Недавно мы выпустили роман-ритуал Андрея Янкуса «россия». Пришло время поближе познакомится с его создателем. Открытия, идеи, образы, имена — в интервью автора для издательства Чтиво.
Ч.: Сегодня выходит твой первый роман, что чувствуешь?
А.: С одной стороны, я чувствую радость по этому поводу, потому что это самое большое, что я сделал в своей жизни. Долгое время он бытовал в рамках меня и ограниченного круга лиц. Некоторые из них читали текст, обсуждали, но это было среди близких знакомых. А сейчас он выходит в свободное плавание и имеет возможность начать жить своей собственной жизнью. С другой стороны, я чувствую некую растерянность по поводу того, зачем этому тексту — или какому бы то ни было тексту — выходить сейчас, потому что мир сгустился в исторических событиях и культурных преобразованиях до такой степени, что никакой текст не может быть настолько плотным, как реальная повестка.
Ч.: Тогда почему он выходит именно сейчас?
А.: Потому что когда на дереве созревают плоды, они созревают независимо от того, есть ли в данный момент рядом кто-то, кто может их собрать. Просто приходит время, они напитываются всем, чем должны были напитаться, и созревают. Тут уже вопрос случая: найдётся ли тот, кто воспользуется этими плодами, или они просто упадут на землю, сгниют и дадут новые всходы. Сейчас он может пройти совершенно незамеченным, а в какой-то другой момент вполне может стать событием, которое соберёт вокруг себя некоторые смыслы. Жиль Делёз, например, когда писал свои работы, огромное внимание уделял тому, какой отклик они имеют, исследовал реакцию общества. И когда писал про других философов, тоже обращал на это внимание. Например, когда исследовал Ницше, он писал не только про Ницше, но и про то, как его теория отзывалась в мире, потому что считал это частью события, внутри которого существует текст.
Ч.: Какой реакции общества на свой роман ты бы хотел?
А.: Такой, какую я не могу предсказать.
Ч.: Например, акты самосожжения по всему миру?
А.: Мы как-то говорили с одним знакомым, и он сказал, что круто было бы написать такой текст, после прочтения которого люди начали бы массово выходить из окон. То есть, конечно, ничего хорошего в том, что люди выходят из окон, нет, но если ты создал текст, из-за которого большое количество людей начинает уничтожать себя, — это значит, что ты создал очень сильный текст.
Ч.: Режиссёр Павел Артемьев, начав читать «россию», выразил мнение, что это очень театральный текст. Есть такое понятие — режиссёрская сверхзадача: ставя её, режиссёр отвечает себе на вопрос: что конкретно должен сделать зритель, выйдя из зала после окончания спектакля? Несёт ли «россия» подобное побуждение к действию?
А.: Ну, очевидно: каждый читатель после прочтения этого текста должен достичь абсолютного и всепоглощающего просветления.
Ч.: Звучит довольно абстрактно.
А.: Если более конкретные задачи и формулировались в какие-то моменты, то с течением времени менялись и переосознавались. Всё-таки процесс создания романа занял около пяти лет, за это время я познакомился с десятком совершенно разнообразных своих проявлений.
Ч.: Хотелось бы поподробнее: что всё-таки имеется в виду под просветлением?
А.: Я могу ответить не со стороны стоящего за текстом автора, который нечто задумал и как бы программирует читателя на определённые действия, а скорее со стороны читателя, пусть и несколько ангажированного. Центральная мысль, которая возникла у меня при собственном чтении этого романа, — мысль о том, что в мире действует очень много разных сил и они начинают противопоставляться друг другу, как «те» и «эти». Мы невольно ищем среди «тех» и «этих» правых и виноватых. Тех, кто несёт более здоровую мысль, и тех, кто менее. И мы начинаем невольно приписывать себя к тем или иным, говорить, что мы, например, правые или левые, консерваторы или прогрессисты, либералы или монархисты. А этот текст как будто даёт выпрыгнуть, вынырнуть, выдавиться из всех этих противопоставлений и оказаться в позиции, где ты — это точка, к которой и сходятся все правые, левые, верхние, нижние, передние, задние, какие угодно. Тогда ты можешь ощутить себя никаким. Вот эта возможность — ощутить себя никаким и в то же время любым — она означает, что ты просто есть. Это описывает Мераб Мамардашвили: ты стоишь, и вокруг всё сцепилось как гераклитовский полемос — одно с другим, третье с четвёртым, горькое со сладким и так далее, а ты находишься на пересечении. Только так у тебя появляется возможность хотя бы на секунду быть честным с собой.
Ч.: Какое было самое удивительное открытие во время написания романа?
А.: Когда я формировал условную систему, существующую внутри текста, — например, отношения агентов, мухи и других вещей друг к другу — эти вещи и их отношения начинали обретать второй, третий, четвёртый и пятый смыслы сами по себе и уже не останавливались. С какого-то момента, когда система уже была изобретена, мне уже вообще ничего не нужно было придумывать, потому что абсолютно любое событие из окружающей действительности — как мировой, так и персональной — само укладывалось в систему образов, созданную мной, и совершенно гармонично во всё это вписывалось, начинало на смысловом уровне рифмоваться со всеми вещами, которые уже были в тексте.
Ч.: Как зародилась идея романа, с чего всё начиналось?
А.: Ещё лет десять назад я написал небольшую повесть про человека, который боялся собственного дерьма. Точнее, я написал первую главу этой повести и так и не придумал, чем её продолжить. Потом, совершенно отдельно от этого, после чтения Уильяма Берроуза и других битников, я придумал тему с агентами: все люди — это агенты какой-то силы, существующей по ту сторону их непосредственного проявления. Вообще все: и я, и ты. Независимо от этого, тоже довольно давно, был написан цикл стихов про Сашу и Сашу, и чуть ли не до сих пор пишется множество стихотворений и песен, в которых разворачивается образ ментов как структуры, проявляющейся внутри человека его страхами, сомнениями, зажимами и прочим. Собственно, от образа ментов и начала строиться вся эта система. Менты идеально вписались в «россию», и от того, как разворачивался их образ — в значении этой силы, внутри человека бытующей, — от этого же начали развиваться образы гопников, фашистов, доктора, майора и прочих сущностей. Текст постепенно сплетался из множества разных потоков и нитей. Название «россия» появилось в самом начале первой волны пандемии, когда я был заперт в своей квартире. Недавно я пытался вспомнить, как именно оно возникло, и не смог. Но именно «россия» как центральная метафора собрала этот текст в единую систему.
Ч.: Получается, что все эти персонажи, образы и сюжет с их участием в романе — всё это происходит внутри одного человека?
А.: Я уже говорил об этом, когда меня попросили написать раздел «Автор о книге» для издания. Я написал, что предлагаю читателю забыть на время прочтения о том, что существует разница между внешним и внутренним. Всё, что происходит внутри одного человека, — это отражение всего, что происходит вовне, будь то сфера политики, человеческих отношений, его эмоционального состояния, психической жизни или сфера культуры, литературы и так далее. Всё отражается одно в другом, везде свои соответствия. Например, если мы возьмём образ ментов или гопников только в значении человеческого внутреннего мира, то непонятно, зачем было называть их именно гопниками и ментами, можно было без всякой потери смысла заменить эти образы на иудеев и Понтия Пилата или на любые другие. Литературный образ, в отличие от, например, публицистической, прямо высказываемой мысли, как раз тем и сложен, что он многогранен. Его нельзя прочитать каким-то одним образом и сказать: это значит это. Он значит и это, и то, и десятое, и тридцатое. Мне очень понравилась мысль Мартина Хайдеггера о том, что бытие исторично. Вся эта конкретная историческая действительность, внутри которой мы сейчас оказались, — она и правда случайно собралась именно этим образом, а вопросы, с которыми мы имеем дело, — вечные, вневременные. Это вопросы бытия, вопросы положения человека в мире. Но бытие не может быть дано нам абстрактно, бытие всегда исторично, оно определяется конкретной ситуацией, предстаёт перед нами в конкретных образах, конкретных формах, которые сами по себе тоже оказываются содержательными.
Ч.: Расскажи о планах на будущее. Каким будет следующий роман Андрея Янкуса?
А.: Я недавно понял, что ещё не вышел из мира «россии», мне ещё предстоит некоторое время продолжать создавать дополнительные тексты, веб-активности, различные схемы, материалы, которые собираются вокруг этого текста, притягиваются к нему, действуют в метавселенной этого текста-события. Какое-то время я, наверное, буду занят этим. При этом внутри меня постепенно формируется совершенно новая поэтика, в которую мне бы хотелось прыгнуть, начав делать совсем другой текст. Не буду раскрывать никаких названий и задумок, потому что в данный момент их несколько и они спорят друг с другом внутри меня. Вероятнее всего, в результате что-то останется и всплывёт в дальнейшем, а что-то просто отработается и пропадёт, отомрёт как ненужное, и совершенно неожиданный для меня самого новый текст сплетётся из всего, что сейчас со мной происходит.
Ч.: Вспоминается история, в которой у Джеймса Джойса спросили о смысле «Портрета художника в юности», а он ушёл на несколько лет и вернулся с «Улиссом», который был во много раз сложнее и толще.
