Со времен ввода в эксплуатацию нашего кооперативного четырехэтажного трехподъездного дома, в котором мне выпала по жребию очень неудачная — на первом этаже угловая — двушка, жила возле него ничейная собака размерами и телосложением с таксу, а формой головы, окрасом и длиной шерсти — типа немецкой овчарки. Видно, предки ее были какими-то породистыми, а может, даже и сама она являлась чистокровной, этой темы я не глубокий знаток. Называли ее все Жулей.
Дом наш вырос на окраине города (рядом со старым одичавшим парком, за которым — речушка с болотцем, железная дорога и поле) на месте сформировавшегося в незапамятные времена массива самовольных огородов и сараев: не оторвались горожане от своих крестьянских корней — пока не прогнали их строители, держали всякую живность и обрабатывали землю. В этом шанхае попадались даже кирпичные здания и крепкие, высокие, сплошные (как стена, без промежутков между досками) заборы. Предполагаю, что раньше Жуля обитала на территории этой мини-деревни — охраняла кому-то кур или кроликов, или, возможно, принадлежала она какому-то охотнику и он просто держал ее там, чтобы не терпеть неудобства в квартире, а когда сельский оазис разворотили экскаваторы и сдвинули бульдозеры, бывшие хозяева бросили беднягу на произвол судьбы.
Складывалась эта судьба довольно благополучно: дети из окрестных домов мастерили бесприютнице будки изо всякого ломья и щедро ее кормили. Но один фактор серьезно усложнял жизнь и собаке, и местным жителям: от предков Жуля унаследовала вместе с устрашающим, свирепым, низким рокочущим голосом воинственный характер — бросалась на прохожих (только на взрослых, детей не трогала), гоняла других собак (даже огромных), добывала кур в не затронутых стройкой хозяйствах (окраина шанхая осталась за пределами территории нашего дома и еще некоторое время продержалась), таскала диких уток из пруда, подплывая к ним и хватая прямо в воде. В результате в течение года ее, скорее всего, отравили, потеряв терпение: целый день ходила сонной и вялой, вечером лежала, ни на что не реагируя, и больше не встала. Дети очень горевали и даже переругались, строя догадки, чьих родителей нужно теперь называть живодерами.
На утешение детворе и к досаде взрослых, от Жули осталась дочка Перся — копия внешностью и характером. Щенков родилось вместе с ней много, и все выглядели и вели себя по-разному, был даже один лохматый черно-белый, очень шаловливый и дружелюбный ко всем без разбора, а свою мать повторила только она. Весь этот выводок вскоре жизнь разбросала кого куда: некоторых малышей, точно известно, забирали люди, улучив момент, когда мать отсутствовала, а иной какой-нибудь был — и нет (то ли хозяина тоже нашел, то ли погиб где-то на дороге). Дольше всех продержалась Перся, и прежде чем ее, уже взрослую, тоже сжили со света (как-то утром обнаружили мертвой без видимых повреждений), успела оставить в наших окрестностях свой дубликат — Соню. Эта копия стала последней из славного рода: дважды приводила потомство, которое через несколько дней куда-то исчезало разом, одновременно (не иначе стараниями коммунальной службы или местных жителей), и наконец исчезла сама.
Подтверждая честь называться дочкой Перси и внучкой Жули, Соня не давала прохода большинству взрослых и нескольким соплякам, однажды беспричинно забросавшим ее камнями (запомнила и не простила). Ко мне относилась приязненно, даже слушалась — похоже, считала хозяином. Ничего удивительного: хоть я и не кормил ее, и не обустраивал ей жилья, но когда она была совсем еще маленькой, моя дочка-второклассница очень с ней нянчилась и хотела забрать, и сама Соня несколько раз вбегала в подъезд и норовила вскочить в нашу квартиру. Я колебался, не был уверен, справимся ли держать столь темпераментного и гиперактивного питомца, а когда готов был уже согласиться на нового жильца, наложила вето жена.
Из-за Сониной благосклонности было мне проблемно ходить по улице: увидев меня, радостно подбегала и решительно брала под охрану — шла впереди, натопырив уши, рычала на прохожих, а тех, кто реагировал (подавал голос в ответ, топал, махал), хватала за ноги. И я в такой ситуации не знал, что делать, как держаться, то ли не обращать внимания, чтобы было понятно, что зверь не мой, то ли призывать своего телохранителя к порядку, тем самым давая людям повод считать меня хозяином нарушительницы их спокойствия и безопасности. Действовал по-разному в зависимости от обстоятельств и прежде всего старался незаметно, деликатно, без грубости, не обижая криком, взмахами и топаньем, отцепиться — например, входил в автовокзал, она оставалась ожидать меня, а я выходил с другой стороны здания.
Несколько раз из-за Сони возле нашего подъезда разыгрывались собачьи свадьбы, и тогда я отгонял стаю (вместе с невестой, разумеется) всякими импровизированными способами: находясь дома, открывал окно и бил ладонью по жестяному отливу, подъехав на машине, стучал ломиком по пустой канистре… Но Соня не разочаровывалась во мне — по окончании свадьбы при встрече счастливо подбегала, и я тоже был рад ее видеть, трепал возле уха и… начинал хитрить, думать, как бы отцепиться.
Дважды случалось, что покусанные Соней люди вызывали на меня милицию, полагая, что их обидчица принадлежит мне и я содержу ее ненадлежащим образом. Я пояснял правоохранителям, что собака то ли ничья, то ли общая, «всехняя» в нашем доме, и меня оставляли в покое. Точнее, первый раз оставили, как только выслушали, а во второй раз милиционер продежурил вечером пару часов у подъезда, наблюдая за поведением Сони и опрашивая всех жильцов, возвращавшихся с работы (все сказали примерно то же, что и я, а Соня вела себя на удивление смирно и доброжелательно, совсем несоответственно своему темпераменту). Кстати, милиционер (и смешно мне, и сочувствую ему) — инспектор ГАИ: на тот момент в нашем РОВД был некомплект участковых, вот его и отправили собаководов нерадивых ловить вместо нарушителей ПДД — потратил человек время впустую.
А еще был мне звонок из райисполкома: заместительница начальника отдела ЖКХ сообщила, что им пришла по почте жалоба — якобы я терроризирую население, пуская на вольный выгул свою агрессивную собаку. Я немного раздраженно ответил, что кому, как не им, жэкаховцам, знать всё о каждой собаке в городе: сами ведь доводили до сведения населения через местную газету решение райисполкома, в соответствии с которым все собаки подлежат постановке на учет в городском комхозе и хозяева должны платить налог на них, а за мной никто четырехлапый ни в каких списках не значится и в квартире моей не живет, так что не надо морочить мне голову, и жалобщик пускай молится, чтобы я не привлек его к ответу за клевету. А через пару дней произошел казус: в центре города за мной увязалось несколько собак (Сони среди них не было), и как раз в тот момент навстречу шла та самая чиновница (наглядно мы с ней друг друга знаем).
— Это всё ваши? — спросила она со смехом, и я в ответ только и смог — засмеяться.
Снова и снова Соню безуспешно преследовала служба отлова, которую периодически вызывают из областного центра наши местные коммунальщики для регулирования численности безнадзорных животных. Соня ловко увертывалась от напрактикованных, опытных в этом деле людей, вооруженных специальными средствами, надежно пряталась, а когда опасность отступала, снова чувствовала себя хозяйкой на своей извечной территории. Как-то, например, шмыгнула в подвал, ловцы спустились следом, закрыли дверь, облазили каждый закуток — и вышли с пустыми руками (наверное, Соня, мобилизовав потенциал своего слуха, нюха и интуиции, перебегала по лабиринтам с места на место, поэтому не попала никому на глаза).
Месяца за три до исчезновения стала спокойнее, ласковее, разленилась, нападала только на чужих, а жильцов нашего и близлежащих домов не трогала. И ко мне уже не мчалась, только издалека махала приветливо хвостом. В тот период прибился к ней какой-то кобель — большой, такого же окраса, но беспородный. Был август, они лежали днями на траве, лениво посматривали вокруг — идиллия…
В конце сентября в городе обострилась проблема бродячих собак, участились обращения покусанных или просто напуганных граждан в разные ведомства, и снова стала наведываться к нам служба отлова.
Однажды октябрьским вечером я возвращался с работы. Соня со своим другом лежала на обычном месте (дни стояли погожие). Ударила хвостом по земле в знак приветствия, друг ее однократно гавкнул (всегда так со мной здоровался), и я вошел в подъезд. Всё как обычно: церемония с ударом хвостом и однократным гавканьем повторялась ежевечерне. А ночью мне приснилось, что я сижу на диване, смотрю телевизор, и вдруг сзади мне кладет морду на правое плечо Соня, я нисколько не удивленно поворачиваю лицо к ней, мы обмениваемся взглядами, и я отворачиваюсь, продолжаю смотреть телевизор.
Утром собак не бывало никогда: видно, ночевать куда-то уходили и возвращались ближе ко дню. Но после того сна я не увидел их ни по дороге на работу, ни по возвращении, и вообще больше никогда никто не махнул мне хвостом и не гавкнул. И, кстати, на тот момент проблема безнадзорных животных в городе утратила остроту: служба отлова хорошо поработала.
Я атеист и материалист, но существование некоторых явлений мистического толка вроде чтения чужих мыслей или заглядывания в будущее не отрицаю, просто они, на мой взгляд, пока что как следует не объяснены рационально (приходится иметь дело только с гипотезами, отсебятиной и суевериями). Уверен, что той ночью Соня приходила проститься. Пускай себе только во сне, но всё же побыла в нашей квартире и ощутила себя полноправным членом нашей семьи. Мог бы по этому поводу порадоваться за нее, да что-то вместо радости гнетут вина и тоска.