Уже не помню, кому принадлежала гениальнейшая идея вломиться в этот чертов дом, скорее всего, Жене. Именно он был тем человеком, из-за которого мы всегда попадали в неприятности. Именно он предложил сбежать с урока географии, чтобы не получить два за контрольную работу, к которой класс был не готов. В итоге нам всем пришлось сдавать зачет, но уже не по разделу, а по всему курсу девятого класса. Именно он сказал, что не будет ничего страшного… что вообще никто из взрослых не узнает, если мы покурим электронную сигарету в школьном туалете. В итоге нас поставили на внутришкольный учет и чуть не выгнали из команды по волейболу. Именно он утверждал, что никто не узнает, если мы выпьем по глотку колы с водкой перед уроком литературы…
И именно он сказал, что ничего ужасного не случится, если мы залезем в этот дом.
— Когда-то здесь жил профессор из института патологии дыхания, — говорил Женя, пока мы шли к дому, который находился на окраине нашего района, — однажды в семье случилась страшная трагедия: дочь профессора утонула в реке. Река протекала недалеко от их дома. Кладбище находится рядом, сами знаете. Профессор и его жена не смогли жить в этом доме — слишком близко к месту, где их дочь умерла, и к месту, где была похоронена. Они уехали, но дом по-прежнему стоит там, пустой и несчастный, брошенный всеми. А ещё там осталась фотография дочери. Фотография с черной траурной лентой. Она стоит в кабинете профессора на его рабочем столе. Говорят, что иногда девочка на фото начинает улыбаться.
Собственно, для этого мы и пошли к дому профессора: просто заглянуть в окно и посмотреть на фото. Игорь — парень из нашей компании — утверждал, что учился с дочкой профессора в одном классе и даже присутствовал на её похоронах, но мы ему не поверили.
— Фотография, про которую вы говорите, была в морге, — сказал Игорь, — я отлично помню её. Стояла у изголовья гроба. И девочка на ней точно не улыбалась.
— Почему ты называешь её девочкой? — спросил Женя, — вы же были одноклассниками.
— С тех пор прошло лет шесть. Думаешь, я помню её имя?
— Я бы запомнил, — сказал я, — не каждый день тонут твои одноклассницы. И даже не каждый год. Можно прожить всю жизнь, и никто из твоих знакомых не утонет.
— Пусть её будут звать Машей, — сказал Игорь, — какая разница.
— А мне кажется, если подумать, то у каждого человека найдется знакомый или друг, который утонул. Хотя бы в детстве. Дети часто тонут летом. Или проваливаются под лед поздней осенью, — сказал Женя.
У меня был знакомый мальчик, который умер именно так, как сказал Женя: провалился под лед, спасая двух глупых детей. Дети выжили, мой знакомый погиб. Ему было одиннадцать лет. Водолазы несколько часов искали его тело.
— Смотрите, — прошептал Игорь.
Мы пришли к заброшенному дому профессора, но заглянуть в окно не решался ни один из нас. И, раз уж на то пошло, дом не выглядел заброшенным. Создавалось впечатление, что те, кто жили здесь, просто вышли, и должны были скоро вернуться.
— Ладно, — сказал я, — загляну.
На самом деле, мне просто хотелось побыстрее уйти отсюда.
Сначала я не видел ничего. Потом разглядел в темноте силуэты детей. Это были мальчик с девочкой. Они стояли напротив окна, взявшись за руки. Свободной рукой девочка приживала к себе какую-то игрушку, может, куклу. Увидев меня, она улыбнулась и помахала рукой, но её улыбка была настолько жуткой, что я дернулся и резко отпрянул от окна.
— Что там? — спросил Женя.
— Девочка и мальчик, — ответил я, — обычная комната, обычные дети. Что мы вообще здесь делаем?
Игорь подошел ко мне и заглянул в окно. Какое-то время он не произносил ни слова, просто смотрел, потом повернулся ко мне.
— Ты прикалываешься, да? — спросил он, — там пусто. Дом явно нежилой.
Я снова заглянул в окно и не поверил своим глазам. Игорь был прав: дом был явно нежилым. Да, окна были целыми, и пол был относительно чистым, но сомнений не оставаясь: в доме никто не жил. У противоположной стены стоял массивный письменный стол — это был единственный предмет мебели.
— Я видел мальчика и девочку, — сказал я, понимая, как глупо это звучит, — они стояли напротив окна. Девочка помахала мне рукой.
— Давай зайдем туда, — сказал Женя.
Мы обошли дом и обнаружили разбитое окно.
В доме никто не жил, никаких сомнений в этом у нас не было. Мы прошли в комнату, которую разглядывали из окна. Первое, что бросилось в глаза — это кукла, которая валялась на полу. Мы молча смотрели на игрушку. Её девочка прижимала к себе, когда я заглядывал в окно.
— Она где-то здесь, — сказал я, — девочка. Маша или как там её. Она держала эту куклу…
— Я ведь тебе говорил, что был на похоронах Маши. Или как там её, — перебил меня Игорь, — так вот, эту куклу положили ей в гроб. Я точно помню.
— Значит, это была другая кукла, — сказал я, — и другая девочка. Ту, которую видел я, была жива.
— Говорю тебе… — начал Игорь, но в этот момент нас позвал Женя. Пока мы спорили, он разглядывал стол. Мы подошли к Жене, и он молча протянул нам фото. На нём была изображена девочка. Угол фото был перечеркнут траурной полосой. Подсознательно мы все ждали, что девочка сейчас улыбнется, но ничего такого не случилось.
— Ты её видел? — спросил Женя.
— Этого не может быть, — ответил я, — нет, они просто похожи.
Женя повернулся к Игорю.
— У неё был брат?
— Младший… да. Да, был.
— Он умер?
— Я не знаю.
Он умер, — подумал я, — иначе как бы…
Среди брошенных тут же бумаг мы нашли два свидетельства о смерти. Девочка, её звали Любой, умерла в 1998 году, мальчик — через полтора года.
— Пошли отсюда, — сказал Женя, — неважно, что мы видели. Просто не надо никому об этом говорить.
Я и не собирался.