ОСТОРОЖНО: ЖЕСТЬ!
"Ведь так не бывает на свете, чтоб были потеряны дети-и-и!" — пел маленький мамонтёнок в мультике.
"Какая странная песенка, — думалось девочке. — Так очень даже бывает, ведь я же своими глазами видела сирот, оставшихся без родителей... Да он и сам потерянный, и понимает это, да и слониха ему не мать, она просто сделала вид, что это её сынок... Он же не дурак, этот мамонтёнок, видит же, наверное, что совсем на неё не похож. Фу, дурацкий мультфильм!" — и она отворачивала голову от экрана телевизора.
Вообще-то хотелось уткнуться в подушку и зареветь, но переворачиваться на живот по-прежнему категорически запрещалось. И поэтому слёзы отменялись сразу, — ну не показывать же противной Линке, лежащей на соседней с Наташей кровати, что такая глупая песня довела до слёз.
Так не бывает на свете...
Наташа много чего повидала в этой больнице, чего не бывает на свете. Например, цветной телевизор, который папа одной из её соседок по палате привёз для своей дочки и установил так, чтоб все было видно, и мультики теперь шли по нему каждый день. А если не было мультиков, шли детские передачи, да хоть и просто что угодно, — главным было то, что телек работал, и никто, никто не запрещал его смотреть и не долдонил о том, что дети испортят глаза. Даже мама, которая дома так гоняла её от экрана, тут молчала на данную тему, хотя Наташина кровать находилась к телевизору ближе всех.
Здесь были добрые мамы, которые гладили дочек по голове и целовали, не стесняясь. Они даже каждый день покупали им что-нибудь вкусное, что перепадало и Наташе. У некоторых дочки были даже больше Наташи, но матери без труда их поднимали, чтобы перестелить постель, и при этом не охали "какая же ты тяжёлая". И ни одна мать ни разу не сказала своей дочке "закрой рот", что любила повторять Наташина мать на любые вопросы.
Впрочем, девочка быстро нашла лекарство от скуки: с соседками по палате общаться было даже интереснее, чем с мамой, кроме Линки, — та была противная, хотя и жалко её было очень. Линка лежала с переломом руки, пронзённой спицей, и внимательная Наташа несколько раз слышала, как доктор говорил Линкиной маме, что наверное рука у её дочки работать не будет. Линкину маму, тётю Валю, было ещё жальче: она была очень хорошая и добрая. Иногда, когда Наташина мама уезжала куда-то, тётя Валя играла с Наташей и рисовала ей картинки как настоящий художник, а всё вкусное, что покупала Линке, делила поровну на обеих девочек. А когда доктор говорил о Линкиной руке, тётя Валя плакала, и её становилось очень жалко.
На кровати у стены постоянно менялись пациентки, и Наташа так толком ни одну и не запомнила. Только одна ей запомнилась, Эля, которая показывала всем рентгеновский снимок с шурупом в коленке, но надолго девочка не задержалась, её вскоре куда-то перевели. Напротив, в другом ряду, у окна вскоре после поступления Наташи, положили девочку Настю с таким же диагнозом, что и у Наташи с мамой тётей Ирой. Мама Ира была весёлая, шутила, смеялась, всех угощала, а Настя рассказывала, что мама даже помаду ей покупала, — вот уж точно то, чего не бывает на свете!
Но самыми невероятными соседками были ещё две пациентки, Лена и Оксана, и в первую очередь невероятными они казались потому, что Наташа сначала приняла их за взрослых женщин, что и немудрено, ведь обе были старше девочки на целых десять лет.
Лена была спортсменкой, гимнасткой, и попала в больницу с травмой колена. Очень скоро ей предстояла операция, как говорили врачи, но что-то не торопилась они с этим пока. Наташа никогда не видела таких красивых девушек: стройная, гибкая, с идеальной осанкой, — вот бы и Наташе стать такой! К тому же, Лена была очень добрая, по много раз в день приходила к Наташе просто так посидеть, расчесать волосы, заплести ей косы, послушать её детские рассказы. Она даже просто так обнимала девочку, вот просто так, ни за что. У неё оказалась такая же добрая мама, и хотя она не лежала вместе со взрослой Леной, приходила часто и всегда что-нибудь приносила дочери и её маленькой подружке. Лена рассказывала, что мама у неё — тренер по лёгкой атлетике и переводчица, знает много языков.
А вот Оксана... тут просто был тихий ужас. Девушка была хоть и малость шумная, но в целом хорошая. Её привезли откуда-то из области, и то, что случилось с ней, не укладывалось в голове: Оксана пасла коров, прилегла отдохнуть в кукурузном поле, случайно уснула и попала под комбайн, — ужасно нелепо, что поле именно тогда взялись косить. В итоге, рука у Оксаны была в гипсе, а вот нога... Увидев, во что у девушки была превращена нога, Наташа отвернулась и ужаснулась. Это было какое-то бордовое месиво, какой-то изуродованный кусок мяса, перемазанный зелёнкой и заключённый в металлическую клетку... Как хорошо, что в палате было холодно, и Оксана почти всегда лежала под одеялом. А впрочем, девушка была какая-то неунывающая. О своей травме и о том, как получила её, она рассказывала так, что можно было надорвать живот от смеха, а не жалеть её или охать.
Впрочем, чего бы там ни было, как бы ни весело было Наташе общаться с соседками и их мамочками, Наташина мать быстро исправляла ситуацию. Когда никто не слушал, чаще всего, во время обеда или ужина, мама со смаком обсуждала с дочкой чужие болячки: живописно их обрисовывала и предполагала, как это наверное больно. И так как соседки по палате давно были обсуждены, мама рассказывала про других детей, виденных ей в отделении детской травматологии и хирургии. Особенно маме нравилось рассказывать про детей с "волчьей пастью" и "заячьей губой" и показывать на себе, как это выглядит.
Наташа миллион раз просила маму не рассказывать ей всё это, особенно за едой, на что мама пожимала плечами:
— А чего такого-то?
— Противно! — не выдерживала девочка.
— Рот закрой! Ты бессердечная! — заключала мать и начинала очередное описание.
Бедной Наташе было некуда деваться от неё, ведь встать и уйти она не могла, но как-то раз, до одури наслушавшись, она ответила матери грубо. Мама, пообещав, что уедет совсем и оставит её тут одну, вышла из палаты, и до утра Наташа её не видела. Ужином в тот день её кормила тётя Валя, она же подавала и выносила её судно. Свет в палате уже выключили, а мама так и не пришла.
— Она меня бросила! Бросила... — всхлипывала Наташа. Она же знала, что так БЫВАЕТ на свете, а глупый мамонтёнок ошибся.
— Нет, не волнуйся, она придёт, — успокаивали её.
Щедро умывшись слезами, девочка помаленьку уснула. Утром, хоть и хмурая, мама была на месте как всегда. Только вот разговаривать с ней почему-то совсем не хотелось.
***
Вообще, в больнице было неплохо, даже можно сказать, хорошо. Никаких болезненных процедур с Наташей не проводили — даже уколов не делали. Говорили только ровно лежать, кормили и давали чрезвычайно вкусные витаминки, практически конфеты в форме круглых, пузатых таблеток. Ещё был глюканат кальция, который хоть и не отличался сладостью, но грызть его Наташе нравилось даже очень.
День проходил тихо и спокойно. Утром, после завтрака, ей делали электрофорез и массаж, да такие хорошие милые тётечки, что даже жаль было, когда приходили выходные, и процедур не было. Наташа тогда с нетерпением ждала понедельника. Ещё приходила девушка делать с ней зарядку, а как-то раз пришли сразу две одинаковые девушки, и Наташа впервые в жизни увидела двойняшек. Девушек очень позабавила её реакция, и они признались девочке, что ходят к ней по очереди, да и ко всем тоже, но никто ничего никогда не замечает.
Вопрос о близнецах был очень интересный, Наташа сразу же задала его маме, но ей как обычно велели закрыть рот.
Иногда, изредка, приходили ещё учительницы, добрые и весёлые, такие же, как процедурные медсёстры, и тоже в белых халатах. Они мало спрашивали, много рассказывали, ставили "пять", давали задание, говорили немного с мамой и уходили. Вот так бы всегда учиться, а не скучать на уроках среди неумех-одноклассников!
Были у неё в больнице и посетители: приезжали иногда родственники, чаще всего бывал дедушка, но всегда один. Как-то раз он привёз с собой и бабушку, и Наташа не сразу узнала её. Из полной сил женщины бабушка всего за несколько месяцев превратилась в дряхлую старуху, еле стоящую на ногах и опирающуюся на бадик. По сравнению с нынешней бабушкой даже восьмидесятилетняя соседка Антонина Ивановна казалась теперь молодой...
Бабушка почти ничего не говорила, только беззвучно и почти без слёз плакала, и очень скоро дедушка вовсе её увёл, куда-то прочь по коридору, — Наташа видела это сквозь стеклянную дверь палаты. Бабушка шла медленно, дедушка поддерживал её, и из виду они долго не исчезали. Девочка не знала, что эта встреча с бабушкой — последняя, но смутно почувствовала тогда что-то такое. Однако слишком уж весело было в палате среди таких же девчонок, как она сама, чтобы долго помнить о плохом. Она и себя-то уже не считала больной, как могла она думать о других?
Приходил несколько раз и папа, и был он совсем другой, чем она привыкла видеть его дома. Он привёз с собой конфет, печенья, яблок, ещё чего-то, всё время улыбался, гладил Наташу по голове и говорил, что очень соскучился по ней и по маме, что очень ждёт их возвращения. Он рассказывал, какая на улице погода, что листья с деревьев почти все облетели, стало холодно, и приходится каждый день топить печку. Он обещал, что больше не заставит подтягиваться, никогда не будет бить, а только каждый день водить гулять в лес до самой речки. Лес Наташа обожала, а папа был такой милый и добрый, что, пожалуй, ему стоило поверить. Наверное, он и вздёргивать её теперь не будет...
Жизнь опять стала хорошей, и Наташе даже захотелось поскорее домой. Её детское сердце понемногу оттаяло, отошло от уже пережитого и ни секунды не сомневалось, что всё теперь будет только хорошо.
***
Вечером, накануне Лениной операции, в палате смотрели диафильмы, натянув на стену одну из больничных простыней. Проектор был как раз у Наташиной мамы, она и читала с импровизированного экрана. А Лена подошла к Наташе в полумраке, села рядом, взяла за руку. Наташа вдруг почувствовада дрожь и поняла: Лене страшно. И ей тоже стало страшно.
Нет, но вдруг, это ошибка... операция же — это...
— А что такое операция? — шёпотом спросила она у Лены. Она знала, просто не верила.
— Резать меня будут, — уронила Лена, и Наташа поняла, что не ошиблась. И стало ещё страшнее.
— Зачем, ведь тебе же будет больно!
— Зато после этого всё пройдёт. Не сразу, но пройдёт, я перестану хромать.
Больше они не разговаривали. Только молчали в темноте, держась за руки, и Наташа всё думала о том, как же такое может быть с милой, красивой Леной. Разве можно резать такую красивую девушку... Думала-думала — и заснула, крепко, как умеют только дети.
На утро Лену уже забрали в операционную, но вскоре привезли. Лена не разговаривала, спала, а когда проснулась, начала стонать и просить воды, но воды ей почему-то не давали.
Больше Лена не вставала и не приходила посидеть с Наташей в темноте, и вообще молчала. Наташа скучала по ней, хотя и понимала, что не может её позвать, а потом... А потом, совсем скоро, утром, на обходе, доктор, тот бородатый большой дядька, вдруг сказал Наташе:
— Всё, вставай, пора учиться ходить.
И велел маме помочь Наташе встать с кровати, на которой та провела целый месяц.
Когда ступни коснулись пола, мир покачнулся и чуть не упал, ужасная боль пронзила всё тело, но лишь на пару мгновений... А потом девочка ощутила, что всё это в жизни уже было и сделала шаг, второй... К вечеру ей уже не ходить хотелось, а бегать, — впрочем, такой она была всегда, с самого рождения. Бородатый доктор лишь головой качал. И хотя нагибаться, прыгать и сидеть Наташе он так и не разрешил, девочку это не расстроило. Она уже давно примерилась есть, читать и рисовать, лёжа на животе. С туалетом выходило чуть хуже, но и этот вопрос был решаем. Теперь ей хотелось скорее домой, и какова же была её радость, когда доктор кивнул и пообещал:
— Завтра будешь дома.
***
Вопрос о том, как маме и Наташе добираться домой, решить было некому, кроме их самих: папа встречать не приехал. Девочке нельзя было сидеть, противопоказана была тряска, и потому пришлось искать водителя, который согласился бы везти её аккуратно. Мужчина был усатым грузином, почти как Мимино, громогласным, шумным, но он во всём помог Наташиной маме: забрал вещи и сам уложил всё в багажник, а потом тоже сам поудобнее устроил на заднем сидении девочку.
По дороге Наташа видела только хмурое осеннее небо да голые деревья. А потом, очень быстро, они доехали...
В доме царила хирургическая чистота. И страшный холод... Время как раз было столько, что начинались сумерки, такие тягостные, противные. Вроде и свет включать рано, но и без него ничего не видно.
Папа появился откуда-то нежданно и негаданно, и был он такой же злющий как и в тот день, когда они уезжали. Он молчал, но Наташа почувствовала его настроение. А вот мама нет... Она без умолку щебетала, расписывая папе, как они добирались и нахваливая таксиста-грузина.
— Как всё-таки нерусские относятся к детям! — несколько раз восторженно повторила мама.
А потом... бог его знает, что было потом. На мгновение отвлекшись, Наташа вдруг услышала хлопки, смачные, отчётливые, от души. Как оказалось, это папа отвешивает маме оплеухи. За что? Да мало ли у неё грехов, а у него тут за месяц уже руки чесались, пора, как говорится, пора!
И всё тут же вернулось на круги своя: вечерний ор за бардак, мамино заплаканное и красное лицо, тяжёлая атмосфера, где воздух кажется плотным и не даёт дышать. Хотя... это было уже то, что таки БЫВАЕТ на свете.
Вечером, когда погасили свет, и папаша уже проорался, Наташа долго не могла уснуть. Ей хотелось обратно в больницу, туда, где весёлые соседки, вкусная еда, добрые мамочки и медсёстры, цветной неумолкающий до отбоя телевизор... Туда, где осталась бедная Лена с разрезанной ногой, — она ведь даже не додумалась попрощаться с ней.
Ах, если б знать тогда, как мало на свете людей, с которыми можно просто держаться за руки в темноте, ничего не делая и не говоря, ах если б знать... Это ведь тоже бывает на свете, но бывает очень, очень, очень редко.
_________________________________________________________________________________
Начало
Предыдущая глава
Продолжение
_________________________________________________________________________________
Буду признательна за неравнодушие, лайк и подписку!