ПОУЧЕНИЯ

(IV часть)

Доб­ро­де­тель разде­ля­ет­ся на две части: на созер­ца­ние исти­ны и поступ­ки.

Созер­цать учит обра­зо­ва­ние, дей­ст­во­вать — поуче­ние. Пра­виль­ные поступ­ки и упраж­ня­ют, и обна­ру­жи­ва­ют доб­ро­де­тель; если убеж­даю­щий посту­пить так поле­зен тебе, то поле­зен будет и поучаю­щий тебя. Итак, если пра­виль­но посту­пать необ­хо­ди­мо для доб­ро­де­те­ли, а как посту­пать пра­виль­но, ука­зы­ва­ет поуче­ние, ста­ло быть, и оно необ­хо­ди­мо. Две вещи боль­ше все­го укреп­ля­ют дух: вера в исти­ну и вера в себя. И то, и дру­гое дает­ся поуче­ни­ем, пото­му что ему верят, и, пове­рив, чув­ст­ву­ют в Душе вели­кое вдох­но­ве­ние и веру в себя; зна­чит, вра­зум­ле­ние вовсе не излишне.

Марк Агрип­па из всех, полу­чив­ших от граж­дан­ской вой­ны сла­ву и могу­ще­ство, один был удач­лив не в ущерб наро­ду, и он гово­рил, что мно­гим обя­зан тако­му изре­че­нию:

«Согла­си­ем под­ни­ма­ет­ся и малое государ­ство, раздо­ром рушит­ся и самое вели­кое».

Бла­го­да­ря этим сло­вам, он стал, как сам гово­рит, и доб­рым бра­том, и дру­гом.

Если такие изре­че­ния, глу­бо­ко вос­при­ня­тые в Душу, обра­зо­вы­ва­ют ее, то неуже­ли неспо­соб­на на это та часть фило­со­фии, кото­рая сла­га­ет­ся из таких изре­че­ний?

Доб­ро­де­тель дает­ся отча­сти обу­че­ни­ем, отча­сти упраж­не­ни­ем, — ибо нуж­но и учить­ся, и закреп­лять выучен­ное делом. А если это так, полез­ны не толь­ко поста­нов­ле­ния муд­ро­сти, но и настав­ле­ния: они слов­но ука­зом сдер­жи­ва­ют и обузды­ва­ют стра­сти.

«Фило­со­фия дво­я­ка: это и зна­ния, и душев­ные свой­ства. Кто при­об­рел зна­ния и понял, что сле­ду­ет делать и чего избе­гать, тот еще не муд­рец, если его Душа не пре­об­ра­зи­лась в соот­вет­ст­вии с выучен­ным. А третья часть фило­со­фии — настав­ле­ния — исхо­дит из пер­вых двух: из осно­во­по­ло­же­ний и свойств Души; и коль ско­ро их обе­их доволь­но для совер­шен­ной доб­ро­де­те­ли, третья ока­зы­ва­ет­ся излиш­ней».

Но так и уте­ше­ние ока­жет­ся излиш­ним, пото­му что и оно исхо­дит из тех же частей, и поощ­ре­ние, и убеж­де­ние, и само дока­за­тель­ство, пото­му что источ­ник всех их — свой­ства Души силь­ной и сохра­ня­ю­щей свой строй. Пусть они и берут нача­ло от наи­луч­ших свойств Души, но эти наи­луч­шие свой­ства и созда­ют их, и созда­ют­ся ими. Все, что Вы гово­рите, отно­сит­ся толь­ко к мужу совер­шен­но­му, под­няв­ше­му­ся на вер­ши­ны чело­ве­че­ско­го сча­стья. А к ним при­хо­дят мед­лен­но; меж­ду тем и вся­ко­му, не достиг­ше­му совер­шен­ства, но стре­мя­ще­му­ся к нему, нуж­но пока­зать, какую доро­гу избрать в сво­их поступ­ках. Муд­рость, быть может, выбе­рет ее и без вра­зум­ле­ния, — она ведь при­ве­ла уже Душу к тому, что та ина­че как вер­ным путем не дви­нет­ся. А кому посла­бее нужен кто-нибудь иду­щий впе­ре­ди: «Это­го избе­гай, делай так». Кро­ме того, нель­зя ждать, покуда такой чело­век сам узна­ет, что луч­ше все­го делать, тем вре­ме­нем он будет блуж­дать, и заблуж­де­ния не допу­стят его прий­ти к тому, чтобы ни в ком не нуж­дать­ся. Зна­чит, его нуж­но направ­лять, пока он не смо­жет направ­лять себя сам.

Маль­чи­ков учат по про­пи­сям: охва­тив дет­ские паль­цы, чужая рука водит ими по изо­бра­же­нию букв, потом детям велят под­ра­жать образ­цам, улуч­шая по ним почерк; так и наша Душа полу­ча­ет поль­зу, обу­ча­ясь по про­пи­сям.

Вот чем дока­зы­ва­ет­ся, что вся эта часть фило­со­фии вовсе не лиш­няя. Довольно ли ее одной, чтобы создать муд­ре­ца. Ни один голос не доно­сит­ся до наше­го слу­ха без­на­ка­зан­но: нам вредят, желая нам бла­га, вредят, про­кли­ная, — пото­му что и про­кля­тья сеют в нас лож­ные стра­хи, и доб­рые поже­ла­ния любя­щих учат дур­но­му. Они отсы­ла­ют нас к бла­гам дале­ким, невер­ным и усколь­заю­щим, хотя мы можем добыть сча­стье и дома. Невоз­мож­но, идти пра­виль­ным путем: в сто­ро­ну тянут роди­чи, тянут рабы. Никто не заблуж­да­ет­ся про себя, вся­кий зара­жа­ет безу­ми­ем ближ­них и зара­жа­ет­ся от них. Каж­дый в отдель­но­сти вме­ща­ет все поро­ки тол­пы, пото­му что тол­па наде­ля­ет ими каж­до­го. Любой, делая дру­го­го хуже, ста­но­вит­ся хуже и сам; обу­чив­шись низо­сти, вся­кий учит ей; а в ито­ге полу­ча­ет­ся та без­мер­ная гнус­ность, в кото­рой собра­но воеди­но все худ­шее, что извест­но каж­до­му.

Пусть же будет при нас некий опе­кун, кото­рый и за ухо дернет, и даст отпор люд­ским тол­кам, и окри­ком заглу­шит похва­лы тол­пы. Вы оши­ба­етесь, пола­гая, буд­то наши поро­ки рож­де­ны с нами: они нас настиг­ли, вне­се­ны в нас извне. Так пусть частые вра­зум­ле­ния обо­ро­нят нас от мне­ний, про­воз­гла­шае­мых вокруг.

При­ро­да не навя­зы­ва­ет нам ни одно­го поро­ка, она про­из­во­дит нас на свет неза­пят­нан­ны­ми и сво­бод­ны­ми. Ничто раз­жи­гаю­щее нашу алч­ность не поме­сти­ла она на виду, но бро­си­ла нам под ноги и золо­то, и сереб­ро, давая попи­рать и топ­тать все то, из-за чего попи­ра­ют и топ­чут нас. Она под­ня­ла наше лицо к небу, поже­лав, чтобы мы, глядя вверх, виде­ли все, что она созда­ла вели­ча­вым и див­ным: вос­ход и закат, и плав­ный ход мча­щей­ся все­лен­ной, днем откры­ваю­щий взо­ру зем­ное, ночью небес­ное, и дви­же­нье све­тил, мед­лен­ное, если срав­нить его с бегом цело­го, но быст­рое, если вспом­нить, какие про­стран­ства обе­га­ют они с нико­гда не пере­ме­жаю­щей­ся ско­ро­стью, и все про­чее, достой­ное вос­хи­ще­ния, что либо появ­ля­ет­ся в свой черед, либо мель­ка­ет, дви­жи­мое вне­зап­ны­ми при­чи­на­ми, как, напри­мер, огнен­ные борозды в ночи, и зар­ни­цы в раз­вер­заю­щем­ся без вся­ко­го шума и сту­ка небе, и огни в виде стол­пов, балок и еще мно­го­го.

Все это она поме­сти­ла над нами, а вот золо­то и сереб­ро и желе­зо, нико­гда не знаю­щее из-за них мира, она скры­ла, ибо к нам в руки они попа­да­ют на горе. Мы сами извле­ка­ем на свет то, из-за чего будем сра­жать­ся, мы сами, рас­кидав груды зем­ли, выка­пы­ва­ем и при­чи­ну, и орудие сво­ей гибе­ли; мы вру­чи­ли нашу пагу­бу фор­туне и не сты­дим­ся ста­вить выше все­го то, что лежа­ло в зем­ле ниже все­го.

Вы хотите убедить­ся, что блеск, осле­пив­ший нам гла­за, обман­чив?

Пока метал­лы погру­же­ны в грязь и облеп­ле­ны ею, нет ниче­го отвра­ти­тель­нее, ниче­го туск­лее! Когда их вытас­ки­ва­ют из тьмы длин­ней­ших копей, покуда они не отде­ле­ны от род­ной гря­зи и не ста­ли тем, что есть, нет ниче­го без­образ­нее! Нако­нец, взгля­ни на масте­ров, чьи руки очи­ща­ют этот род бес­плод­ной, без­образ­ной зем­ли! Вы увидите, сколь­ко на них копо­ти! А ведь Душу эти метал­лы пач­ка­ют боль­ше, чем тело! Боль­ше гря­зи на их вла­де­те­ле, чем на изгото­ви­те­ле!

Зна­чит, необ­хо­ди­мо, чтобы нас вра­зум­ля­ли, чтобы при нас был бла­го­мыс­ля­щий защит­ник, чтобы сре­ди вели­ко­го шума и сума­то­хи лжи­вых речей слы­шал­ся хоть один голос…

Какой голос?

Да тот, что шепнет нам на ухо, оглу­шен­ное кри­ка­ми често­люб­цев, спа­си­тель­ное сло­во; что ска­жет: «Нече­го завидо­вать тем, кого тол­па зовет вели­ки­ми и счаст­ли­вы­ми; неза­чем из-за плес­ка рук терять здра­вый ум и спо­кой­ст­вие духа; неза­чем нам гну­шать­ся соб­ст­вен­ной без­мя­теж­но­стью из-за вон того, шест­ву­ю­ще­го сре­ди фас­ций в пур­пур­ном оде­я­ние, неза­чем счи­тать его счаст­ли­вее себя пото­му, что перед ним рас­чи­ща­ют доро­гу, а нас лектор про­го­ня­ет с пути. Если хотите вла­сти, и Вам полез­ной, и нико­му не тягост­ной, — изго­ните поро­ки!

Мно­го най­дет­ся таких, что подо­жгут горо­да, раз­ру­шат то, что было непри­ступ­ным мно­го веков и бла­го­по­луч­ным мно­го поко­ле­ний, взгро­моздят насыпь вро­вень с кре­пост­ным хол­мом, воз­веден­ные на невидан­ную высоту сте­ны сокру­шат тара­на­ми и дру­ги­ми оруди­я­ми. Есть мно­го таких, что пого­нят прочь вой­ска, будут неот­ступ­но гро­зить непри­я­те­лю с тыла, дой­дут, зали­тые кро­вью, до вели­ко­го моря; но и они, победи­те­ли, побеж­де­ны алч­но­стью. При их при­бли­же­нии никто не в силах сопро­тив­лять­ся, но и они не в силах сопро­тив­лять­ся често­лю­бию и жесто­ко­сти; когда каза­лось, что они гонят вра­гов, их самих гна­ли.

Несчаст­но­го Алек­сандра гна­ла и посы­ла­ла в неве­до­мые зем­ли безум­ная страсть к опу­сто­ше­нию.

Или, здрав умом тот, кто начал с раз­гро­ма Гре­ции, где сам был вос­пи­тан?

Кто отнял у каж­до­го горо­да то, что там было луч­ше­го, заста­вив Спар­ту раб­ст­во­вать, Афи­ны — мол­чать?

Кто, не доволь­ст­ву­ясь пора­же­ни­ем мно­гих государств, либо побеж­ден­ных, либо куп­лен­ных Филип­пом, стал опро­киды­вать дру­гие в дру­гих местах, неся ору­жье по все­му све­ту?

Чья жесто­кость нигде не оста­но­ви­лась, устав­ши, — напо­до­бие диких зве­рей, загры­заю­щих боль­ше добы­чи, чем тре­бу­ет голод?

Уже мно­же­ство царств слились в одно; уже гре­ки и пер­сы боялись одно­го и того же; уже несли ярмо пле­ме­на, сво­бод­ные даже от вла­сти Дария; а они шли даль­ше оке­а­на, даль­ше солн­ца, него­ду­я, что нель­зя нести победу по следам Гер­ку­ле­са и Либе­ра еще даль­ше, готовые тво­рить наси­лие над самой при­ро­дой. Не то, что хочется идти, но невозможно сто­ять, как бро­шен­ные в про­пасть тяже­сти, для кото­рых конец паде­ния — на дне.

Что тол­ка­ло Цеза­ря к роко­во­му для него и для рес­пуб­ли­ки исхо­ду?

Жаж­да сла­вы и поче­стей, не знав­шая меры страсть воз­вы­шать­ся над все­ми. Он не мог потер­петь над собою даже одно­го, хотя государ­ство тер­пе­ло над собою дво­их. Гай Марий, одна­жды кон­сул (ибо одно кон­суль­ство он полу­чил, осталь­ные взял силой), когда раз­бил ким­вров и тев­то­нов, когда гонял­ся за Югур­той по афри­кан­ским пусты­ням, раз­ве шел про­тив опас­но­стей по веле­нию доб­ле­сти? Нет, Марий вел вой­ско, а Мария вело често­лю­бие. Эти люди, нико­му не давав­шие покоя, сами не веда­ли покоя, будучи подоб­ны смер­чам, кото­рые все захва­ты­ва­ют сво­им вра­ще­ни­ем, но преж­де при­веде­ны во вра­ще­ние сами и пото­му нале­та­ют с такою силой, что сами над собою не власт­ны. Явив­шись на беду мно­гим, они на себе чув­ст­ву­ют потом ту губи­тель­ную силу, кото­рой вредят дру­гим. И не думайте, буд­то кто-нибудь стал счаст­ли­вым через чужое несча­стье.

