(«Без вины виноватые»)
Во втором акте пьесы перед нами уже Елена Ивановна Кручинина – «известная провинциальная актриса». Конечно же, «говорящие» фамилии многое объясняют, хотя сама героиня и скажет потом: «Я поступила на сцену, начала новую жизнь, потому и переменила фамилию; это обыкновенно так делается. Я взяла имя и фамилию моей матери».
То, что произошло с ней за прошедшие годы, она уместит в несколько слов. Рассказав, что получила наследство от бабушки, добавит: «Я стала довольно богата и совершенно независима, но от тоски не знала, куда деться. Подумала, подумала и пошла в актрисы. Играла я больше на юге и в этой стороне не была ни разу».
Подбирая иллюстрации к статье, я попала на сайт, посвящённый экранизации 1945 года, и прочитала немало упрёков, адресованных героине. В первую очередь, «почему сама мать не стала искать могилу сына, когда выздоровела, почему поверила словам Мурова? Должен же быть документ о смерти. Да и почему ребенок жил у чужой женщины, мать виделась с ним во время свиданий?» Ответ на второй вопрос, думаю, я дала в предыдущей статье. Что касается первого, то всё объяснила сама Кручинина: «Я бросилась к нему и увидала ребёнка уж без признаков жизни: передо мной был посиневший труп; дыхания уже не было, а только слышалось едва уловимое хрипение в горле. Я кинулась его обнимать, целовать и упала без чувств. Так в обмороке меня и доставили домой, а к вечеру у меня открылся сильный дифтерит. Я прохворала месяца полтора и едва ещё держалась на ногах, когда моя бабушка, единственная моя родственница, и то дальняя, увезла меня к себе в деревню. Там мне подали, наконец, письмо, в котором меня извещали, что сын мой умер и похоронен отцом, что малютка теперь на небесах и молится за родителей. Письмо это было писано давно, но его от меня скрывали. Потом мы с бабушкой поехали в Крым, где у неё было маленькое имение, и прожили там три года в совершенном уединении». Мне кажется, добавить здесь нечего. Упрекнуть, конечно, можно, но виновна ли она? Видимо, в тот момент сама она не имела ни сил, ни возможности ничего предпринять, да и не могла подумать, что её обманули. Это сейчас, здесь она всё узнает: «Я тоскую об сыне, убиваюсь; меня уверяют, что он умер; я обливаюсь слезами, бегу далеко, ищу по свету уголка, где бы забыть свое горе, а он манит меня ручонками и кличет: мама, мама! Какое злодейство!»
Довелось прочитать многое о том, где и как Островский «позаимствовал» сюжет своей пьесы. Чаще всего называют драму Карла Гуцкова «Ричард Севедж, или Сын одной матери» (герои которой, к слову сказать, - вполне реальные люди), тем более что Кручинина именно об этой пьесе говорит: «И я была матерью, и я так же видела умирающего сына, как леди Микельсфильд, которую я вчера играла».
Интересно, что постановщики «Без вины виноватых» драму Гуцкова подчас использовали. В фильм 1945 года введена финальная её сцена, с монологом матери у ложа умирающего сына: «Я ему дала жизнь – дала и смерть… Он прощает меня! Сын мой, зачем ты умер в тот миг, когда смягчилось моё жёсткое сердце и когда я могла бы любить тебя! Похороните сына в склепе моих предков… И оставьте у ног его… местечко для меня… для матери… которая скоро… скоро последует за ним!»
В спектакле ЦТСА (тогда он назывался так) за сценой звучал монолог из пьесы Гуцкова, исполняемый тоже Кручининой, хотя его произносит и не леди Меклсфилд:
Мать жертвует для сына жизнью всей,
О нём ей даже слёзы лить отрадно;
Подобна жизнь её ночной росе,
Спускающейся в сумраке прохладном.
Любовь её – бесценнейший алмаз,
Но не в оправе пышной и блестящей, -
Он спрятан на груди от дерзких глаз,
Как скромный талисман, от бед хранящий.
Довольно! Сердце, в чём моя вина?
В любви к нему? Ответь, велю тебе я.
Я не была, как мрамор, холодна,
В который превратилась Ниобея.
Но можно ли говорить о пьесе Островского как о «заимствовании»? Мне думается что ни в коем случае, разве лишь как о том, от чего драматург «отталкивался». О драме Гуцкова подробно писать не буду (она многократно издавалась у нас, её можно найти и в интернете), скажу лишь, что в ней мы видим высокомерную и жестокую аристократку, не желающую признать своего незаконного отпрыска и лишь в самом конце раскаявшуюся.
У Островского же выведена женщина, говорящая, что она «чувствует потребность делать добро», о чём свидетельствует сам её приезд: «Я сначала хотела мимо проехать — меня ждут в Саратове и в Ростове; но ваш антрепренёр узнал о моем проезде и упросил меня сыграть несколько спектаклей, чтобы поднять сборы, которые у него плохи», - женщина, готовая оделить, мне думается, каждого своей нерастраченной материнской любовью.
Ещё до её появления мы узнаем, что накануне она хлопотала за проштрафившегося Незнамова (не подозревая, естественно, кто это), просто по просьбе антрепренёра: «Антрепренёр прибежал ко мне в уборную встревоженный и объявил, что Незнамову грозит беда… После спектакля губернатор пришёл на сцену: тут я его и просила за Незнамова». А ведь она даже не очень представляет себе, за кого хлопотала: «Скажите, что это за история, и что такое этот Незнамов? Он, кажется, ещё очень молодой человек?»
И, наверное, главный момент здесь – её первая встреча с Незнамовым, после которой он скажет: «Ведь я круглый сирота, брошенный в омут бессердечных людей, которые грызутся из-за куска хлеба, за рубль продают друг друга; и вдруг я встречаю участие, ласку — и от кого же? От женщины, которой слава гремит, с которой всякий считает за счастие хоть поговорить! Поверишь ли ты, поверишь ли, я вчера в первый раз в жизни видел ласку матери!»
А ведь началось всё совсем иначе, Незнамов пришёл, оскорблённый тем, кто кто-то о нём позаботился, он цинично заявляет: «Я понимаю, что благодетельствовать очень заманчиво, особенно если вас все осыпают любезностями и ни в чем вам не отказывают, но не всегда можно рассчитывать на благодарность, иногда можно наткнуться и на неприятность».
И поведение Кручининой, ни на мгновение не показавшей своей обиды, но поражающее удивительным чувством собственного достоинства – «Я выслушала вас терпеливо; в том, что своей услугой я сделала вам неприятность, я извиняюсь перед вами». И слова о «любящих душах, которые не разбирают, по чужой или по своей вине человек страдает, и которые готовы помогать даже людям… Даже людям безнадежно испорченным»... Всё это заставит Незнамова одуматься и остаться, чтобы извиниться «за себя самого», и робко попросить: «Позвольте мне у вас руку поцеловать!» И именно в этот момент начинается его перерождение.
И поразительный и пронзительный эпизод:
«Незнамов целует её руку. Она прижимает его голову к груди и крепко целует
Незнамов. Что вы, что вы! За что?
Кручинина. Извините!
Незнамов. Вы же ещё просите извинения! Эх, Бог с вами! (Уходит.)»
Даже если бы не было счастливого завершения пьесы, можно было бы согласиться, что Елена Ивановна не зря осталась в городе…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь