«Скажи своей матери…», – реплика воспитателя детсада воспитаннику
Есть вещи, о которых рассказывай – не рассказывай: не отпустит. Пятьдесят лет, горечь в душе, значит, не успел, пока мама была жива.
Часть первая. Этот странный, странный детский сад
Одно время интересовался у мамы:
– А чего я всегда так отбивался от детского сада?
– Упрямый был, – и она пожимала плечами.
–Почему ты не приходила, а я ждал и боялся, ужасно боялся, что не придешь? – сумбурный вопрос, искренний. Знаю, что не ответишь.
Теперь мама ушла. Воспитатель о маме говорила плохо, воспитателю надо домой: а тут сиди с этим пацаном и жди. А я не заступился, сидел как сурок на пеньке. Голова – два уха, так люди говорят.
Часть вторая. Задержавшийся посетитель дошкольного детского учреждения
"Задержавшийся" – это я. Задерживался в детском саду, – теперь в саду взрослой жизни. Почему? Так все надо запомнить: скоро наступит пора унести с собой.
Ночь, тени, – потушены окна, кроме двух коридоров.
Всех детей забрали, а ты ждешь, когда за тобой?
Днем стрелка на круглых часах указала на 4.30, и пришел папа за красавицей Ленкой. Пять, шесть, – всех уводят, а ты жди.
Ждешь? Жди - не жди. За тобой придут последним, ты же знаешь.
Но вдруг?
Ты один на ступенях, в тени деревьев. Должна прийти мама, а здорово, если папа…, нет, мама – они же развелись и хватит уже себя тешить тем, что они сойдутся, и что из тени выйдет отец в костюме, в шляпе, с портфелем.
Хватит. Сегодня мама попросила соседей тебя забрать. Как здорово! Особенно, если это будет Вова Цвайер. Высокий парень, который ходит в институт и живет на три этажа выше. Но его что–то нет.
«Скажи своей матери, – не унимается воспитательница. – Если еще раз она вот так будет за тобой приходить, запрем тебя тут– будешь спать в комнате один. Ты понял?»
И я ругал про себя маму, – наверное, у меня бесшумно двигались губы.
Не жди, за тобой не придут вернее придут, но позже всех, тогда когда ты решишь твердо и бесповоротно: меня бросили и отдадут в детдом.
Кого из нас этим не пугали?
Часть третья. Напряжение утра
Ранние подъемы. Тяжелые сборы. И каша, сдобренная слезами.
Окунание в свежесть улицы, пока тебя ведут, как за провинность.
Свежий воздух улиц вызывает аналогию с тяжелым, зеленым, маслянистым запахом стен детсадовских коридоров.
Переодевание перед шкафчиком, – и шкафчик – твой единственный друг на весь длинный день, ибо в нем лежит то, что связывает тебя с землей свободы за бетонным забором – твой нехитрый скарб, но пока его с тебя стягивают, как лист с початка кукурузы.
Ворочание в кровати в тихий час, где простыни с запахом хлорки, где все сопят, кроме тебя… ну почему ты не можешь уснуть? – ведь ты совсем ребенок, и зачем бояться воспитательницы, зорко изучающей тех, кто не спит, и почему ты помнишь об этом сейчас, ведь прошло столько лет.
Ты ждешь, когда все проснутся.
Грозный вид воспитательницы, – ей тяжеловато передвигаться, у нее много подопечных, и много всяких забот: ее все достали… Вот крики еще одной, – эта тоже злая плюс уставшая. У нее вид – будто вышла из вражеского окружения, а ей не рады, лучше бы не выходила, из окружения. И она пытается до всех докричаться, или дать совет, например, вот этот: «Да тресни ты его, сразу будет как шелковый. Ну чего уставился? Гляди на него, какой наглый, дома будешь выкобениваться».
Часть четвертая. Зеленые стены меняю на пластмассовых солдатиков
…И запах пластмассовых солдатиков из картонного ящика под кроватью, тоскующего по твоим рукам, расставляющим баталии на полу, где гуляет солнечный зайчик, – вот к чему ты стремишься весь день, но встреча перенесена на субботу.
Часть пятая. Звуки воды
…В детстве я постоянно слышал звуки воды. Вода разлеталась с небес косым дождем, струилась по водостокам, текла по крышам, проливалась на землю, журчала ручьем, стояла повсюду, просила как попрошайка: ну обратите на меня внимание.
Детство как течение ручья, неожиданное, слезоточивое. Из сочащихся влагой таящих снегов, оно несется по обочине проселочной дороги на велике. А еще вода из колодца, не выпьешь, пока боль в зубах не кольнет.
И этому я удивлялся каждый день. Особенно, когда наступала предрассветная тишина…
Часть шестая. Если есть Закон джунглей, почему нет Закона детства
Кто–то, когда–то, может на небесах, принял Закон о детстве.
Беззаботное, безмятежное, беспечальное, беспечное, благополучное, босоногое, бурное, весёлое, вечное, глобальное глубокое деревенское дивное, душевное, задумчивое, залитое красками, залихватское, звонкое, ликующее, лучезарное, невинное нежное, прекрасное, радостное, радужное, райское, розовое, светлое, сказочное, счастливое, цветущее, чудесное, чудное, щедрое.
(Выдержка из "Закона о детстве")
Я не видел этого закона, но я верю что он есть, иначе как бы я написал о нем.
Часть седьмая. Признание
Я никогда не был хорошим сыном. Детский сад и был проверкой на вшивость: я не защищал, а ругал свою маму. Обижался, злился на нее.
У Буковски, по–моему в "Хлебе с ветчиной" сказано: "Это все мое детство виновато, понимаешь. Я никогда не знал, что такое любовь…"
Может любили, но я не знал, не ощущал.Как герой "Подранков" Николая Губенко, но при родителях.
С годами, когда сам вошел в роль отца, прозрел: моя мама заслуживала другого сына, не того, что стыдился идти с ней рядом, торопящейся и согнувшейся не по годам.
Жду только ее. Как в детстве, делаю морские волны на палубе подоконника, на которую пролился дождь в открытое окно, подпрыгивают лягушки капель в отзывчивых лужах, – ловлю глазами зеркальные отражения огней из того вечера, в детском саду, когда ждал, что заберут... Я стал тем привратником непогоды, что в ненастье отворяет окна, смотрит на дождь, и упорно ждет маму, выходящую из темноты улиц к крыльцу детского сада.
Я вижу ее мятежный силуэт в плаще, на тротуаре, под дождем, муки ада закончились, я спасен - меня поведут к солдатикам под кроватью.
Сегодня для меня не наступает, наступает вчера. Дождь cтекает по лицу человека, сидящего под стеной высотки, и прогоняющего без сочувствия кошку.
Эпилог
Предрассветная тишина. Ты услышишь ее в деревне, когда тебя отвезут к родственникам, – не выдержал испытания в городке.
Останешься один перед выпавшей росой. После покаяния, перед травой, наполненной духом парного молока, перед неуловимым ветерком, водящим хороводы испарений.
Смотришь, клубы пара уходят в затон, зависают над гладью воды, замершей в преддверии утра. Это их прощальное брожение. Донесется звук колокольчика коровы, что пасется на лугу: и ты спасен, ты не один. Смотришь и ждешь гостя… , в шляпе и сапогах, долгожданного гостя из сказки, той, что читала мама, когда ты еще не мог читать.
Смотришь, тоскуешь и под рукой появляется потрепанная книжка Есенина: «Воспою я тебя и гостя, нашу печь, петуха и кров. И на песни мои прольется молоко твоих рыжих коров».
«Скажи своей матери…» – слышу тот голос сегодня, когда матери уже нет.
© – Андрей Толкачев
Автор благодарит за бесценные работы, которые вы видите в этом тексте, художника Игоря Медведева.