В одном многоквартирном доме женщина проживала - очень интеллигентная. Изабеллой ее звали. Она трудилась в опере. И по утрам пела в ванной комнате разные арии. А все жильцы, кто по случаю выслушивал арии в своих личных санузлах, озарялись силой прекрасного. Посреди корыт и мочалок - свет искусства.
Когда музыкантша пела, то даже и скандалить не сильно хотелось. Это почти как в театре из зала зрительного ругаться - вопиющее святотатство.
Поэтому обычно по утрам скандалили только Серегины с третьего этажа. Они были многодетные родители и в арии не сильно вникали. Какие уж тут арии, когда у тебя четверо небольших ребят на руках? До вечера бы дотянуть.
А скандалили они на старшего своего, Васю. Первенец Вася носил в портфеле двойки охапками и вечно терял сменную обувь. И все накидывались на Васю - стыдили его, призывали к совести и даже грозили комнатой милиции. А Серегин-отец объявлял, что всем ему это чудовищно надоело. И Вася, и его двойки, и певичка с ариями, и жена, которая воспитать родного сына не умеет. "Надоело, - кричал Серегин, - обрыдло хуже горькой репы".
Но вообще-то эти Серегины были хорошей семьей. И когда они выбирались воскресным погожим днем во двор - многие украдкой смахивали слезы умиления. И сразу отчего-то верилось в светлое будущее страны - коли уж такие прекрасные родители воспитывают таких замечательных детишек. Нет, не все еще у нас потеряно! Будут, будут у нас и космос, и зеленый город-сад, и балеты с лебедями. И лекарство от всех болезней скоро выдумают!
Серегин-отец тащил на себе велосипеды, самокаты, коляски и младенца Бореньку. Он тащил все это на себе в свежей сорочке. И нежно улыбался детишкам. И даже Васе. Хотя под гнетом первенцев, велосипедов и колясок далеко не каждый родитель сохранит такую жизнерадостность. А рядом суетилась маменька всех этих детей - в сарафане и с косой до пояса. И сарафан у нее был в трогательный горох. Детишки - все причесанные.
И Серегины без устали гуляли за потомками по двору - вытирали им носы и дули на коленки. Иногда играли в подвижные игры - жмурки или всякие вышибалы. И всех их - румяных и улыбчивых - хотелось запечатлеть на обложку журнала для семейных людей.
“За такого Серегина, Люськ, - говорила какая-нибудь мамаша своей юной дочери, глядя на Серегиных в окно, - и надо замуж выходить. Я-то, дура неумная, свою жизнь уже сгубила. И живу с твоим батей. И хоть бы разок он, поганец, с тобой гулять пошел! Хоть бы раз на колено тебе дунул разбитое! Или в жмурки побегал. Нет же - не было такого. А ты, Люськ, умнее будь!”.
А однажды, перед самым Новым годом, Серегин вдруг съехал жить от родной семьи к Изабелле. Прямо собрал свои пожитки и спустился на один этаж ниже. И потом еще ходил в свой бывший дом - носил оттуда книги и спиннинг, гитару и гантели. И все наблюдали эту жизненную драму и шептались: “ох, не дай бох”.
А эта оперная певица, Изабелла, сначала очень много пела по утрам в ванной. Буквально целые концерты давала. Но искусство не сильно почему-то теперь озаряло корыта и тазы. И как-то даже выругаться всем хотелось. “Орет, - говорили соседи, - ишь, орет. Кошка драная!”.