Как сообщает нам источник, некоторое время общавшийся с этим человеком, Петр Викентьевич Беруля был кадровым офицером царской армии. Начало Первой мировой войны он встретил в чине штабс-капитана. Воевать он уме, с подчиненными и с начальством всегда находил общий язык и в конце войны был уже подполковником.
Когда вспыхнула Гражданская война, Беруля воспринял индифферентно. Кто с кем и по какому поводу воевал - его не интересовало. Он воевал до гражданской войны, воевал и в гражданскую. Просто в его военной службе произошли небольшие перемены. У Деникина он командовал полком, потом служил у Врангеля. Был несколько раз ранен и всякий раз снова возвращался в строй.
Вот как характеризует подполковника наш источник:
"Одинокий служака, рано осиротевший, не успев до войны жениться, он не знал ничего, кроме армии – казарма, офицерское собрание, случайные постои, походы, привалы, окопы, лазареты, несколько приятелей-однокашников, нечастые пьяные досуги".
Женитьба на "пани Матусе"
После разгрома белого движения Беруля оказался в чужой для него Польше. Здесь неожиданно произошли кардинальные перемены на его личном фронте, и он, наконец, женился.
Его избранница была женщиной состоятельной, энергичной и властной. В ее распоряжении находилось полученное в наследство ателье дамской одежды в Быдгоще. Беруля всю жизнь подчинялся вышестоящим командирам, так что приспособиться ему, видимо, было легко.
"Пани Матуся" командовала портнихами и мужем, как самый заправский генерал. Наш полковник выполнял при ней обязанности интеллигентного швейцара. Он встречал заказчиц и вел с ними светские беседы.
Аполитичен до мозга костей
Политикой он не интересовался никогда. Выписывал эмигрантскую газету "Вестник воинского союза", откуда черпал информацию "о смертях, юбилеях, годовщинах памятных дат, о том, что где-то еще живут люди, которых он когда-то знал, встречал… Время от времени он платил взносы во всеобщий воинский союз – выпрашивал у скуповатой жены. Но ни разу не бывал ни на каких съездах и встречах. Жена не позволила бы, если бы он даже захотел".
Разочарование
Подполковника никуда особо и не влекло. Воспоминания о гражданской войне будили мысли о напрасных усилиях, ненужных жертвы, напрасной жестокости и разрушениях. Беруля не мог объяснить себе, как и почему оказалось безвозвратно утерянным все, чем миллионы людей жили до войны.
В молодости понятия отечество, государство, армия, царский дом были для него чем-то естественным, о чем не нужно было даже думать. Они существовали всегда, были в его сознании незыблемы, священны и не требовали объяснений.
Где-то в параллельном мире существовали враги церкви и государства, "столь же мерзкие, как убийцы или воры, и столь же непостижимо чуждые". Однако и те, кто по любому поводу выпячивал в своих верноподданнических чувствах, на всех углах кричал о патриотизме и благочестии, были полковнику неприятны. Они казались ему похожими "на торгашей, которые божились и крестились ради копеечной выгоды, или на дурно воспитанных людей, которые публично и напыщено изъясняются в любви, горланят о чувствах, требующих безмолвия, либо немногословного шепота, как на исповеди".
К старости Беруля все чаще думал о прошлом и настоящем России. Большевиков он не понимал, хотя, уже и не верил в то, что "все они евреи, латыши, или китайцы, не считал их существами чужой, недоброй породы". Странное чувство иногда просыпалось в его сознании, и это чувство незримо объединяло его со страной Советов.
Под оккупацией
В 1939 году началась война. Петр Викентьевич видел страшное "кровавое воскресенье Быдгоща": на его глазах гитлеровцы убивали поляков на улицах, вешали на фонарных столбах и на балконах; юнцы из "фольксдойчей", улюлюкая, гнали толпы местных жителей, выселяемых из города, ставшего частью рейха.
Он видел, как после мирных контактов Гитлера и Сталина в Быдгоще появились беженцы из Львова и Белостока; слышал, как жена и дети "проклинали москалей, не хотели слушать его возражений, что русский народ не может отвечать за большевистскую власть, что Сталин грузин, а не москаль". В 1941-м он видел первых советских военнопленных и был уверен, что немцы скоро займут Москву. По то он видел, как меняется положение на фронтах.
И "...с каждой неделей, с каждым месяцем в нем крепло новое, казалось, уже давно забытое чувство гордости за "своих".
Свобода с привкусом горькой полыни
Вступление Красной армии в Быдгощ он встретил восторженно: сквозь слезы обнимал, целовал первых русских солдат и офицеров, приглашал их к себе и угощал. Жена и дети смотрели на него почтительно. Им казалось, что Петр Викентьевич "был сопричастен этой огромной победоносной силе, сокрушившей вермахт, изгнавшей немцев…"
Уже через месяц после того как общительный и приветливый бывший царский офицер, утирая счастливые слезы, встречал своих земляков, его арестовали. Следователь контрразведки бил его кожаным планшетом по лицу, приговаривая:
"Ты, гад… твою мать! Признавайся, сколько наших повесил… признавайся, какое задание получил от немцев!!!"
Полковник-каптенармус
На допросах Берулю несколько раз били. В камеру он возвращался постаревшим и очень жалким. Старался не подавать виду и глотая слезы, он говорил какую-то чепуху и укладывался, свернувшись комочком на полу.
Этот маленький ссохшийся старик, с обвисающей тонкой кожей и все же подтянутый, даже молодцеватый, как пишет наш источник, был по-настоящему мужественным и жизнестойким человеком. После жестких допросов, преодолевая физическую и моральную боль, он "уже хлопотал по камере, раздавал консервные банки с баландой, распределял цигарки". Из общего фонда он установил табачный паек и строго соблюдал сроки и нормы выдачи. Если его вызывали на допрос, он не забывал передать надлежащие порции особо назначенному заместителю.
В мае фронтовой трибунал осудил Петра Викентьевича Берулю на восемь лет. Он показал это своим друзьям на пальцах, когда его вели мимо камеры.
Источник: Копелев Л. Хранить вечно
Подпишитесь на канал, чтобы не пропустить новую статью
О неточностях и опечатках сообщайте автору