Мастер чистил инструменты, напевая себе под нос. Для человека, который находится в бегах и может умереть через час, он выглядел довольно позитивно.
— Спасибо.
— Ну вот, теперь ты свободный человек, — мастер ухмыльнулся. Серые глаза его казались почти прозрачными. И чертовски усталыми.
Я невольно хмыкнула, разглядывая бесконечные письмена на руках и шее мастера. Даже на виске виднелась черная руна древних скандинавов. Простая рубаха с закатанными рукавами и грубые джинсы скрывали большую половину тела, но готова поспорить на что угодно, бесконечная вязь узоров покрывала его, как вторая кожа.
— Скажи, никогда не мог подумать, что будешь тату-мастером вне закона?
Он рассмеялся.
— И спасать чужие жизни татуировками. Да уж, чего не ждали, того не ждали.
Я повела плечом. Слегка саднило покрасневшую кожу. Но это были сущие пустяки по сравнению с тем, что случается с непомеченными.
— Кого потеряла? – коротко поинтересовался он. Я отвлеклась от разглядывания узоров на его руке.
— Пока никого. Но не хотелось бы случайно оказаться не в том месте не в то время.
— Понимаю, — мастер складывал чистые инструменты в сумку. – Разумный выбор. Ко мне нечасто заходят те, кто еще не отдавал, не брал. Всегда оставляют вероятность. А вот те, кто уже побывали по ту сторону – регулярно. Чтобы никому в голову не пришло повторить то, что с ними сделали.
— Какие они?
Вопрос утонул в наступившей тишине. Мастер молчал, изменившись в лице. Он словно постарел и поблек.
Для переливания жизни, в отличие от крови, не нужен подходящий резус-фактор. Требуются лишь сумасшедшие деньги и парочка лет ненужной жизни. Ну, или желание ее отнять.
Золотую жилу унюхали сразу. Сотни, тысячи людей были готовы платить за то, чтобы повидаться с ушедшими на тот свет слишком рано или незаслуженно. Воистину удивительный мир – теперь в нем стало возможным купить жизнь! В медицинские центры выстроилось две очереди: тех, кто нес за собой боль утраты и желал вернуть дорогого человека, и тех, кто хотел получить за донорство целое состояние.
— Ты видела, какими возвращаются, — мастеру слова давались тяжело. – Живые мертвецы. По улице, вон, ходят. Заходят в магазины, водят в парки детей. Обнимаются. Вроде и шевелятся, а глаза – как слепое пятно.
Конечно я видела. Именно потому сюда и пришла за печатью. Той, которая не допускает реанимации. Как вы себе её представляете? Вы умираете: неважно от чего – болезни, несчастного случая, даже по своей воле, а вас возвращают назад? Оттуда, откуда раньше никто не возвращался. Вы помните о своей смерти всё. Каждое мгновение, последний вздох, последний взгляд на родственников в больничной палате или лобовое стекло авто, летящего в столб. Ах да, по контракту за пять лет «перелитой» жизни пациенту продлевали жизнь примерно на год. Точнее – как еще посмотреть – год жизни или год мучений.
Я не верила, что найдутся те, кто захочет заниматься подобным. Вытаскивать человека из мертвых, чтобы что? Чтобы посмотреть в его пустые глаза? Да, так было не со всеми. Восставшие гении почти походили на обычных людей. Им некогда было смотреть в пустоту: незавершенные дела, недописанная книга, последний штрих на шедевре. Еще одно исследование. Оставить подсказку для грядущего поколения. А в белесые глаза таким не заглянешь – они вечно бегут куда-то в попытках успеть за год то, на что другие могли потратить целую жизнь.
— Мои родители медиками были, — мастер откашлялся после долгого молчания. Видимо, мой взгляд в пространство начал его смущать. – Одни из первых, кто попробовали… вернуть человека. Потом отказались, конечно, да упокоят боги их души. За ними пришли почти сразу.
Взгляд стал стальным. Мастер стиснул кулаки и неподвижно смотрел в окно. Я молчала, не зная, что ответить. Да и что тут скажешь?
— И знаешь что? Мне их возвращать не хотелось. Именно потому, что я любил их, я не позволил этого ужаса. Да, не святые были люди, но найди мне хоть одного с нимбом? – он выудил из кармана сигареты и в порыве стиснул картонный коробок. – Перед смертью отец взял с меня клятву, что я не продолжу их работу. Сказал, на том свете проверит.
Сначала все работало как часы. Хочешь переливание – приходишь и сдаешь жизнь. Свою. Пять-семь лет, в зависимости от обстоятельств. Забираешь человека, затем хоронишь его через год. Снова. Но везде есть свои дыры. И везде есть свои тени.
Медицина постепенно превратилась в рынок. Особо состоятельные скупали годы у любого желающего, а когда тех становилось недостаточно – начали отбирать силой. Люди стали все чаще пропадать. В основном – дети, ведь у них запаса лет больше всего. Крали повсюду: с улиц, из детдомов, у матерей-должников. С приходом темноты город запирался на семь замков – начиналась охота.
— Мне еще не довелось потерять того, ради кого хотелось бы сделать... такое, — я пожала здоровым плечом и выудила сигарету. – Потому решение легче далось. Но вдруг я потом пожалею? Татуировки – это же на всю жизнь!
Мастер не сдержался и улыбнулся на глупый каламбур.
— Кстати, ты знаешь, что первые печати были вовсе не татуировками?
— Ага, слышала, — я кивнула. – Мол, первый, кто придумал запретную печать, вырезал ее на коже. Его назвали психом, начались гонения, и он пропал. Есть слухи, что его даже разок поймали, но ненадолго. Ох и переполошились тогда власти! Ведь закона на запрет Возврата тогда еще не было. Да и сейчас нет. Но это никому не мешает его искать. Возмущаются, что «клеймит товар».
Мастер все же достал сигарету из мятой пачки и кивнул мне.
— Еще я знаю, что были те, кто правда ставил клеймо в виде печати. Или психи, которые в подполье вшивали пластину под кожу или высверливали знаки на зубах. Чтобы точно никто не смог снять и воспользоваться. А его последователей, в том числе и сектантов – не сосчитать. Но и они адекватнее, чем те, кто вытаскивает мертвецов, чтобы хоронить их снова и снова, – я помолчала, переминая сигарету пальцами. Голос все же дрогнул. — Ты был его учеником? Он еще жив?
— Ты прекрасно знаешь. Потому и пришла, — мастер повернулся ко мне и неспешно расстегнул пуговицы рубашки. Глубокие шрамы выглядели старыми, но печать сохранила очертания круга с рунами и письменами.
