Из писем сардинского посланника в России графа Жозефа де Местра (из Петербурга)
Г-ну Габе (государственному секретарю Сардинского короля), 23 июня (5 июля) 1803 г.
Считаю долгом заметить вам относительно Русского императора (Александр I), что Его Величеству (королю Сардинскому Виктору Эммануилу I) сильно рассчитывать на него нечего. Он добр, он прекрасен, он исполнен человеколюбия, но относительно силы характера он оставляет желать многого.
Один из его камергеров уверял меня, что сам слышал, как Император говорил со смехом "о делах короля и о злодействах французов", как о "ловком фокусе". Все зависит от министров. Главным образом, дайте ход всем действиям графа Моркова (Аркадий Иванович). Однако дела чрезвычайно далеко ушли вперед в течение месяца.
Когда я приехал, холодность "кабинета" сокрушала меня. Все надежды на яркую вспышку личной привязанности, конечно, похоронены с императором Павлом; но уже довольно и того, что надежды короля воскресли.
У графа Моркова действительно была сцена с Бонапартом, но совсем не в таком виде, как рассказывал мне английский посол, позволяющий себе подчас почерпать свои рассказы из газет. Б. (здесь Бонапарт) сам позвал Моркова, намереваясь воспользоваться предложениями Русского императора.
Морков без обиняков сказал ему: - Вы ставите Европу вверх дном, все должны соединиться против вас, - и много другого в таком роде, что первый консул, наконец сказал: - Если так, предаю себя в руки Русского императора; пусть он решит, как хочет (Великое, великое, великое слово!)
Герцог Серра-Каприола (неаполитанский посол в России), имеющий наивернейшие сведения во всем дипломатическом корпусе, не сомневается в том, что третьего дня курьер привез генералу Гедувилю (здесь французский посланник при русском дворе) полномочие на соглашение с Императором. Теперь для Его Величества речь уже идет не о том, чтобы избегнуть отречения. Сердце рвется у меня из груди.
Графу N. N. 17 (29) июля 1803 г.
Россия, приняв положение более угрожающее и повысив голос, легко могла бы до некоторой степени восстановить равновесие; но попробуйте внести такие мысли в голову, настроенную г. Лагарпом! У Русского императора лишь два помышления: "мир и бережливость".
Знаю, что добродетели, доведённые до крайности, становятся недостатками; но уверяю вас, граф, что не могу воздержаться от обожания этой умеренности в молодом Государе, окруженном всеми вообразимыми искушениями. Издержки его ограничены известной суммой на каждую треть года.
Если к концу этого срока у него ничего не остается, он серьезно говорит: "У меня нет более денег", и живет в долг. Он не носит никаких драгоценностей, ни одного кольца, даже не носит часов. У него нет свиты. Если он встречает кого-либо на набережной, он не хочет, чтобы выходили из экипажа, и довольствуется поклоном.
К несчастью, эта простота в обращении, быть может уместная в странах южных, где умеют ценить безыскусственное величие, по-видимому, не производит такого же впечатления в России. Личное уважение очень ослабело. Не всякий народ способен оценить всякую добродетель. Нужно, однако, преклоняться перед такой любовью к людям и к своему долгу.
Графу Шаламберу (?) в Рим, 5 августа 1803 г.
Не погневайтесь, если предыдущими моими письмами я причинил вам лихорадку: весь дипломатический корпус испытал такое же потрясение. В виду чрезвычайного решения Бонапартова, кто мог бы ожидать, что всё войдет в прежнюю колею? Русский император предлагает:
1) очищение Голландии;
2) также Швейцарии и Италии;
3) восстановление Ганновера;
4) полное вознаграждение Его Величества (короля Сардинского) всем тем, чего он лишился с первого трактата;
5) Русский гарнизон в Мальте на десять лет.
Англичане не обнаружили в переговорах никакой ловкости. Прощаю им Амьенс; но эта вторичная слабость унизительна. Герцог Серра-Каприола настойчиво говорил с английским посланником и получил в ответ: "Мы не считали себя обязанными трактовать о присоединенных землях".
В таком случае Бонапарт оплошал, не присоединив всей Европы. Есть от чего стонать! Тем не менее подумайте, что мы теперь и что мы были, когда я писал мои первые депеши; можно и порадоваться. Русский император имел великолепную мысль сам, во главе 50-титысячного войска, отправиться в Германию, как сберегатель ее политического состава. Тут уже не Лагарп действует. Но его не допустили до этого....
18 (30) августа 1803 г.
Расходы не дают мне покоя. Я ничего не понимаю в экономии. Самая обыкновенная жизнь обходится здесь чрезвычайно дорого. Один стол разорителен; все вины, все фрукты чужих земель повсюду на столах. Я ел дыню в 6 рублей, французский пирог в 30, английские устрицы по 12 рублей за сотню.
Однажды, за небольшим ужином, подали бутылку шампанского. "Сколько она стоит вам, княгиня?" спросил кто-то. - Около десяти франков. Только что я хотел заметить, что это слишком дорого, как сидевшая возле меня дама воскликнула: "Какая дешевизна!"
Я убедился, что меня сочли бы настоящим Савояром, и промолчал. Впрочем, конец концов тот, что при несметных богатствах все разорены, никто не платит долгов, и взыскания нет никакого.
продолжение следует