о жиз­ни. Корм­чим чело­ве­ка дела­ет тот, кто настав­ля­ет его: “так пово­ра­чи­вай руле­вое вес­ло, так опус­кай пару­са, так дви­гай­ся с попу­т­ным вет­ром, так сопро­тив­ляй­ся встреч­но­му, а так исполь­зуй боко­вой, не бла­го­при­ят­ный и не враж­деб­ный”. И любо­го настав­ле­ния укреп­ля­ют в его нау­ке; зна­чит и для нау­ки жить они могут сде­лать то же».

Но все эти нау­ки заботят­ся лишь о сред­ствах к жиз­ни, а не о жиз­ни в целом. Поэто­му мно­гое меша­ет им и пре­пят­ст­ву­ет извне: надеж­да, жела­ние, страх. А той, что про­воз­гла­си­ла себя нау­кой о жиз­ни, нико­гда ничто не поме­ша­ет ока­зать свое дей­ст­вие: она опро­киды­ва­ет пре­гра­ды и вле­чет за собой пре­пят­ст­вия.

Хотите знать, как несхо­жи меж­ду собой эта и все про­чие нау­ки?

Грам­ма­тик не покрас­не­ет, заве­до­мо употре­бив непра­виль­ное выра­же­ние, и покрас­не­ет, употре­бив его по неведе­нию. И намно­го винов­нее перед сво­ей нау­кой врач, если он не понял, что боль­ной отхо­дит, чем если сде­лал вид, буд­то не понял. А в нау­ке жиз­ни наме­рен­ное пре­гре­ше­ние по стыд­нее.

При­бавьте к это­му, что во всех нау­ках и искус­ствах, даже в самых сво­бод­ных, есть не толь­ко настав­ле­ния, но и основ­ные пра­ви­ла, — как, напри­мер, во вра­чеб­ном искус­стве. Поэто­му у Гип­по­кра­та — своя шко­ла, у Аскле­пи­а­да — своя, и своя — у Теми­со­на. И у каж­дой из умо­зри­тель­ных наук есть свои осно­вы, кото­рые гре­ки назы­ва­ют δόγ­μα­τα, а мы воль­ны назы­вать «осно­во­по­ло­же­ния­ми», или «пер­вич­ны­ми уста­нов­ле­ни­я­ми», или «исход­ны­ми утвер­жде­ни­я­ми», — их Вы най­дете в гео­мет­рии, и в аст­ро­но­мии. Фило­со­фия же есть нау­ка и умо­зри­тель­ная, и при­клад­ная, она и созер­ца­ет, и дей­ст­ву­ет. Вы оши­ба­етесь, пола­гая, буд­то она сулит поль­зу лишь в зем­ных делах: она метит выше!

Она гово­рит: я иссле­дую весь мир и не оста­юсь сре­ди смерт­ных, доволь­ст­ву­ясь тем, чтобы убеж­дать Вас или раз­убеж­дать; меня манит вели­кое, то, что выше Вас:

Ибо о сущ­но­сти выс­шей небес и богов соби­ра­юсь
Я рас­суж­дать для тебя и вещей объ­яс­няю нача­ла,
Все из кото­рых тво­рит, умно­жа­ет, пита­ет при­ро­да
И на кото­рые все после гибе­ли вновь раз­ла­га­ет, —

как гово­рит Лукре­ций. Сле­до­ва­тель­но, как нау­ка умо­зри­тель­ная, она име­ет свои осно­во­по­ло­же­ния. Да что там! Даже того, что сле­ду­ет, не испол­нить над­ле­жа­щим обра­зом, если не усво­е­но общее пра­ви­ло, как соблю­сти в любом деле все ста­тьи наших обя­зан­но­стей; это­го не сде­лать тому, кто полу­чил настав­ле­ния на каж­дый слу­чай, а не общие. Если их дают по частям, они бес­силь­ны и, так ска­зать, не пус­ка­ют кор­ней. А осно­во­по­ло­же­ния — это то, что укреп­ля­ет наш дух, сохра­ня­ет наше спо­кой­ст­вие и без­мя­теж­ность, объ­ем­лет всю жизнь и всю при­ро­ду. Раз­ни­ца меж­ду осно­во­по­ло­же­ния­ми фило­со­фии и настав­ле­ни­я­ми та же, что меж­ду пер­во­на­чаль­ны­ми веще­ства­ми и отдель­ны­ми пред­ме­та­ми: вто­рые зави­сят от пер­вых, пер­вые суть при­чи­ны вто­рых, да и все­го на све­те.

