Иногда без какой-либо видимой причины я читаю довольно странные книги, которые мало кто сейчас (да и вообще) вздумает читать. И, разумеется, книга некоего Е.М. Эпштейна “Г.Р. Державин в Карелии” (Петрозаводск “Карелия” 1987 г) из этих самых (процитирую Смешариков: “из нелетающих”).
Так вот, хочу представить по поводу прочтения этой книги краткую выжимку интересных моментов:
Полагаю, те, кто этого не знает, нисколько не удивятся, узнав, что Карелия, невзирая на свою близость к Петербургу (коий в те времена являлся столицей) была той ещё глубинкой (да и сейчас ситуация не особенно изменилась). Главной причиной тому было отсутствие дорог и даже не столько отсутствие – сколько их невозможность в силу лесисто-озёрно-болотистой местности с холодной к, тому же, зимой. Так вот как же в эту глубинку занесло всем известного многоуважаемого поэта? Ответ прост – он был не только поэтом.
Гаврила Романович Державин (1743-1816) был дворянских, но невысоких кровей. Около пятнадцати лет он посвятил военной службе, поучаствовал и в подавлении восстания Пугачёва. Медленно поднимался (начиная простым рядовым) по военной стезе табели о рангах, дослужился до прапорщика (XII). Был беден. Несмотря на примерную службу из-за ссоры с главнокомандующим, графом П.И. Паниным (хаха пипанин…) был уволен и переведён в гражданку в звании коллежского советника (VI) (я не до конца понимаю за счёт чего произошло такое повышение, возможно, годы военной службы были засчитаны в “выслугу лет” в гражданке – надо бы уже разобраться, как эта штуковина (табель о рангах) таки работала).
Потом поднялся до статского советника (V) и стал членом сената. В то же время он увлёкся литературой и начал писать свои вирши, в которых восхвалял Екатерину II и буллил её вельмож. Позволю себе цитату из книги:
“Зато Вяземский высочайшего восторга этой одой (“Фелица”) разделить не мог, особенно после того, как получил экземпляр журнала, присланный ему Екатериной, и обнаружил там подчёркнутые ею строки:
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой,
То в свайки с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю;
Полкана и Бову читаю;
За Библией, зевая, сплю.”
Разумеется Екатерине (“Богоподобной царевне…”) его поэзия понравилась, а вельможам её – не очень. Державина они невзлюбили и, по итогу, добились его исключения из сената. Но Императрица не забыла своего верного поэта и нашла ему новую должность, а именно должность губернатора только что выделенной Олонецкой губернии, а именно Олонецкая губерния и была в тот момент Карелией (названия “Карелия” тогда ещё в русском языке не было).
Губернским центром, однако, избран был не Олонец, а Петрозаводск (который и ныне является столицей Карелии). Однако, если сейчас это самый культурный город России (по мнению ВШЭ(й)), то тогда… ну я просто процитирую:
“Ко времени приезда Державина в Петрозаводске проживало всего 3254 человека… … Из 432 домов только шесть были каменные. По словам неизвестного автора, оставившего описание Петрозаводска за 1783 год, дома в городе «обыкновенной работы и художества, особливого внимания не заслуживают, а запасных магазинов, гостиных дворов, воспитательных домов, инвалидных больниц и прочего тому подобного в здешнем городе не имеется».
Убогой была и городская промышленность. Кроме Александровского завода, в «реестре фабрик», составленном по приказанию Державина вскоре после его приезда в Петрозаводск, значатся: пильный завод купцов Дранициных, на котором работало четыре человека, три кожевенных завода, где в общей сложности было занято семь человек , и два жестяных завода, которые, как отмечается в документе, «за неисправностью содержателей стоят без действия».”
Тут вы уже можете понять, что, да, конечно, Державину повезло удостоиться такой почётной должности, по сути, за “Фелицу”, но кроме почётности ничего собственно замечательного в этой должности не было, так как губернскому городу губерния вполне соответствовала: около 200 тысяч населения, более 90% из которых проживали в деревнях и хуторах, часть из них нерусские “лопляне” (так в то время называли карелов(а также, очевидно (за не видением разницы), вепсов, финнов, саамов и пр...)), дорог нет, чёткой границы со Швецией (ныне там свободная Финляндия) нет, крестьяне преспокойненько ходят туда торговать, железоделательные заводы позакрывались из-за их невозможности конкурировать с уральскими заводами.
Короче, региончик не из успешных… так ещё над Олонецким и Архангельским губернаторами вместе стоял начальником – генерал-губернатор (он же наместник) – Т. И. Тутолмин, бывший вояка, а ныне “успешный управленец”, с которым у Державина сразу же не задались отношения. Тот практически первым делом написал и вручил Державину “Новый канцелярский обряд”, который сильно ограничивал его полномочия. Тот же сразу заявил, что это филькина грамота и никакого права издавать её наместник не имел, и следовать ей он, конечно, не будет.
Тутолмин мириться с этим, конечно, не стал и при первом же случае провёл ревизию по подведомственным учреждениям Державина и поспешил в столицу с жалобами, что его “обряд” не исполняется. Но пока он туда ездил уже Державин пошёл с ревизиями по учреждениям подведомственным наместнику, нашёл кучу нарушений и глупостей, как отсутствие должных записей в журнале суда, идиотические инициативы по высадке леса в Карелии, и без того заросшей лесами, и «великого неустройства» вообще. Ну и с этим он направил два донесения – в сенат и лично Екатерине II.
Предполагаю, что реакцией на подобные перекрёстные обвинения было “ну нахер” и никакого вмешательства сверху не последовало. Тогда Тутолмин нанёс новый удар, которым стало так называемое «дело о медведе»:
“Суть дела состояла в том, что заседатель приказа общественного призрения Молчин привёл в помещение земского суда ручного медвежонка, принадлежащего асессору Аверину. (в показаниях Молчина позднее было сказано, что «медвежонок был весьма ручен и за всяким ходил, кто его приласкивал».) Что произошло дальше, доподлинно не известно, так как в различных объяснениях, которые потом писали участники и свидетели этой «истории», много противоречий. Заседатели суда утверждали, что Молчин сказал им, что привёл нового заседателя Михайлу Ивановича Медведева, посадил медвежонка на место председателя суда, вымазал ему лапу чернилами и прикладывал её к бумагам, как бы «подписывая» их. Когда медвежонка пытались выпроводить из зала суда, Молчин, по словам тех же заседателей, кричал: «Не трогайте, медвежонок губернаторский!». Сам Молчин эту словесную полемику отрицал. Так или иначе, но медвежонка из помещения суда выдворили.”
Этой удивительной историей не преминул воспользоваться Тутолмин – ведь Молчин был подчинённым Державина. Тот своему подопечному сделал замечание за неуместную шутку. Однако наместник требовал привлечения к ответственности за «оскорбление присутственного места» – он дал «делу» ход, то попало в сенат и им занялся вышеупоминавшийся Вяземский («Играя в дураки с женой…») – оно затянулось и стало обрастать новыми правдивыми подробностями, о которых невозможно молчать. Так оно и тянулось, пока Державин, не выдержав бардака и давления, не покинул губернаторский пост, после чего заглохло.
Да, пора признаться, что Гаврила наш пробыл губернатором Карелии недолго, однако за те полтора года, что он сумел продержаться, он сделал не так уж мало: главным его достижением можно считать открытие первой в Петрозаводске больницы:
“Державин собственноручно написал «больничный устав»… … Отмечалось, что больница была построена в основном для «неимущих бедных». Из 30 больных 25 должны были содержаться «без заплаты», а пять человек – «с заплатою, со всеми нужными вещами»”
К выше сказанному стоит прибавить, что Державин вообще многое писал сам, так как просто грамотных канцеляристов в Олонецкой губернии не хватало:
“… оформлением бумаг в канцелярской части занимаются «худо умеющие писать дети от 12 до 14 лет»…”
Хотел он открыть «народное училище» наподобие тех, что были тогда в Петербурге, однако открыто оно было уже после его ухода. Самое смешное, что в городе и без того было худо-бедное подобие школы – и вот, Державин отдаёт распоряжение выделить строение, отправил человека за учебными пособиями и с чистой совестью отправляется в плановую поездку по губернии (о которой позже)… но когда он вернулся:
“...оказалось, что не только народное училище не было открыто, но даже градская школа прекратила своё существование… … «учение в градской школе купеческих и мещанских детей не имелось в июле месяце, потому что бывый учитель Николай Попов помре и на место его другого учителя старостой не найдено».”
Если же говорить в целом, чуваком Державин был правильным – хотел, чтобы все соблюдали законы и работали на совесть. Требовал, чтобы все чиновники всегда были на рабочем месте и действовали по закону. Всех провинившихся наказывал и придавал это огласке
(“Столоначальник Харлицкий был уличён в том, что «непрестанно упражняется в пьянстве несмотря на многие сделанные ему выговоры». Губернатор приказал «к удобнейшему воздержанию от пьянства его никуда без особого повеления не выпускать, а буде случиться какая необходимая нужда… отпускать за присмотром караульного».”)
Требовал и себя подвергать справедливому суду за любую провинность (был ли он честен заявляя это? – ни пруфов, ни антипруфов тому не имеется).
Самым же ценным из его “Олонецкого губернаторства” в наши дни – является его поездка по Карелии и “Поденная записка” об нём (в этой книге она приведена в качестве приложения (в сокращении)). По всей видимости, главной причиной к поездке было то, что Академия наук разослала управителям “анкеты, имевшие целью сбор сведений для «географического описания Российского государства»”, а под руководством Тутолмина уже было составлено описание Олонецкой губернии – с кучей выдумок, преувеличений и данных, взятых с потолка. Всё это Державин пытался изобличить в процессе подготовки отражающего действительность доклада.
Он не только подробно описал ряд поселений, промыслов их жителей, промышленные предприятия (как то мраморная ломка или завод по добыче медного купороса), нужные экономико-географические данные: какие деревья растут в лесах и какие звери в них водятся, озёра и реки и промысловая рыба в них, – но, кроме того, не раз и не два отметил карельские красоты и дал им описания (например водопаду Кивач, в последствии появившемуся в известном стихотворении поэта «Водопад»), но, пожалуй, важнее всего то, что он по сути первым дал довольно подробное описание карелов (лоплян). Он описывает их быт, пищу, одежду, некоторые обычаи и даже язык. Выберу лишь некоторые наиболее занятные моменты:
“Лопляне убогие (ну в плане бедные) едят хлеб, деланный из сосновой коры или из соломы, и питающиеся оным пухнут и кажутся дородными, в самом же деле слабосильные.”
А теперь берём кулинарную книгу и записываем:
“Хлеб из сосновой коры следующим образом приготовляется: по снятии коры очищают оной поверхность, сушат на воздухе, жарят в печи, толкут и прибавляют муки, замешивают тесто и пекут хлеб. Хлеб из соломы: берут и рубят намелко концы колосьев и солому, сушат, толкут и мелют, присыпают муки и приуготовляют хлебы.
Весною пекут лепёшки из так называемой травы векхи. Сия растёт около малых ручьёв, корень её толщиною с мизинец, длиною же иногда и до 12 вершков; лист их подобен берёзовому, но токмо на концах имеет подобие сосновых шишек, и ежели оные покраснеют, то значит перезрели и корень в пищу бывает не годен, ибо употребляют его до тех пор, пока и лист ещё не растёт. Вырыв оный на сходе с полей снега, сушат, толкут, бьют мутовкою, прибавляют сосновой муки и пекут из теста сего зелёные вкусом горькие лепёшки.
Рокка (похлёбка) всеми тамо любимая, следующим образом приготовляется: вскипятя воду, кладут рыбу, бросают потом ржаной, ежели её нет, – сосновой муки, варят и поставляют на стол.
Посуда, употребляемая для варения пищи, заключается в двух медных разной величины котлах, в коих по приготовлении и едят. Для хранения же съестных припасов, как равно ковши и рукомойники, плетут из бересты.
Мельницы они не имеют, но в подпольях малые жернова, коими ежедневно мелют потребное для пищи.”
Большой загадкой для меня стала вышеописанная трава. Хотите верьте, хотите проверьте, но я ничего не смог найти в интернете по запросу “трава векха”, а познаний в биологии, чтобы узнать растение по описанию – у меня, разумеется, не хватает. Однако я припомнил, что мука из какой-то травы упоминалась и в одной (минимум) из песен сборника “Кантелетар” (составитель Элиас Лённрот, больше известный, как “автор” “Калевалы” – большую часть материала для обеих книг он собрал на территории Карелии):
“… Вот послушай, что скажу я,
как скажу, как наставляю.
Не заставь свою невесту
рвать на кочках белокрыльник,
заболонь толочь до ночи,
в тесто добавлять солому.
