Жизнь человека насыщена символическими уровнями. Они пребывают в тени — но все же они есть, они находятся у нас перед глазами — но все окружают нас, описывая. Чувствуем ли мы политическое вокруг себя?
На мой взгляд, фундаментальная задача политики, то есть предназначение её деятельности, — это развитие и усиление ощущения её присутствия, параллельное совершенствование понимания форм этого присутствия.
То есть её открытости как прозрачности протекающих внутри неё процессов, что прочерчивают связи с происходящим в актуальной действительности. Люди стремятся к познанию окружающего их мира, контролю над своей деятельностью и жизнью. Тянущиеся издалека каузальные связи без дополнительного усилия остаются доступными частично. Их высокое значение для индивидуальной жизни создает логику открытости, необходимой для вовлеченности и полного отклика на устанавливающуюся связь.
Если исходить из установки, что политике необходимо быть наблюдаемой и понимаемой, то ей, политикам важно помогать обнаруживать и содействовать различению собственной исторической данности вне конструирования мифологии как типа дистанцированного прошлого. Миф такого рода воплощает фигуру Другого: фигуру удаленную и познаваемую апофатически, исключительно через своё отсутствие в настоящем. В этих обстоятельствах как чистой потребности в претворении в жизнь искусственных образов прошлого даже фрагментарный характер наследия оказывается невозможным. Жизнь всегда отсылает к законам «вечности», естественному течению истории, где вымысел лишен истинного родства с прошлым, а становится новой точкой в системе координат.
На сцену политической картины выходит способ рассуждения о преемственности, то есть интерпретационная модель, чаще всего — полностью искусственная, авторская.
Другая форма присутствия политики, исключаемая при названной установке «об открытости» как нежеланная оппозиция, — это кафкианский замок.
Безликая сущность, явленная избирательно, а не полноценно. Ее отличительное свойство — напускная вневременность, эссенциально впитываемая в каждый момент Сейчас, с колоссальным и непреодолимым историческим расколом между прошлым, настоящим, будущим. То есть буквально новая, дополнительная точка в пространстве исторической действительности. Точка как пустое, неразличимое, отсылающее к чему-то внешнему по отношению к своему расположению.
Патетика о прошлом, будущем - это артикуляция ускользающих идей, выискивание следов, чье присутствие через оптику политического на теле истории может быть вовсе ненаблюдаемым и неощущаемый, как минимум в настоящем. Например, это применимо к идее национального самосознания, закидываемого в глубину веков, или удерживаемое только в пространстве умозрительного «раньше было лучше». Возможно, такие поиски и разговоры проникнуты большей интеллектуальной сложностью из-за бесформенной абстрактности, но питают их материалы нашего уходящего Сейчас.
Политической истории государства присуще быть линейной, последовательной даже при смене правящих слоев и режимов. Логика последовательности выводится из исторической памяти, суммы ее уцелевших частей. Общая картина всегда предполагает сохранение канвы, сплетающей воедино поколения и эпохи. Преемственность такого рода должна быть понята через разницу между намеренным привнесением идей, концепций и естественным ходом вещей.
Тоталитарная стратегия обращения с историей всегда будет выступать не реконструированием прошлого, а его транспонированием через интерпретационные практики, становящиеся источником структуры, то есть они будут нести смыслообразующее значение. Ввиду этого, на историческом горизонте появляется инородный образ, искусственно связанный с постоянной искусственной актуализации в нашем Сейчас, заместо гармоничного наследования прошлому при движении в будущее.
Моделируемый дискурс, а не нарратив, неустанно подкрепляющий актуальность "сейчас", позволяет в момент наиболее полного и естественного исторического переживания получить инструменты для осмысления исходной разноположенности событий и причин на шкале времени. Он отрезвляюще действует на агента истории в лице человека, воспринимающего себя, свое окружение как людей, находящихся в созданной действительности, вытекающей из событий прошлого и формирующей фундамент для будущего.
В целом, политика занимается краткосрочными перспективами. Привлекаемые ей дисциплины, используемые в качестве инструментов, обеспечивают конструирование планов и программ. Однако разные масштабы отличаются диапазонами и сущностью факторов; история государства и народов выводит на уровень, неизбежно ведущий к непрогнозируемым и неразличимым перспективами из-за социальных и информационных переменных. А шаблонные сроки в 5-10 лет, лишенные надежной и легко считываемой базы в настоящем или недалеком прошлом, изобличают собственную хрупкость в неспособности дотянуться до определенности. Особенностью некоторых форм политического присутствия оказывается флёр смысловой амплитуды от надежды до тревоги, напряжения, произрастающего из «мечтательного облика» краткосрочных перспектив.