А.: Это было не совсем так. Когда Джеймс Джойс написал «Портрет художника в юности», его редактор прочитал это и сказал, что не может публиковать текст, который сам не понимает. Джойс забрал рукопись, ушёл и, да, много лет работал над «Улиссом». Кстати, если продолжать аналогию, то после того, как Джойс выпустил «Улисса», он ещё довольно долго создавал дополнительные материалы, которые классифицировали эпизоды романа по цветам, частям человеческого тела, наукам и искусствам и так далее. В сущности, Джойс всю жизнь создавал такой гимн шифру, был ли это «Улисс» или «Поминки по Финнегану». Недаром уже упомянутый в этом разговоре Жиль Делёз говорил, что Джойсу следует поставить памятник и написать под ним «Вот этот прочитал и обокрал нас всех», не ручаюсь за точность цитаты. При этом Делёз жил после Джойса, просто Джойс во многом опередил и определил сам тип литературности, который существовал на протяжении всего XX века и продолжает существовать сейчас.
Ч.: Во время нашей беседы уже успели прозвучать несколько имён, которые мне придётся гуглить. Скажи, насколько помогают или мешают начитанность и образованность делать что-то уникальное и своё?
А.: Я думаю, что я не такой уж образованный человек, каким кажусь на фоне того, насколько принято быть образованным в культурном отношении в наше время: просто люди в своей повседневности сейчас больше работают с информацией совершенно другого рода. В те времена, когда ещё существовало классическое образование, — например, во времена Пушкина, который в лицее читал античную литературу, философию, всю современную ему литературу на разных языках, — это считалось совершенно нормальным. Большинство авторов были очень хорошо образованы, поскольку почти все они происходили из аристократии и считали своим долгом иметь такое образование. А уж если мы посмотрим на творцов эпохи Серебряного века, таких как Вячеслав Иванов, Осип Мандельштам и прочих, то мы увидим уровень образованности, который мне даже не снился. Поэтому — не мешают. Помогают ли? Я думаю, вообще не стоит ставить вопрос таким образом. Я бы мог знать не меньше текстов, чем знаю сейчас, но при этом не знать ни одного того, который знаю сейчас, а знать совершенно другие. Их в мировой культуре достаточно для того, чтобы десяток людей с моим уровнем эрудиции не пересекались друг с другом ни в одном из знаемых ими текстов, поэтому все знания, которые у меня есть и которых нет, — это просто исходные данные.
Ч.: А кто тебе интересен из современных авторов?
А.: Понятие современности сейчас настолько размылось, что уже непонятно, кого из авторов можно назвать современным. Наверное, в тот момент, когда ты только-только задумал какую-то книгу и начал её писать, ты — современный автор. К тому времени, когда ты её допишешь, ты уже непоправимо устареешь. Возьмём, например, Виктора Пелевина и Владимира Сорокина: они современны? Ну, они живы и творят в данный момент, но мне всё-таки кажется, что их время — это 80–90-е для Сорокина и 90-е — начало 2000-х для Пелевина. Мне интересен Томас Пинчон, который всё ещё жив (1937 г. р.) и, на мой взгляд, более современен, чем те же Пелевин и Сорокин. Упомянутый выше Джойс, который жил в начале XX века, — безусловно современный автор. В последнее время меня заинтересовали некоторые авторы, которых публикует издательство Чтиво. Меня очень интересуют сетевые авангардные тексты, какие создаёт Илья Дик, и литературно-философские и эзотерические тексты Романа Михайлова. А вообще, думаю, будущее литературы не за конкретными именами, а за коллективными сборками, различными взаимодействиями в не совсем книжных или журнальных рамках. Любая компьютерная игра, например, кроме графики, геймплея, кода и прочего, содержит ещё и большое количество текста. В детстве я играл в Icewind Dale, где прямо внутри игрового мира можно было найти целые книжки. Можно было прочитать их, чтобы лучше понять мир, участником которого ты являешься. Они были разбросаны по игровому миру, и я с удовольствием читал их все. Возможность читать книги внутри игры в детстве меня почему-то очень завораживала.
В заключение хочу добавить, что выпускать сейчас роман я считаю своего рода жестом. Потенциальный партнёр Чтива написал, что отказывается сотрудничать с издательством из-за того, что у нас выходят «политические тексты». Он, конечно, не читал этот текст и не знает, насколько этот текст политический и является ли таким вообще, а просто увидел название «россия». Как бы это название ни было для меня метафорично и метафизично, оно всё же является актом — я как бы тыкаю иголочкой в действительность, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Поэтому я ожидаю чего угодно. Есть ощущение, что сейчас в мире вообще ничего не происходит. В смысле, вообще. Но есть и противоположное. Последствия могут быть какими угодно. Всё это станет частью смыслов, которые крутятся вокруг текста. В любом случае — от варианта «никто вообще не замечает, что что-то произошло» до «вдруг начинается какая-то шумиха, движуха, текст запрещают и тому подобное» — это становится актом взаимодействия, ответ на который меня очень интересует. Так что я в предвкушении.
Интервьюер: Лана Дорохова
Редактор: Алёна Купчинская
Дизайнер-иллюстратор: Илья Дик
Читай демо и полную версию романа-ритуала «россия» Андрея Янкуса по ссылке: https://chtivo.spb.ru/book-rossia.html