Александр Спарбер. Улитка и курица
В детстве я знал улитку по имени Дарья Ивановна –
тихая и скромная, она никому не желала зла.
Когда ее трогали пальцами, она забиралась в раковину.
Но в основном ползла.
А еще я знал белую курицу по имени Марианна Плевако –
та всё бегала и кудахтала – взволнованно и смешно,
она была домашняя и послушная, как собака –
гребешок давала гладить и клевала из рук зерно.
Мы ее клали на спину, а вокруг рисовали мелом
(или даже карандашом) небольшой кружок –
и тогда она окончательно бледнела,
и всё никак не могла выйти за несуществующий порог.
А Дарья Ивановна тем временем добралась до подоконника
и по кирпичной кладке перебиралась в сад –
и всё так незаметненько, так скромно и тихоненько…
Но уже тогда было ясно, что она не придёт назад.
Мы выпускали Плевако, и она, радуясь вместе со всеми,
благодарная, кудахтала: кто не с нами – тот глуп! Тот глуп!
И вот так она в основном проводила время.
Последний раз я её видел, когда кушал суп.
А Дарья Ивановна всё ползла и ползла упрямо,
По осени, правда, она надевала пальто.
Последний раз её видели на западном склоне горы Фудзияма.
А больше не видел никто.
Тикки Шельен
Пусть тебя сохранит всё, что может сейчас хранить.
Зелёное стёклышко, шерстяная красная нить,
материнское благословение, анальгин,
личный ангел — крылатый безбашенный андрогин,
чашка кофе, свеча в окне высоко над водой,
обещание встречи, даже неважно какой,
бой часов, сигарета, крик петуха в ночи,
глупый шлягер, который внезапно правдой звучит,
отблеск солнца закатного на соседней стене,
чья-то ёлка, а ты уж думал не праздновать, не
откликаться, камнем упасть на чёрное дно.
Всё, что может тебя хранить, сохранить должно.
Потому что в этом сером небытии
сохранят кого-то другого слова твои.
Олег Ладыженский
Мы тебя не просто убьем, говорят они,
Мы тебе объясним, за что, по какой причине
Убиваем тебя; успокойся и будь мужчиной,
Вот тебе аргументы: возьми, насладись, прильни.
Не колом осиновым, не дубьем,
Правильно убьем.
Мы тебя не просто убьем, они говорят,
Мы распишем по нотам, за что тебя убиваем,
И забьем все факты, как забивают сваи
В землю мерзлую января.
Соберем фактаж, нарастим объем,
А потом убьем.
Мы тебя не просто убьем, говорят они,
Просто так нельзя, мы же всё-таки гуманисты,
Свяжем кару и грех, как девки вяжут мониста,
Ты прислушайся: как хорошо звенит!
Мы подарим, парень, тебя рублем,
Лишь потом убьем.
Мы тебя убьем, говорят они, но не просто,
Что же ты не рад, почему не прощаешь нас?
Это что? Кирпичная, говоришь, стена?
А зачем ты командуешь: «Стройся по росту!»
И стрелки поднимают ружья? Не надо! Не на…
Ольга Аникина
Вот дерево и стол, и книга на столе.
Стеклянный шар висит, качается в петле.
И с посвистом в ночи взрывается снаряд.
На улице салют. Там праздник, говорят.
Там снежная звезда мерцает запятой,
под ней ягнёнок спит в соломе золотой.
Молчит огонь в костре, молчит вода в ведре,
что этого ягня зарежут на заре.
Но это не сейчас. Но это всё потом.
А праздник не затем. А праздник не о том.
Так пей же, чтоб скорей из памяти ушло
знакомое до слёз, предсказанное зло.
Анастасия Дубинина. Флаг
Когда наконец мы решили сдаваться
Потому что очень хотелось выжить
А они обещали пропуск для мирных
И что-то терпимое для гарнизона
Мы не нашли в этом гребаном замке
Ни одного, блин, белого флага
Ни простыни ни скатерти даже
Скатерти в пятнах наших застолий
Как на подбор в идиотскую клетку
В сраный какой-то ромбик в цветочек
Простыни в пятнах наших любовей
То синяя то рыжая куда податься
Как бы уже в конце концов сдаться
Ну и посмешище, даже сдаться
Не удаётся красиво и стильно
Вот я стою на нашем донжоне
Уже по-всякому на ненашем
Машу флагштоком с клетчатой тряпкой
Это был фартук нашей кухарки
Надеюсь что там поймут меня верно
Хотя надежды на это и мало
Вера Павлова
Родные, мы не одиноки — с нами
поэзия. Какая благодать
всё называть своими именами,
а собственное имя забывать,
какое счастье — петь на пепелище
и видеть, как из пепла восстаёт
дом лучше прежнего — светлей, уютней, чище,
родней — по чертежам из букв и нот.