Нуж­но рас­пу­стить эту ткань из при­ме­ров, оку­ты­ваю­щую нам гла­за и уши, нуж­но опо­рож­нить серд­це, напол­нен­ное пагуб­ны­ми реча­ми. Пусть рас­чи­щен­ное место зай­мет доб­ро­де­тель, — она иско­ре­нит все под­дель­ное и пре­льщаю­щее вопре­ки истине, она отде­лит нас от тол­пы, кото­рой мы слиш­ком уж верим, и вернет нас к пра­виль­ным суж­де­ниям. В том и состо­ит муд­рость, чтобы обра­тить­ся к при­ро­де и вер­нуть­ся туда, откуда изгна­ло нас все­об­щее заблуж­де­ние. Боль­шой шаг к исце­ле­нию — поки­нуть под­стре­ка­те­лей безумия, подаль­ше отой­ти от людей, кото­рые тол­пят­ся, зара­жая друг дру­га.

Хотите убедить­ся, что это прав­да, — поглядите, как по-раз­но­му живут напо­каз наро­ду или для себя. Само по себе оди­но­че­ство не есть настав­ник невин­но­сти, и дерев­ня не учит порядоч­но­сти; но где нет свиде­те­ля и зри­те­ля, там ути­ха­ют поро­ки, чья награ­да — ука­зы­ваю­щие на нас паль­цы и уста­вив­ши­е­ся взгляды.

Кто наденет пур­пур, если неко­му его пока­зать?

Кто при­ка­жет пода­вать на золо­те, ужи­ная в оди­ноч­ку?

Кто, лежа один в тени сель­ско­го дере­ва, рас­ста­вит всю свою рос­кош­ную утварь?

Никто не при­хо­ра­ши­ва­ет­ся напо­каз само­му себе или немно­гим и близ­ким людям; нет, все пыш­ное убран­ство сво­их поро­ков раз­во­ра­чи­ва­ют, смот­ря по чис­лу гла­зе­ю­щих. Это так: поклон­ник и сообщ­ник — вот кто под­стре­ка­ет нас на все наши безум­ства. Добившись, чтобы мы ниче­го не выстав­ля­ли напо­каз, — и Вы добьетесь, чтобы мы пере­ста­ли желать. Често­лю­бие, рос­кошь и без­удерж­ность хотят под­мост­ков; Вы выле­чите их, если спря­чете».

Пото­му-то, если мы живем сре­ди город­ско­го шума, пусть будет при нас настав­ник, кото­рый, напе­ре­кор хва­ли­те­лям огром­ных иму­ществ, хва­лит бога­то­го при малом достат­ке, изме­ря­ю­ще­го изоби­лье потреб­но­стью. Напе­ре­кор пре­воз­но­ся­щим милость и власть силь­ных, пусть зовет почет­ным досуг, отдан­ный нау­кам, и Душу, от внеш­них воз­вра­тив­шу­ю­ся к сво­им бла­гам. Пусть пока­жет, как бла­жен­ст­ву­ю­щие на взгляд чер­ни дро­жат и цепе­не­ют на этой достой­ной зави­сти высо­те и дер­жат­ся о себе совсем ино­го мне­ния, чем дру­гие. Ведь то, что про­чим кажет­ся высотою, для них есть обрыв. Вот у них и спи­ра­ет дыха­нье и начи­на­ет­ся дрожь, когда они загля­нут в без­дну соб­ст­вен­но­го вели­чия. Они дума­ют обо вся­че­ских пре­врат­но­стях, делаю­щих вер­ши­ну столь скольз­кой, они стра­шат­ся желан­но­го преж­де, и сча­стье, через кото­рое они ста­ли в тягость всем, еще тягост­нее гне­тет их самих. Тогда они хва­лят отрад­ный и неза­ви­си­мый досуг, нена­видят блеск, ищут путей бег­ства от сво­его вели­чия, покуда оно не рух­ну­ло. Тут-то можно и увидеть фило­со­фов от стра­ха, и безум­ную судь­бу, даю­щую здра­вые сове­ты. Ибо, слов­но бла­го­по­лу­чие и бла­го­мыс­лие несов­ме­сти­мы, мы пра­виль­но судим в беде, а уда­ча уно­сит вер­ные суж­де­нья. Будьте здо­ровы.