…”
(первая книга. песня 132. Хлеб она пшеничный ела)
За́болонь – это как раз кора, а вернее подкорье – молодые слои древесины, которое (в случае с сосной), как раз и употребляли в пищу – не только в Карелии. А вот белокрыльник, по моей догадке, и должен являться этой загадочной “векхой”. Под описание Державина он худо-бедно подходит (учитываем, что запись датируется 18 августа – а значит для векхи не сезон, и, вероятно, описание было взято с чьих-то слов) – см. картинку. Белокрыльник растёт на территории Карелии и есть информация, что его раньше употребляли для изготовления муки.
Так что, вроде как, всё сходится… хотя верность моей гипотезы не стоит считать доказанной – если вдруг среди читающих найдётся более знающий в травах человек – хотелось бы услышать его мнение по этому поводу…
“По причине глубоких снегов лопляне на лошадях не ездят, но употребляют для перехода дальних расстояний деревяные шукши (лыжи), из коих одна длинною в 4 аршина [2,85 м], шириною же в 3 вершка [13-15 см.] и всегда бывает берёзовая, другая же бывает из разного дерева и длинною в три аршина [2,13 м], шириною же равная с первой. Берёзовая шукша надевается на левую ногу и низ оной выстроган, по середине же выдолблен во всю длину лыжи желобок; она употребляется по свидетельству их для удобного раската, и гоняющиеся за зверьми подбирают весь испод правой лосиновыми лапами, дабы шерсть при всходе на гору, противостоя, скатываться препятствовала. Посередине для ноги делается род колодки, и чтобы оная прямо стояла, привязывают с заду из вицы или кожи петлю и застёгивают ногу. Шукши сии во всем с употребляемыми на льду коньками, исключая, что ведущий на оных подпирается палкою с кружком на конце, палка сия препятствует шукшам погрязать в снегу. В морозный ясный день пробегают на оных до 70 вёрст [74,67 км].
Повествуют, что великий Пётр называл народ сей птицами, летающими на деревянных крыльях и питающихся древесной корой.”
Вот такие интересные у них были лыжи, к слову, в “Калевале” лыжи часто упоминаются – по скорейшей вероятности, подразумеваются именно такие. Теперь становится интересным – на каких лыжах ходили скандинавские божества – Улль, Скади и прочие?
“Для перевозу тяжестей употребляют оленей, запрягая их в так называемые керешки; керешка сия представляет совершенно вид поперёк перерубленного челнока, длина его до трёх аршин [2,13 м], шириною же до 12 вершков [57 см]. Лоплянин, сидя в ней, правит, перематывая при поворотах на другую сторону одною возжою, привязанною к носу оленя, на шею коего надета лямка (петля) и пропущена между ног к носу керешке, ежели оная пошатнётся, справляет тогда рукою и в таковой повозке проезжает до 60 вёрст [64 км] в день. Оленей держат всегда в лесу и, когда надобно, взяв одного доморощенного, идут с ним в лес, и сему же пристают и лесовые. На дороге кормят их белым мхом, ягелем именующимся, и болотным хвощём.”
“Одеждою жители края сего ин в чём от смежных им россиян не отличны, и, исключая обуви, здесь носят востроносые с загнутыми концами сапоги, кеньгами по лопски называющиеся. Женщины же на головах носят сороки, подобные российскому повойнику, только напереди сии имеют как бы расходящиеся рожки. На груди висит у достаточных серебряный, у прочих медный восьмиконечный крест. Платье сходствует с сарафаном и подпоясано суконным поясом, на ногах же надеты похожие на коты ступни.
Девицы на голове носят из красного сукна повязку, унизанную сзади бисером, кос они не плетут и волосы имеют распущенные, одежда и обувь во всём замужним подобна.
Мужчины при свидании дают друг другу правую руку и кланяются, женщины же крестообразно объемлются и трижды кланяются.”