Часто используемые при планировании 5-10 лет - сроки недостаточные даже для смены одного поколения - являются маленьким витком судьбы для одного человека и еще более крохотным - для народа, государства. Их мимолетная актуальность и исполнимость легко списывается со счетов, претерпевая воздействие динамичных геополитических обстоятельств, постоянно выдавая напряжение между локальностью существования и включенностью в историю большего масштаба. Эта двойственность с одинаковой силой воспроизводится как в паре человек-государство, так и государство-мир. И в безвластии над будущим внезапно воспевается мотив Сейчас, мнимо освобождающий от присутствия на полотне истории, локализующий индивидуальное начало и делающий афоризм «Carpe diem» подлинным жизненным кредо, чья темная сторона элиминирует восприятие из традиции наследования и циклов сменяющихся поколений, иными словами, из истории.
Важный нюанс политического состоит в применяемом для своего существования методе, инструменте, языке. Равномерно раскрываемая политическая замкнутость обеспечивает сближение её прогностических и провидческих наклонностей с гороскопами, т.к. не опирается в явном выражении ни на одно из трех названных понятий. Привычка задавать вектор движения плодит точки, к которым надо самостоятельно проложить воображаемый путь, что поднимает 2 проблемы:
1) краткосрочного и долгосрочного мышления или вообще ощущения времени, истории,
2) эмоционального воздействия, мнимой эмпатии.
У политического присутствия есть разъяснительная функция, предлагающая истолкование своей наличной данности и планов. Однако можно заметить, как при уже упомянутой замкнутости она реализуется в предоставлении только сводки, чьи истоки лежат в удаленной от наблюдения плоскости, даже при легкости её обнаружения. Главное здесь — совокупность неизвестных, напоминающих о легком парадоксе между афоризмом «незнание законов не освобождает от ответственности» и заинтересованности политического в собственном процветании и в простоте регулирования общества. Хотя есть способ исключить встречу с необходимостью вспоминать эту сентенцию: достаточно максимально локализоваться, обездвижиться, чтобы избежать встречи с зонами приложения правил, и способствовать этому замиранию.
При всех тенденциях по локализации единичного политическое такого типа сохраняет стремление к индивидуальному опыту: для воздействия на слагаемые политической среды нужен объект, потому знаменательная сводка, подводящая черту в общих словах, всячески вбирает в себя хотя бы что-то от личного опыта воспринимающих ее. В этом она действительно схожа с гороскопами; такие прогнозы, порожденные логикой и расчетами только при принятии установки, что это единственный способ их продуцирования, не обретают подлинной стати. Они пытаются выражать красоту и состоятельность, как свойства сильного, надежного, достойного доверия замысла, но с момента произнесения оказываются исчезающими из-за ненаблюдаемой сцепленности с историей. Свою оторванность они пытаются компенсировать побуждением принять правильную логику их происхождения, нарастить собственную повествовательную риторику, воззвать к чувствам и чаяниям, к неразборчивой вере в вес слов в зависимости от стилистики. Эта обособленность дает свойство переносимости из области краткосрочных перспектив через оптику индивидуальных надежд и ожиданий в область долгосрочных, но лежащих в поле частного.
Соответственно, граница между кратким и долгим размывается, так как политическое такого рода ориентируется на эмоциональное, внутреннее, давая свою карту таро, прочитываемую по разному как при качании маятника, уходящего к нужному полюсу в момент эмоциональной нужды: от надежды к тревоге. Сообщаемые перспективы бесследно улетают в будущее, не обладая различимыми и хорошо понятными корнями в настоящем или недалеком прошлом. Остается только суммировать такие прогнозы с постоянно всплывающим Сейчас, а не порождать из него. Любые цифры подменяются ощущениями: надеждой, приводящей с собой желание быстрого и краткосрочного, или тревогой, чей спутник - почти эсхатологический страх перед "долгим и вечным".
Потому неразличимость присутствия политики в настоящем - это тот самый максимально привычный и узнаваемый момент Сейчас, вне зависимости от его оценки в будущем. Конвенционально понимаемая формальность и серьезность политического приобретает черты народного, претерпевая инверсию: планы начинают пониматься как обещания, поощрительные практики являют черты аналогии карнавальных пауз, выступления становятся публичными чтениями колонок гороскопов, где каждый найдет "что-то свое", продолжая путь вневременной локализации.