Феликс Чечик
Ни возврат и ни изгнание,
ни победа над врагом:
очищается сознание,
как от спирта самогон.
Как во омуте водица:
хочешь — пей, а хочешь — ешь.
Театральная столица.
Опустившийся помреж.
Мы — актрисы, мы — актёры
погорелого внутри:
сор в избе играем, ссоры,
из Шекспира попурри.
Из Булгакова обиду,
из Яновского беду.
И геройствуем для виду
под военную дуду.
Простодушны по-московски
и по-питерски чисты.
Театральные подмостки:
где Бутырка — там Кресты.
А на самом деле — морок,
а на самом деле — тлен…
И горит бездымный порох,
не поднявшихся с колен.
Юлия Долгановских. Псоглавцы
Снявши голову — по волосам не плакать,
но звериную выбрать — достанет шерсти,
и на бранном поле богом-собакой
мордой к морде встретиться с богом-смертью.
Скажет смерть, обращая лицо к Христофору —
быть собакой тебе, бежать искушений,
мне самой собачья усмешка впору,
мне самой по-собачьи не знать сновидений —
в них на теле моём не проплешины — ямы —
руки-ноги, обугленные глазницы,
на каком языке это странное «я/мы»,
на каком языке мне всё это снится —
я не помню, Полкан.
Я не помню, воин
о четырёх смертоносных летящих копытах,
как я полз на брюхе, как будто болен,
как в бреду горячечном не оставлял попыток —
и лизал языком собачьим, шершавым
эти мёртвые лица, спины, затылки,
воскрешал их к жизни, и им, воскрешалым,
выводил из строя, сгрызал закрылки —
чтоб подъёмной силы летательных аппаратов
не достало достать до ангелов и покоя.
Аты-баты, пролает Анубис, аты-баты,
не подпуская могильщиков к полю боя.
Александра Ластоверова. И хватит беды
И хватит беды с лихвой,
Да между людьми — стена.
По обе стороны — вой.
На разных наречьях — на.
У кошечки — не боли,
У пёсика — перестань.
С ничейной родной земли
То смерть собирает дань.
И двор был, да нет двора.
И дом был, да цел едва.
Возьми моё сердце, раз.
Возьми моё сердце, два.
Конечен любой этаж.
Смертелен любой овраг.
Коробит от слова «наш».
Коробит от слова «враг».
Живому — всегда болеть.
А с мёртвых — да что с них взять.
На бедной ничьей земле
И слова сказать — нельзя.
Да как ты ни назови,
Нескоро падёт стена.
Глаза открывает вий.
Возьми мою душу, на.
Александр Дельфинов. Жёлтая звезда
Жёлтая звезда у меня на груди
Кого-то раздражает состав моей крови
Дышать всё труднее так плавится лето
В городе где небо багрового цвета
И днём и ночью ослепший всадник
По пеплу скачет за собственным смехом
Всезнающий череп хохочет тоже
Жёлтая звезда жжёт мою кожу
Жёлтая звезда надо мной вместо солнца
Я помню в вагонах смеялись дети
Пели колёса стучало сердце
Доктор возьмите меня в Освенцим
Доктор возьмите меня
А ты ждёшь любви от железных свиней
Ты жрёшь своё мясо на чужих баррикадах
Размахивай флагом вышагивай строем
А я не хочу становиться героем
На кольцевой нет конечных станций
Мой поезд опять набирает скорость
Повешена кошка мальчишкой дворовым
Я буду больным если буду здоровым
Жёлтая звезда надо мной вместо солнца
Я помню в вагонах смеялись дети
Пели колёса стучало сердце
Доктор возьмите меня в Освенцим
Доктор возьмите меня
Грохочут раскаты красивых идей
Пропагандистов правильной жизни
Сегодня они выпускают газеты
А завтра достанут свои пистолеты
Завтра они постучат в мою дверь
Я знаю спастись мне уже не удастся
Но я не сбегу и не сдамся без боя
Мой ужас со мною и я им открою
Жёлтая звезда надо мной вместо солнца
И будут в вагонах смеяться дети
Будут петь колёса и биться сердце
Доктор мы с вами едем в Освенцим
Доктор мы с вами едем