Далее подробно описывается свадебный обряд карелов. Очень интересная и нужная информация (можно, например, попробовать соотнести со свадебными песнями из “Кантелетар”) – поэтому приведу здесь полностью для всеобщего пользования:
“При вступлении в брачный союз лопляне хранят следующие обряды: женихов отец, условясь с невестиными родителями, оставляет задаток, простиравшийся у богатых и до 10 рублёв, с договором, чтобы в случае несогласия невесты отдать оной ему обратно. Потом, собрав всё семейство, входят с женихом в ближний дом и посылают спрашивать, можно ли жениху посмотреть невесту. Родители поставляют оную между двумя женщинами, они выходят наперёд, а за ними следует невеста, жених приближается, женщины расходятся и оставляют невесту видимою. Жених, взяв её за руку, даёт женщинам деньги и отводит её стороне, поднимает у ней брови, растворяет рот, смотрит её зубы и всё лицо и наконец, оглядев руки, даёт невесте полтину или рубль, и сие означает одобрение невесты. На сём расходятся, спрашивают у них взаимного к вступлению в брак согласия, по получении оного невеста ходит по родне и плачет, свойственники по возможности её снабжают, и сие продолжается дня два, после сего жених с невестой делают размену, поставляют две иконы с зажжёнными при них свечами и сажают жениха за стол. Невеста, ходя по другой стороне, кланяется три раза жениху, величая его при каждом поклоне по имени и отчеству, и дарит платком. Жених, приняв платок, надевает невесте на руку перстень и сажает возле себя; приходит мать её, дарит жениха, поздравляет, затем обдаривает всех платками. Поезжане кладут, называя сватьею, деньги на блюдо, тысяцкий (дружка) кормит поставленным на стол пирогом жениха и невесту, давая им попеременно укусывать. Мать выводит невесту из-за стола, сия прощается, кланяясь в землю, с родителями и со всем семейством. Жених выходит на улицу, за ним выводят и невесту. Тысяцкий очерчивает около них топором круг. Сие по неоспоримому их мнению охраняет от действия всякой враждебной силы, после чего отец говорит дочери: «Слушай, дочь! Ежели не станет у вас дров или лучины, руби лучше, что в дом не попадёт, а не ходи просить в другую избу. А ты, зять, наказывай жену свою за первую вину одногодной вицею, за другую – двухгодовою, за третью – трёхгодовой, после же трёх как заблагорассудишь», – и отдаёт после сего невесту. Отец женихов даёт каждому из невестиных поезжан по копейке, садятся в сани и едут в церковь, по совершению брачного священнодействия отвозят в женихов дом, тёща дарит женихово семейство платками и просит к себе. Отец женихов кормит новобрачных хлебом, говоря, что, отведав своего хлеба, прилично итти есть чужого, идут к родителям невесты и по окончании пира расходятся.”
“Лопляне, похоронив умершего, носимые им вещи и даже стружки от гроба бросают в воду. Причину же сему относят закоренелому обыкновению.”
Державин же впервые обратил внимание на национальный карельский музыкальный инструмент – кантеле.
“Некоторые… забавляются игрою на гуслях пятиструнных, сделанных из сосны… и можно сказать, что сосна их греет, сосна питает, сосна и веселит.”
Увы, по возвращении из поездки, Державин вновь погрузился во всё более враждебную ситуацию в Петрозаводске: тянулось “дело о медведе”, чиновники всё больше переходили на сторону Тутолмина и игнорировали приказы губернатора… Короче говоря, сложно осуждать Державина за то, что вскоре он покинул Олонецкую губернию. В Петербурге его видно тоже не осудили и назначили губернатором Тамбова… но это уже совсем другая история.
Что же можно сказать в заключение? Автор книги, тот самый малоизвестный Эпштейн Евгений Михайлович – человек весьма советский и на протяжении всей книги не мог себя сдержать, чтобы лишний раз не пнуть самодержавие, крепостничество, помещиков или то время в принципе (за что я его, конечно, не осуждаю), равно как и не мог он не подчёркивать, где только можно, угнетённое положение крестьян… так вот, даже под его пристальным и критическим взглядом, Гаврила Романович Державин представляется справедливым, благородным, умным, искренним и ответственным человеком, который любил свою страну и пытался, как только мог, сделать её лучше. Стоит ли говорить, что для человека с современными взглядами Державин (в своей государственной должности) является идеальным чиновником/депутатом – таким, какими они в представлении народа должны быть. К сожалению, он был и является скорее исключением из правил. Да и не был он такой уж большой шишкой, чтобы в одиночку взять и навести порядок – в конце концов, о его политической деятельности люди помнят и знают (по крайней мере, могут узнать) лишь благодаря его литературным достижениям.
Но всё же свой маленький след в прекрасном и диком крае – Карелии – он оставил…
Когда-нибудь и я обязательно буду в Карелии…
уменяестьтелегауменяестьтелегауменяестьтелега…https://t.me/zhiznennaya_epitafiya