«Древ­няя муд­рость поуча­ет толь­ко тому, что надо делать и чего избе­гать, — а люди тогда были луч­ше. Когда уче­ных ста­ло боль­ше, хоро­ших ста­ло мень­ше, пото­му что про­стая и оче­вид­ная доб­ро­де­тель пре­вра­ти­лась в тем­ную и веле­ре­чи­вую нау­ку, и учили нас рас­суж­дать, а не жить».

Без сомне­ния, древ­няя муд­рость, осо­бен­но при сво­ем рож­де­нии, была, как вы гово­ри­те, безыс­кус­ст­вен­на; так и про­чие нау­ки, чья тон­кость воз­рос­ла со вре­ме­нем. Но тогда и нуж­ды не было в тща­тель­ном лече­нии. Испор­чен­ность еще не вырос­ла настоль­ко и не рас­про­стра­ни­лась так широ­ко; с про­сты­ми поро­ка­ми мож­но было бороть­ся про­сты­ми лекар­ства­ми. А теперь нуж­но стро­ить укреп­ле­ния тем забот­ли­вей, чем силь­нее сна­ряды, бью­щие в нас. Вра­че­ва­ние сво­ди­лось когда-то к зна­нию немно­гих трав, кото­рые оста­нав­ли­ва­ли кро­во­те­че­ние, зажив­ля­ли раны, а потом посте­пен­но оно дошло до нынеш­не­го мно­го­об­ра­зия. И не уди­ви­тель­но, что у него было мень­ше дела тогда, когда люди были еще и силь­ны и креп­ки телом, а пища лег­ка и не испор­че­на искус­ст­вом полу­чать наслаж­де­ния. Толь­ко потом пона­до­би­лась пища, не уто­ля­ю­щая, а раз­жи­гаю­щая голод, и при­ду­ма­ны были сот­ни при­прав, рас­па­ля­ю­щих про­жор­ли­вость, и то, что было пита­нием для про­го­ло­дав­ших­ся, ста­ло бре­ме­нем для сытых.

От это­го и блед­ность, и дрожь в суста­вах, где жилы рас­слаб­ле­ны вином, и злей­шая, чем при голо­да­ние, худо­ба от поно­сов; от это­го нетвер­дость ног, все­гда запле­таю­щих­ся, как во хме­лю; от это­го набух­шая вла­гой кожа по все­му телу и живот, рас­тя­ну­тый от при­выч­ки погло­щать боль­ше, чем может вме­стить; от это­го раз­ли­тие жел­чи, вызы­ваю­щей жел­тиз­ну бес­кров­но­го лица, от это­го хилость, и внут­рен­нее гни­е­ние, и сухие паль­цы с око­сте­нев­ши­ми суста­ва­ми, и жилы, либо оне­мев­шие до поте­ри чув­ст­ви­тель­но­сти, либо тре­пе­щу­щие посто­ян­ной дро­жью.

А что гово­рить о голо­во­кру­же­ни­ях?

О мучи­тель­ной боли в гла­зах и в ушах?

О мураш­ках, про­бе­гаю­щих по горя­ще­му моз­гу?

О тех частях, через кото­рые мы испраж­ня­ем­ся, сплошь изъ­язв­лен­ных изнут­ри?

О бес­чис­лен­ных видах лихо­ра­док, либо сви­реп­ст­ву­ю­щих при­сту­па­ми, либо кра­ду­щих­ся тихой сапой, либо гроз­но напа­даю­щих и сотря­саю­щих все чле­ны? К чему упо­ми­нать бес­чис­лен­ное мно­же­ство дру­гих болез­ней, караю­щих за страсть к рос­ко­ши?

Им были не под­вер­же­ны те, кто еще не рас­тра­тил здо­ро­вья на удо­воль­ст­вия, кто сам себе был и гос­по­ди­ном, и слу­гою. Тело зака­ля­лось под­лин­ным трудом, утом­лен­ное или бегом, или охотой, или пахотой. Потом жда­ла их пища, спо­соб­ная понра­вить­ся толь­ко про­го­ло­дав­шим­ся. Вот и не было надоб­но­сти в раз­но­об­раз­ной вра­чеб­ной утва­ри, в таком мно­же­стве желе­зок и скля­нок. Про­ста была при­чи­на — и про­стым было здо­ро­вье; оби­лие блюд поро­ди­ло оби­лие болез­ней.

Взгля­ните, сколь­ко все­го наме­ша­ла жаж­да рос­ко­ши, опу­сто­ши­тель­ни­ца суши и моря, — чтобы все про­шло через одну глот­ку!

Такие раз­ные вещи и не могут соеди­нять­ся воеди­но и, про­гло­чен­ные, пере­ва­ри­ва­ют­ся пло­хо, пото­му что каж­дая дей­ст­ву­ет по-сво­е­му. Неуди­ви­тель­но, что и болез­ни, вызы­вае­мые несов­ме­сти­мы­ми куша­нья­ми, измен­чи­вы и раз­но­об­раз­ны, и еда, в кото­рой насиль­но пере­ме­ша­ны про­ти­во­по­лож­ные по при­ро­де части, извер­га­ет­ся нару­жу. Вот мы и боле­ем, как живем, — на мно­же­ство ладов.

Вели­чай­ший врач, созда­тель этой нау­ки, гово­рил, что у жен­щин не выпа­да­ют воло­сы и не болят ноги. Но вот они и воло­сы теря­ют, и ноги у них боль­ные. Изме­ни­лась не при­ро­да жен­щи­ны, а жизнь: урав­няв­шись с муж­чи­на­ми рас­пу­щен­но­стью, они урав­ня­лись с ними и болез­ня­ми. Жен­щи­ны и полу­нощ­ни­ча­ют, и пьют столь­ко же, состя­за­ясь с муж­чи­на­ми в коли­че­стве мас­ла и вина, так же изры­га­ют из утро­бы про­гло­чен­ное насиль­но, вновь изме­ря­ют выпи­тое, все до кап­ли выбле­вы­вая, и так же гры­зут снег, чтобы успо­ко­ить раз­бу­ше­вав­ший­ся желудок. И в похо­ти они не усту­па­ют дру­го­му полу: рож­ден­ные тер­петь, они при­ду­ма­ли такой извра­щен­ный род рас­пут­ства, что сами спят с муж­чи­на­ми, как муж­чи­ны.

Что же уди­ви­тель­но­го, если вели­чай­ший врач, луч­ший зна­ток при­ро­ды, попал­ся во лжи, и есть столь­ко пле­ши­вых и подаг­ри­че­ских жен­щин?

Из-за таких поро­ков они поте­ря­ли пре­иму­ще­ства сво­его пола и, пере­став быть жен­щи­на­ми, при­го­во­ри­ли себя к муж­ским болез­ням.

В ста­ри­ну вра­чи не уме­ли уча­щать при­е­мы пищи и под­дер­жи­вать вином сла­бе­ю­щее серд­це­би­е­ние, не уме­ли отво­рять кровь и облег­чать затяж­ную болезнь баней и поте­ни­ем, не уме­ли, свя­зав руки и ноги, скры­тую в глу­бине болез­не­твор­ную силу оття­ги­вать к конеч­но­стям. Им не было нуж­ды, по мало­чис­лен­но­сти угроз, выис­ки­вать мно­же­ство средств помо­щи.

А теперь до чего дошла пор­ча здо­ро­вья! Это мы пла­тим пеню за пере­хо­дя­щую вся­кую меру и закон страсть к наслаж­де­ни­ям. Сочти пова­ров — и пере­ста­нешь удив­лять­ся, что болез­ней так мно­го. Все нау­ки отсту­пи­ли вспять, и настав­ни­ки сво­бод­ных искусств сидят в пустых углах, никем не посе­щае­мые. В шко­лах фило­со­фов и рито­ров ни души, зато как мно­го­люд­но на кух­нях у чре­во­угод­ни­ков, сколь­ко моло­де­жи там тес­нит­ся у печ­ки!

Не гово­рится о тол­пах несчаст­ных маль­чи­шек, кото­рых по окон­ча­нии пира ждут в спальне новые над­ру­га­тель­ства, не гово­рится о целом вой­ске юнцов-налож­ни­ков, разде­лен­ном по пле­ме­нам и мастям, — чтобы все были оди­на­ко­во глад­ки, у всех оди­на­ко­во отрос пер­вый пушок, оди­на­ко­вы были воло­сы, — не дай бог, если сре­ди кур­ча­вых ока­жет­ся один с пря­мы­ми прядя­ми! Не гово­рится о тол­пах пека­рей, не гово­рится о при­служ­ни­ках, кото­рые по зна­ку раз­бе­га­ют­ся за новы­ми блюда­ми. Столь­ко людей — и всем дает работу одна утро­ба! Будьте здоровы.